Шлюпки сновали взад-вперед; хмурые пленники спускались в передний трюм, неся за пазухой свои пожитки; было слышно, как плотник и его помощники орудуют стругами, изготавливая новый румпель. Когда Эллис бежал мимо доктора, тот поймал юношу:
— Когда это вас перестало тошнить, сэр?
— Почти сразу после того, как началась орудийная стрельба, сэр, — отвечал Эллис.
— Я так и подумал, — кивнул Стивен. — Я наблюдал за вами.
После падения первого ядра в воду, посередине между судами взвился белый столб с мачту высотой. «Дьявольски удачная пристрелка, — подумал Джек, — и чертовски большое ядро».
Канонерки все еще находились в миле с лишком от «Софи», но они продвигались удивительно быстро, направляясь прямо в глаз ветра. Каждая из трех ближайших была вооружена длинноствольным тридцатишестифунтовым орудием и снабжена тридцатью веслами. Даже с расстояния в милю случайное попадание такого ядра пробило бы «Софи» насквозь. Джек подавил острое желание велеть плотнику поторопиться. «Если тридцатишестифунтовое ядро не заставит его поспешить, то мой приказ — тем более», — произнес про себя Джек Обри, расхаживая взад-вперед и при каждом повороте поглядывая на канонерки и на флюгер. Семь головных судов разом начали пристреливаться. Послышалась хаотичная стрельба, большинство ядер падали с недолетом, но некоторые с воем перелетали через их головы.
— Мистер Диллон! — крикнул он находившемуся на капере лейтенанту, сделав с полдюжины поворотов. В этот момент упавшее у самой кормы ядро обрызгало ему затылок. — Мистер Диллон, мы переведем остальных пленных позднее и поставим паруса, как только вы сочтете это удобным. Может быть, вы хотите, чтобы мы подали вам буксирный конец?
— Нет, благодарю вас, сэр. Румпель будет поставлен через две минуты.
— А тем временем мы смогли бы задать им жару, — размышлял Джек, глядя на напряженные лица своих моряков. — Во всяком случае дым нас немного прикроет. Мистер Пуллингс, пусть пушки левого борта открывают огонь по готовности.
«Так-то лучше», — подумал капитан, заслышав выстрелы, грохот, видя пороховой дым и отчаянные усилия матросов. Он улыбнулся при виде стараний находившейся рядом с ним прислуги бронзовой пушки, внимательно наблюдавшей за падением своих ядер. Огонь шлюпа лишь подзадорил канонерки, которые стали обстреливать их с удвоенной силой. На фронте с четверть мили в хмурых волнах, идущих с веста, отражались огненные вспышки.
Стоявший впереди капитана Бабингтон протянул руку. Повернувшись кругом, Джек увидел Диллона, старавшегося перекричать грохот: новый румпель был поставлен.
— Ставить паруса! — скомандовал Джек, и тотчас развернувшийся фор-марсель наполнился ветром.
Была необходима скорость, и после того как были поставлены все передние паруса, шлюп пошел в галфвинд, после чего, приведясь к ветру, лег на курс норд-норд-вест. Таким образом, «Софи» приблизилась к канонеркам и оказалась под прямым углом к их фронту. Орудия левого борта вели непрерывный огонь, неприятельские ядра падали в воду или перелетали через судно, и в какой-то момент всех охватил дикий восторг при мысли, что они вот-вот ворвутся в ряды канонерок, а уж в абордажном бою они звери. Но потом Джек Обри подумал о том, что на попечении у него призы и что на борту у Диллона опасное количество пленных, и он отдал приказ изменить курс.
Призы также привелись к ветру и со скоростью пять-шесть узлов ушли в открытое море. Канонерки преследовали их в течение получаса, но с приближением сумерек и увеличением дистанции между ними одна за другой легли на обратный курс и вернулись в Барселону.
— Пьесу эту я сыграл плохо, — сказал Джек, кладя смычок.
— У вас не было настроения, — отозвался Стивен. — День выдался хлопотный, утомительный. Впрочем, принесший удовлетворительные результаты.
— И то правда, — согласился Джек, несколько просветлев лицом. — Конечно. Я в полном восторге. — Наступила пауза. — Вы помните некоего Питта, вместе с которым мы однажды обедали в Магоне?
— Армейца?
— Да. Скажите, вы бы назвали его привлекательным или же красивым?
— Ни в коем случае.
— Рад, что вы так сказали. Я очень высоко ценю ваше мнение. Скажите мне, — добавил Джек после продолжительной паузы, — вы обратили внимание на то, как возвращаются к вам ваши мысли, когда вас что-то угнетает? Это как при цинге, когда открываются старые раны. Я ни на минуту не забывал дерзостей Диллона, его слова до сих пор терзают мне душу, и последние дни я вновь и вновь их обдумываю. Полагаю, я должен потребовать у него объяснений, мне давно следовало это сделать. И я это сделаю, как только мы вернемся в порт. Разумеется, если мы туда вообще вернемся.
