Но все это не может действовать успокаивающе на человека с характером Портоса. Он в мрачном настроении. Он томится больше других, и причиной тому прежде всего какая-то пустота, образовавшаяся после гибели товарищей. Нельзя сказать, что он испытывает страх. Наоборот, его удручает бездействие. После событий в Леспинаке группа мушкетеров выходила на боевое задание только один раз: в ту знаменательную ночь, когда ими руководил сам Пораваль… Ожидание становится для Портоса невыносимым. Да тут еще сегодня утром д'Артаньян предупредил: категорически запрещается отлучаться из лагеря, всем ожидать приказа… Но больше всего Портоса раздражает медленный ход военных операций в Нормандии. Несмотря на колоссальные технические ресурсы союзников, о которых сообщалось по радио, военные действия там все никак не закончатся. После высадки 6 июня каждый думал: к 14 июля союзники будут в Париже. Это было бы так чудесно! Правда, дня три-четыре назад союзники взяли Кан. Как только разнеслась эта новость, Портос тотчас же вынул свою старую, потрепанную карту Европы, которую он называет картой фронта и заботливо сохраняет в вещевом мешке. Карта испещрена какими-то знаками, не всегда понятными даже самому Портосу. Но это не так существенно. Важно то, что карта изобилует названиями городов, государства на ней показаны разными цветами, а с левой стороны имеется масштаб с нанесенными на нем делениями с точностью до пятидесяти километров. Этого Портосу достаточно, чтобы составить свое мнение.
При помощи клочка бумаги, а иногда и простой травинки он измеряет расстояние на карте, как обычно это делают школьники, и затем погружается в сложные расчеты, после чего торжественно объявляет результат: союзники продвинулись на столько-то километров. Согласно стратегии Портоса, только одна-единственная вещь имеет значение: продвижение вперед.
— Вот посмотрите: Кан. Сколько это будет километров от побережья? Пятнадцать? Восемнадцать? Ну, скажем, двадцать. С б июня они сделали только двадцать километров, и это еще с накидкой. А русские за тот же срок прошли триста километров.
— Это еще не показательно, — говорит Атос. — Надо прорвать фронт, тогда можно делать хоть по сто километров в день.
— Сколько километров от Кана до Парижа?
— Приблизительно двести пятьдесят.
— Подожди, я проверю… По-моему, несколько больше. Допустим, триста. Сегодня 10-е… Если бы они попробовали хоть чуточку пошевелиться, то еще могли бы попасть в Париж вовремя…
И вот сегодня уже 14 июля, а Портосу даже нет надобности заглядывать в свою карту. Он сейчас только узнал у Парижанина, что бои все еще идут в Нормандии…
Именно этот день выбрал Марсо, чтобы совершить инспекционную поездку по батальонам. По донесению разведки, нигде в районе, кроме больших городов, не было замечено крупных сил противника, и можно было без особого риска ездить по дорогам в дневное время. Тем не менее Рамирес, который с недавних пор обзавелся превосходным мотоциклом, счел необходимым ехать на несколько сот метров впереди машины своего начальника. Марсо устроился один на заднем сиденье, доверив управление машиной шоферу и бойцу охраны. Англичане сообщили, что сегодня в честь французского национального праздника 14 июля они сбросят на парашютах оружие, предназначенное для Французских внутренних вооруженных сил. «Если бы хоть одна партия упала в нашем районе, — думает Марсо, — мы смогли бы вооружить почти всех наших бойцов». Но в глубине души он не очень-то верит в такую возможность…
В первую очередь Марсо посетил интернациональный батальон. Подразделения в нем организованы по национальному признаку, и поэтому численность их не одинакова. Марсо не мог побывать во всех отрядах и группах, но ему повезло: на КП Гарсиа он встретил почти всех командиров подразделений. Накануне испанцы взорвали в восьми различных пунктах железнодорожный путь, ведущий к Перигё. Десять партизан-украинцев уничтожили гранатами автомашину с шестью немцами. Правда, сегодня все эти удачные действия, повторяющиеся теперь почти ежедневно, имеют второстепенное значение по сравнению с большой новостью, сообщенной Павлом: в Польше русские наступают на фронте протяженностью 270 километров.
— Откуда вы это узнали?
— Сообщил Лондон в своих первых утренних известиях…
На КП Ролана голые по пояс люди моются, не жалея воды, у желоба. Прибытие Марсо нисколько не нарушает их веселья. Сам Ролан разлегся в тени, подложив под голову плотно набитый чем-то холщовый мешок с наклеенной на нем этикеткой и металлической пломбой.
— Что ты тут делаешь?
— Как видишь, читаю…
— Что?
— «Юманите».
— А что это за мешок?
Лицо Ролана расплывается в широкой улыбке.
— Миллионы французского банка.
— Значит, затея удалась?
— Как нельзя лучше. Мы вошли в Вильнёв-сюр-Ло ночью. Задание выполнено. Все целы и невредимы. Трофей — тридцать миллионов. Ты возьмешь их с собой?
— Нет, надо будет сейчас же информировать департаментский военный комитет.
— Откровенно говоря, ты в лучшем помещении, чем я. Да и не хочется мне что-то возиться с охраной этого добра.
