19. Тодаро
Знаешь, Рина, наш бортовой татуировщик, канонир Бастино, нарисовал на стене своей каюты огромного мага Баку. С металлическим торсом. Говорят, что копия я.
Меня тут прозывают магом Баку. Я не сержусь, напротив, смеюсь, тут шутка дорогого стоит. Но я и в самом деле вижу, что будет. Вижу, когда приблизится враг, и жду его появления с пушками наготове.
Еще вижу, что умру на войне. Ну хорошо, будь неладен тот грек, предсказавший мне судьбу, я умру. Но только во сне. Живым меня не возьмут.
20. Моранди
Умей я в людях видеть так же, как вижу в море, я был бы магом, как командир. Но в людях я ничего не могу разглядеть: я каждый раз открываю от изумления рот, когда налицо человеческая подлость, ложь, нечистая совесть. А в море я вижу все, даже в такую тьму и ненастье, как сегодняшней ночью.
Сегодня я увидел нашу добычу. Пусть это будет удача, счастливый случай, но тот корабль, который мы ищем, сегодня увидел я. Меня оставили на вахте вместо того, чтобы сменить, глаза закрываются сами, в помощники дали Сирагузу, он из Минео, юг Сицилии, и когда говорит, ничего не понятно, поэтому с ним даже не потрепаться. Старший помощник Маркон сказал мне на своем венецианском диалекте, тоже непонятном, но смысл был такой: «Ты его увидишь, Моранди. У тебя глаз-алмаз». Его замечание ободрило меня больше, чем восемь часов полноценного сна.
Вопрос даже не в глазе, ведь мы наблюдаем за морем не просто глазами, а через бинокль: это вопрос умения видеть в море. Дома я с берега видел рыб и ловил их руками, видел рыбацкие шлюпки, попавшие в шторм, и вытаскивал их на берег. Видел тонущих людей и бросался им на помощь. Есть люди, которые могут видеть на большом расстоянии животных, в горах, например, где я ничего ровным счетом не вижу: «Смотри, там горный козел!» – «Где?» – «Рядом с тем гребнем». – «Каким гребнем?» – «Который над откосом». – «Каким откосом?» – «Который справа за потоком…» Но в море я вижу все. Понятно, что для этого я должен сам находиться в море, слышать его рокот, чувствовать запах, там должны быть волны и брызги, которые все заливают, и многие их терпеть не могут, а мне в самый раз. Поэтому корабль, который мы ищем, сегодня ночью увидел я один.
Я выдержал время, чтобы доложить командиру, – он то показывался, то исчезал с зыбкой линии горизонта, иллюзий нам хватало за последнее время, но этот не был иллюзией. Я рассчитывал увидеть флаг, то есть флаг я видел, но хотелось увидеть, чей он, но мы были слишком далеко, самое малое пять километров, никто бы не сумел разглядеть. Но мне надо было доложить по полной и про корабль, и про флаг. Я рисковал, потому что с минуты на минуту его с таким же успехом мог увидеть Сирагуза, поэтому, когда судно оказалось на гребне волны, расширилось поле обзора и силуэт его вырисовался четче, я решился: «Вижу пароход на 11 часах слева от нас! Расстояние пять километров!»
«Каппеллини» мигом проснулся: моряки бросились на корму, свист, крики, и в течение двух минут, или того меньше, возле меня на центральном посту возник командир. Босиком, в рубашке на металлическом торсе, в семейных трусах и штормовке, через бойницу всматривается в даль. «Одиннадцать часов, командир, – уточняю я. – Видите? Торговое судно».
«Черт побери, да!» – отвечает он и продолжает смотреть. «Молодец, Моранди!» А Сирагуза сзади грызет ногти.
Я знаю, поймав корабль на глаз, командир сейчас изучает подробности: мачта, неразличимый флаг, пушка на шканцах в кормовой части, все огни погашены… Тогда я начинаю перечислять то, что он видит, как будто я там уже побывал: «Свет погашен. Это грузовой корабль, водоизмещение восемь-десять тонн, на корме пушка».
Но командир продолжает молчать, может, не видит пушку, ее нелегко увидеть, потом вдруг спрашивает: «А конвой?»
Я отвечаю: «Конвой не виден».
Ночь сегодня пасмурная, мутная. Капитан продолжает всматриваться. «Непонятно, чей флаг», – говорит он.
«Непонятно», – повторяю я. Командиру известно, что если не знаю я, то и никто не знает. Но зато есть корабль, его мы нашли.
На этом мой вклад заканчивается. Я ведь всего лишь гардемарин. Он – командир. И вся прелесть быть командиром начинается для него сейчас. «В любом случае, – говорит он, – корабль вооружен, плывет с погашенными огнями в зоне военных действий. Я его потоплю».
21. Маркон
15 октября 1940 года
23 часа 15 минут
«Занять огневые позиции!»
«Каппеллини» содрогается от оглушительного крика, этой минуты мы ожидали все. Немногим известно, что происходит, а именно, что Моранди засек корабль и Тодаро решился его атаковать. Большая часть этих ребят живут в своих клетушках за переборками в трюме и ничего, кроме манометров, тросов, маховиков и вентиляционных люков, больше не видят. Их болтает, швыряет, заносит и днем, и ночью, сливающихся в одну бесконечную тьму. Они выплеснулись в этом крике и сейчас заняты исполнением приказов, которые отдает командир и передает старший механик Бурсич.
