же задать ему волновавший ее вопрос.
— Он жив, — сказал доктор.
— Можно его видеть?
— Пока нельзя. Позже. Ведь вы и сами-то прибыли к нам как больная.
И потянулись дни — дни мучительной тревоги для Роз… Марсо перенес две операции: ампутацию кисти руки и извлечение осколка гранаты из области сердца… Чтобы поддержать его силы, пришлось сделать срочное переливание крови… Прикованная сильной лихорадкой к постели, Роз не переставала следить за ходом болезни Марсо. Она расспрашивала о состоянии его здоровья всех, кого могла, чаще всего свою юную сиделку Симону. Симона была старшей дочерью фермера, смотревшего за замком. Ей было всего пятнадцать лет, но это была крепкая, здоровая девочка, выполнявшая уже работу взрослой женщины: она помогала своей матери на ферме, убирала в замке и ухаживала за больными.
Гарнье и Пайрен приехали справиться о здоровье Марсо и зашли проведать Роз. Увидев их, она встрепенулась.
— Он жив еще?
— Да, — ответил Пайрен, — но…
— Говори прямо.
— Врачи пока не могут сказать ничего определенного.
Гости переночевали в замке и перед отъездом снова зашли к Роз.
— На этот раз можем кое-что тебе сообщить. Опасность еще не миновала, но надеются его спасти.
Роз почувствовала огромное облегчение. Заговорив о своей партийной работе, она попросила срочно прислать к ней Соланж и после ухода Гарнье и Пайрена крепко заснула… В этот же вечер она впервые поднялась с постели. На следующий день ей было разрешено навестить раненого.
Марсо с осунувшимся, очень бледным лицом, казалось, спал. Забинтованная, укутанная в вату, правая рука его была похожа на огромный пакет; кисть левой руки тоже была забинтована. Молодая женщина не решалась подойти, боясь его потревожить. Однако Марсо сам слегка повернул голову, и по его губам скользнула чуть заметная улыбка.
— Подойди, Роз. Я так беспокоился за тебя, так боялся…
— А я — ты не можешь себе представить…
— Здорово меня изукрасили! Правда?
— Все пройдет, Марсо, ты скоро поправишься…
— Какая уж тут поправка… Правая кисть отрезана до запястья, два пальца на левой руке повреждены, восемь осколков гранаты…
— Но ведь могло быть значительно хуже…
— Но могло и совсем не случиться… Так по-дурацки вышло… Как поживают товарищи?
Тут в разговор вмешался доктор Серве.
— Товарищи чувствуют себя хорошо, и они сами справляются о твоем здоровье. Тебя нельзя больше утомлять.
На другой день Роз задержалась немного дольше. Марсо медленно поправлялся.
Роз рассказала ему теперь про свой допрос в гестапо и про побег из тюрьмы… Марсо печально усмехнулся.
— Как все неудачно сложилось! Ведь в момент вашего побега из тюрьмы я был в одном доме, совсем неподалеку оттуда. Если бы я знал… мог бы и не оказаться здесь…
— А как это с тобой произошло?
— Не стоит теперь об этом говорить. Я сам во всем виноват…
Марсо подробно расспрашивал Роз о пребывании в тюрьме, об отношении надзирателей и жандармов к заключенным, о поведении товарищей, о самочувствии папаши Дюшана, но больше всего о Леру.
— Конечно, как и прежде, с сектантским душком?
— Зато такой же смелый и преданный.
— Знаю наших докеров. Где он сейчас?
— Составил группу из своих бывших товарищей по камере и попросил зачислить их в отряд, освободивший нас из тюрьмы.
— А как жандармы? Надзиратели? Хорошо держались?
— Кажется, почти все хорошо.
— Прекрасно, что все так удалось…
К вечеру Симона принесла Марсо еду: бульон, пюре, немного белого мяса… Отпустив девочку, Роз сама принялась кормить раненого, как ребенка, не обращая внимания на его разговоры, все сводившиеся к потерянной кисти руки… Возвращаясь к себе в комнату, она встретила доктора Серве, который сделал ей замечание:
— Товарищ Роз, если вы будете изображать из себя сиделку, то никогда сами не поправитесь.
— Я уже здорова.
— Та-та-та! В этом доме командую я.
— Но вы сами обещали выписать меня 15-го.
— При условии, что вы будете выполнять все мои предписания.
Все же Роз продолжала свои визиты к Марсо, а он с каждым днем заметно поправлялся.