— Пом-пом-пом-пом, — произнес Стивен в унисон со своей виолончелью, взглянув на Джека. На мрачном, хмуром лице капитана было чрезвычайно серьезное выражение, а в затуманившихся глазах плясали зловещие искорки. — Я начинаю верить, что законы являются главной причиной многих несчастий. Дело не только в том, что мы рождаемся под знаком закона Божия, который требует повиноваться другому закону, закону человеческому, — суть его вы помните, а стихов Писания я не запоминаю. Нет, сэр, мы рождаемся в рамках полудюжины законов, которые требуют, чтобы мы повиновались полусотне других законов. Существуют параллельные наборы законов, составленных в разном ключе, которые не имеют ничего общего и даже явно противоречат друг другу. Вот вы хотите предпринять нечто такое, что вам запрещают, — как вы мне объясняли — Дисциплинарный устав и правила великодушия, но чего требует ваше нынешнее представление о моральном законе и законах чести. Это лишь один пример того, что столь же естественно, как дыхание. Буриданов осел сдох от голода, находясь между двумя яслями, которые в одинаковой степени притягивали его. Так же обстоит дело, лишь с небольшими различиями, и с этой двойной подчиненностью — еще одним большим источником мучений.
— Честное слово, не понимаю, что вы подразумеваете под словами «двойная подчиненность». Ведь можно иметь лишь одного короля. И сердце у человека может находиться лишь в одном месте, если оно, конечно, не проваливается в пятки.
— Ну что за чушь вы несете, ей-богу, — сказал Стивен. — Вернее травите, как говорите вы, морские офицеры. Общеизвестно, что мужчина может быть искренне привязан одновременно к двум женщинам. Число их может доходить до трех, четырех, до поразительного количества. Однако, — продолжал он, — в вещах такого рода вы разбираетесь лучше меня. Я имел в виду совсем другое — более широкие подчиненности, более общие конфликты. К примеру, откровенный американец, ставший жертвой своего демократического суда; бесстрастный якобит образца 1645 года; нынешние католические священники во Франции и французы разных мастей как в самой Франции, так и за ее пределами. Столько страданий, и чем честнее человек, тем он больше страдает. Но, по крайней мере, тут наблюдается прямой конфликт; мне кажется, что особенная неразбериха и неприятности, должно быть, объясняются не столь очевидными различиями — это моральный закон, гражданские, военные законы, обычное право, кодекс чести, привычки, правила повседневной жизни, вежливости, любовных бесед, ухаживания, не говоря о христианских законах для тех, кто является приверженцем этой религии. Порой все они, как правило, противоречат друг другу; ни один из этих законов не вписывается гармонично в другой, и человеку постоянно приходится делать выбор в пользу одного закона и в ущерб другому. Бывает так, что наши внутренние струны настроены в соответствии с разными камертонами — и нашего осла окружают даже не четыре, а все двадцать кормушек.
— Вы любитель парадоксов, — заметил Джек.
— Я прагматик, — возразил Стивен. — Давайте-ка выпьем наше вино, и я добавлю в него в виде ингредиента requies Nicolai. Возможно, завтра вам придется проливать кровь. В последний раз вы проливали кровь три недели назад.
— Хорошо, я проглочу ваш ингредиент, — отозвался Джек. — Но вот что я вам скажу. Завтра вечером я окажусь в гуще канонерок и займусь кровопусканием. Не думаю, что им это придется по вкусу.
Запасы пресной воды для мытья на шлюпе были крайне ограничены, а мыла и подавно. Матросы, которые вымазались краской сами и перепачкали товарищей, смотрелись до отвращения неопрятно. Те, кто работал в поврежденном камбузе, были в жире и копоти от котлов и плиты и выглядели еще гаже. Зато вид у них — в особенности у блондинов — был на редкость свирепый.
— Единственно, кто выглядит пристойно, это чернокожие, — заметил Джек Обри. — Надеюсь, они остались на судне?
— Дэвис вместе с мистером Моуэтом отправился на капере, сэр, — отвечал Диллон, — но остальные по-прежнему с нами.
— С учетом тех, кто остался в Магоне, и призовых команд, скольких нам сейчас недостает?
— Тридцати шести, сэр. Вместе взятых, нас пятьдесят четыре человека.
— Отлично. Значит, не будем толкаться. Устройте людей попросторнее, мистер Диллон; в полночь мы подойдем к берегу.
После дождя вновь вернулось лето: дул несильный, устойчивый ветер — трамонтана, несший с собой теплый, прозрачный воздух, море искрилось. Огни Барселоны горели необыкновенно ярко, а над средней частью города повисло светящееся облако. На этом фоне с затемненного шлюпа были отчетливо видны канонерки, охранявшие подходы к порту. Они выдвинулись в море дальше обыкновенного и, очевидно, были наготове.
«Как только они двинутся нам навстречу, — размышлял Джек, — мы поставим брамсели, возьмем курс на оранжевый маяк, затем, в последний момент, приведемся к ветру и пройдем между обоими маяками на северном конце линии». Сердце у него билось размеренно, ровно, только несколько учащеннее обычного. Стивен выпустил у него десять унций крови, и, как ему показалось, от этого он почувствовал себя лучше. Голова работала ясно и четко.
Над морем появился рог луны. Раздался выстрел с канонерки — звучный, гулкий, похожий на лай старой одинокой гончей.