«Полный вперед, курс десять градусов по правому борту!» – и «Каппеллини» набирает скорость. «Скорректировать курс на пять градусов по правому борту», чтобы стать малозаметной целью. «Nemìgo… no eo savémo gnanca se «l xé el nemìgo. Niàltri sperém, ma no xé che sémo sèrti»[29].
Дизельные моторы заработали на полную мощность. Их мерное урчание при нормальном ходе сейчас превращается в рев. Тодаро подает знак гидроакустику Миннити. Тот вслушивается в свой инструмент через наушники и докладывает: «Мы приближаемся».
«Расстояние?»
«Две тысячи пятьсот метров».
Тодаро направляется к боевой рубке. Я знаю, что у него на уме, я его знаю, но все равно для верности спрашиваю: «Мы погрузимся и пустим торпеды, Сальватор?»
Тодаро уже держится за поручень лесенки: «Нет».
Кто бы сомневался! Командир Тодаро – непримиримый противник торпед.
«Ste suposte no e trova mai el cùeo, – говорит он на диалекте, чтобы поняли только я и Степович. – Stemo su. Sté pronti coi canóni»[30].
Значит, атака с поверхности. Точнее, засада, как гласит боевой приказ. Тодаро просит отключить дизельные моторы и перейти на электрические, даже на поверхности они не шумят.
Мы выходим в открытый океан. Ночь посветлела. По мере приближения к цели море становится все спокойнее: говорят же, что Атлантика хуже капризной вдовушки, что правда, то правда. В течение получаса переходит от бури к затишью.
Мы натянули на головы капюшоны штормовок, не потому, что нам холодно, а потому, что так мы видим друг друга черными ангелами апокалипсиса, и это нас заводит. Адреналин – лучшее противоядие от страха смерти.
`
`
22. Лeзен д’Астoн
Море спокойное. Черное. Нефть.
«Каппеллини» скользит по поверхности воды. Ни отблеска на металле.
Черная хищница тихо и стремительно бороздит темноту.
Командир крепко стоит на корме, как укротитель диких зверей на спине лошади.
Он как был, так и остался полуголый.
Сверяется с наручными часами, которыми флот снабдил офицеров. Без нескольких минут полночь.
Мы подошли к неизвестному кораблю, его громада под нашим прицелом. Мы идем с ним по одной прямой, уменьшая вероятность обстрела.
Командир сдерживает нас.
С неопознанного корабля раздается выстрел. Мимо, перелет.
В прицелах канониров судно как на ладони.
Командир махнул рукой: «Огонь!»
Канониры с азартом стреляют.
Бастино, первый удар. Промах. Пома следом за ним. Промах.
Пома не снял с себя капюшон штормовки, лицо его – гримаса боли. Он не может работать правой рукой. Он сломал кисть, когда собирался врезать Леандри, но промахнулся и попал в переборку. Сцепив зубы, он продолжает стрелять, но точный удар нанести не может.
Вокруг нас летают осколки снарядов, пущенных с вражеского судна, которому удалось скорректировать стрельбу.
Степович что-то говорит командиру, мне не слышно. Тот кивает.
Степович подходит ко мне, борода торчит из штормовки.
«Пома не может стрелять. У него сломана рука. Я буду вместо него».
Он подходит к Поме и отрывает его от орудия.
Пома – парень заносчивый, мог бы дать отпор, но офицерское звание Степовича заставляет его подчиниться. Боль в руке, наверное, тоже.
Он смотрит на меня.
Я командир канониров. Даю ему знак отойти, и Степович занимает его место.
Я командую стрелковым подразделением и должен был бы назначить Муларджу, Нучиферо, Чеи или Чеккини – они канониры. Или же себя, в крайнем случае. Степович не имеет никакого отношения к стрельбе. Но он мой друг. Мы двое – самые молодые офицеры на борту. Он мне не раз признавался, как ему хочется пострелять. К тому же он спросил разрешения командира, и тот не возражал.
Неопознанный корабль действительно скорректировал точку прицела, град свинца долетает до поверхности «Каппеллини».
Раздаются залпы огня.
С первого выстрела Степович поражает иностранный корабль, на его корме вспыхивает пожар.
Степович орет от счастья.
Сейчас на борту корабля можно прочитать его название: «Кабало».
А вот почему не виден был флаг: он обмотался вокруг флагштока. Не виден он и сейчас.
С «Кабало» продолжают стрелять, над нами несется свинец, но со следующим залпом Степович прямым попаданием поражает его единственную пушку на шканцах и разносит ее на части.
Однако из пушки успели выстрелить, и на поверхности «Каппеллини» взрывается снаряд. Степович ранен, он падает. Командир, старший помощник и я кидаемся к нему на помощь.
Раздается голос вахтенного: «Вражеское орудие выведено из строя». Пальба действительно прекратилась. Капитанский мостик и весь корабль пылают.
На центральном посту «Каппеллини» тоже вспыхивает пламя, но экипаж его гасит.
Пулемет продолжает стрелять.