Накануне отъезда Роз прогуливалась по парку, который до сих пор еще не успела оценить по достоинству. Теплый вечерний воздух был насыщен сладким ароматом лип и магнолий. Роз решила дойти до фермы, чтобы поблагодарить мать Симоны — Жермен Буске — за проявленное к ней внимание. Каждое утро добрая женщина посылала ей с Симоной молоко и фрукты и заодно сообщала известия, переданные по радио. Жермен не была по происхождению крестьянкой. Не был крестьянином и ее муж, хотя, как воспитанник сиротского приюта, вырос в деревне. До войны оба они служили в Париже у владельца замка, крупного ресторатора. Муж мыл посуду, а жена работала официанткой. Как отец четырех малолетних детей, Буске не был мобилизован в армию. После оккупации Франции, когда правительство Виши выкинуло пресловутый лозунг «возвращения к земле», ресторатор вспомнил о своей ферме в Дордони, где вели хозяйство престарелые крестьяне, неспособные уже извлекать из земли доход и поддерживать замок в надлежащем состоянии. Он предложил семье Буске поселиться на этой ферме. Поступок его рекламировался тогдашними газетами как пример, достойный подражания. Таким-то образом Сезар и Жермен Буске с четырьмя детьми оказались в деревенской глуши, в компании двух старых крестьян. Все жили на ферме в большой тесноте, так как хозяину, конечно, и в голову не могло прийти предложить им поселиться в замке. Для семьи Буске начался новый этап жизни. Занимаясь тяжелым физическим трудом, они не знали никаких развлечений; не было у них ни соседей, ни знакомых: ближайшее селение находилось в пяти километрах от замка. Поместье состояло главным образом из лесов и лугов; кроме того, было несколько участков под зерновыми культурами и старый запущенный виноградник. Помимо сельскохозяйственных работ на обязанности семьи Буске лежало поддержание порядка в самом замке, так как хозяин купил поместье, намереваясь отдыхать в нем и охотиться. Оговорив все это, он согласился на умеренную арендную плату и натуральные поставки, за получением которых приезжал сам из города в определенные дни.
Роз хотелось поближе познакомиться с семьей Буске, которая по-прежнему оставалась все такой же бедной, как в момент приезда сюда. Роз интересовало, каким путем Сезар Буске, живя в этой деревенской глуши, пришел к решению вступить в Национальный фронт и, не спросясь хозяев, предоставил замок в распоряжение партизан.
Замок, с двумя крытыми шифером башенками и ста двадцатью окнами, сохранял еще прежний гордый вид. Он не был пока полностью меблирован, но владелец успел до войны провести туда водопровод и электричество. Благодаря этому доктор Серве смог без особых трудностей сделать из замка вполне приличный госпиталь.
Парк, в котором росли главным образом вековые дубы, занимал огромную площадь, но был наполовину вырублен. Руководил вырубкой сам хозяин, приезжавший в 1942 году для этой цели в поместье. Один из предпринимателей в округе, купивший древесину, нажил на ней целое состояние.
Роз была уже недалеко от фермы, как вдруг из боковой аллеи вышел доктор Серве и быстро направился к ней.
— Рад, что мы встретились. Я давно уже хотел переговорить с вами.
Такое начало почему-то неприятно подействовало на Роз.
— Слушаю вас.
— Вы не торопитесь?
— Я собиралась навестить Жермен.
— Ее нет на ферме. Если вы ничего не имеете против, мы могли бы пока посидеть здесь на скамейке.
Серве помолчал, словно подыскивая нужные слова.
— Завтра вы нас покинете… Неизвестно, когда мы снова встретимся… Я не хотел бы расстаться, не объяснившись с вами.
— Я не понимаю вас, доктор.
— Видите ли… Когда мы с вами встретились впервые, я, может быть, вел себя несколько развязно…
— Мне не в чем упрекнуть вас.
— Вы мне очень понравились, и я дал вам это почувствовать, может быть, чересчур уж смело. Я хочу, чтобы вы знали теперь, что я вас очень уважаю…
— Я не сомневаюсь в этом, доктор. С первого же дня нашего знакомства я считала вас прекрасным товарищем и впоследствии смогла полностью оценить ваши достоинства, а особенно вашу самоотверженную работу в качестве партизанского врача.
— Прошу вас, Роз, забыть, что я врач. Я такой же человек, как и все, просто одинокий человек… Вопрос, который я вам задам, может быть, покажется вам странным. Согласны ли вы стать моей женой?
— Ну, ведь это же несерьезно, — сказала, невольно отодвигаясь, Роз.
— Нет, очень даже серьезно. Война уже скоро кончится, и я вернусь на свое место в Палиссаке. После всего пережитого я не мог бы вступить в брак с женщиной, которая не внесет в мою жизнь чего-то нового. Я оценил ваши качества… Да и что там говорить! Разве сердцу прикажешь!…
— Не настаивайте, Серве, это невозможно. Вам известны мои взгляды. Передо мной стоят другие задачи.
— Разве это довод? Наши взгляды не так уж различны, чтобы их нельзя было примирить.
— Дело не только в этом. У меня был муж. Он расстрелян.
— Знаю. Но вы так молоды! Не можете же вы оставаться всю жизнь одинокой, жить только прошлым! Вы сами хорошо понимаете, что это не ответ… Я не прошу, чтобы вы сейчас же сказали мне «да»… Позвольте мне лишь надеяться. Я уже не мальчик, прожил порядочно на свете и достаточно опытен, чтобы понять все ваши колебания…
— Не питайте напрасных надежд, Жан. Я не хочу сама себя обманывать. Я вас очень уважаю и сохраню к вам самое дружеское расположение. Но… не требуйте от меня большего.
— Лучше скажите мне прямо, что ваше сердце уже занято.
— Да.
— Конечно, Марсо?
— Да, он.
Серве, нахмурившись, с минуту молчит, по-видимому, он чувствует себя глубоко несчастным. Голос его чуть-чуть дрожит.
— Благодарю вас за откровенность. Марсо — единственный, у кого я не стану вас оспаривать. Прошу вас забыть все, что я вам сказал. Простите.