— А как ты отмечаешь праздник 14 июля?
— Группы наших бойцов отправились по деревням возлагать цветы на памятники погибшим.
— Ну а что ты сделал для своих бойцов?
— Им — двойная порция вина.
— Это, конечно, правильно. Однако должен сообщить тебе, что пока только товарищи из интернационального батальона догадались провести беседы на тему дня.
— Сведения неточны, — возражает Ролан, — сегодня вечером я собираюсь объехать все свои подразделения и сам проведу беседы о 14 июля… и об остальном…
Ролан показывает Марсо свои помещения и докладывает ему данные о состоянии и размещении своего батальона. Потом приглашает его на обед, в котором принимает участие весь командный состав батальона.
При прощании Ролан отзывает Марсо в сторону:
— Слушай, вчера вечером радио передало: «Полетят бабочки с лентами». Если меня правильно информировали, это означает: сегодня в течение дня будет сброшено на парашютах оружие.
— Да, об этом говорили. Ну что ж, посмотрим.
— На всякий случай я расставил на плато специальные бригады. Все, что упадет, заберем…
В батальон Пораваля Марсо прибыл, как и обещал, в три часа дня. Пораваль, в военной форме, вместе с двумя другими офицерами уже ждал его у небольшой дачки, где расположен КП батальона. Как только Марсо выходит из машины, все трое, щелкнув каблуками, отдают ему честь.
Марсо неумело отвечает на воинское приветствие и протягивает им руку.
— Товарищ командир сектора, прошу произвести смотр вверенному мне батальону, — говорит Пораваль.
Застигнутый врасплох, Марсо молча следует за офицерами. На ходу он застегивает пуговицы рубашки и спускает засученные до локтей рукава. Хотя они без погон, но, к счастью, высокие сапоги и галифе придают ему до некоторой степени воинский вид. Спустя несколько минут они выходят на большую поляну, расположенную на опушке леса. На секунду Марсо останавливается в изумлении: перед ним стоит в безупречном порядке весь состав батальона.
Люди построены в глубину параллельными рядами, по восемь-двенадцать человек в каждом. Три ряда составляют колонну. Каждые три колонны — отдельное каре. Ряд соответствует группе, колонна — отряду, каре — роте. Так, в образцовом порядке, выстроены четыре каре. Впереди каждого ряда — командиры групп. Справа от них, в одной шеренге — командиры и комиссары отрядов. Перед каждым каре — ротные офицеры.
Пораваль щелкает каблуками, вытянув руки по швам.
— Батальон!… Слушай мою команду… Смирно!
Ряды вздрагивают и мгновенно выпрямляются по всей линии. Марсо замечает с левой стороны крайнего каре группу, на которую он вначале не обратил внимания. Это связные с велосипедами и санитары в нарукавных повязках. Среди санитаров — несколько молодых девушек. Пораваль, однако, не дает Марсо времени долго раздумывать.
— Слушай, на кра-ул!
Автоматы и винтовки всех типов сверкнули на солнце. Офицеры отдают честь.
— Товарищ командир сектора! Второй батальон в честь вашего прибытия построен. Личного состава по списку — 461 человек, в наряде — 83, налицо — 378 офицеров и солдат.
Марсо прикладывает руку к берету. Вся эта картина производит на него сильное впечатление. Он не знает, должен ли отчитать Пораваля за его затею и приказать всем разойтись, или обратиться к людям батальона с приветственной речью. Чтобы выгадать время, он решает произвести смотр батальону.
Вместе с Поравалем и двумя офицерами штаба батальона Марсо медленно обходит ряды и вскоре окончательно поддается действию необычайного для него зрелища. Вот эти так разнообразно одетые люди всех возрастов составляют батальон. Только несколько офицеров в форме: в старом солдатском или унтер-офицерском обмундировании с пришитыми офицерскими погонами; один из них даже в серо-голубой куртке. Все же остальные, вернее, почти все, не имеют никакой формы. То, что на них одето, — это невероятная смесь всех цветов и фасонов. Молодые люди — кто в темно-зеленых спортивных брюках, кто попросту в коротких штанах. Большинство — в рубашках, без пиджаков, многие в голубых теннисках. На некоторых, главным образом более пожилых, — штатские куртки, но есть и такие, что совсем без рубах. По одежде отдельных бойцов можно легко определить их профессии: тут и вельветовые брюки плотников и шоферские комбинезоны цвета хаки. Преобладающий головной убор — берет, но встречаются и шляпы, а кое-где мелькают фуражки. Оружие у всех начищено до блеска, как на парад. Впереди некоторых отрядов гордо красуются пулеметы, и все же легко заметить, что оружие есть не у всех.
«Что им сказать? — думает Марсо, когда смотр подходит к концу. — Мне надо выступить — это ясно, но как к ним обратиться? Солдаты? Франтиреры? Партизаны?» Он приказывает опустить оружие и начинает речь. «Товарищи!…» — произносит он, и голос его сразу же крепнет.
Когда Марсо кончает говорить, бойцы батальона запевают «Марсельезу». Они поют так, как, должно быть, пели ее те, о ком поэт сказал: