Он ждал приезда председателя Союза офицеров, тот должен был привезти ему письмо, адресованное Эдварду Смиту. Письмо было сугубо личное, но само по себе служило паролем.
В точно обусловленное время Михаил зарулил на стоянку «Автосервиса». Здесь работал директором его товарищ Андрей Колеса. В полку, где они служили, над Андреем вечно подтрунивали сослуживцы. Предметом подтрунивания была его необычная фамилия, при этом тут же обязательно называли фамилию московского журналиста Владимира Поихало. «Вы с ним не родственники случайно? Не из одного хутора?» — задавали идиотские вопросы. Он с достоинством отвечал: «Мой родич, профессор Колеса, кстати, бывший хуторянин, еще до Второй мировой войны преподавал в Венском свободном славянском университете. Истинным славянам об этом университете следовало бы знать».
Теперь на Андрея работала фамилия. Она стала своего рода рекламой для его «Автосервиса»: если машину ремонтировать, то пусть это делает Андрей Колеса, чем какой-нибудь Оверко Батиг.
Директор встретил Михаила вопросом:
— Письмо привез?
— Обязательно.
— Тогда я звоню.
Не успели наговориться и выпить по чашечке кофе, как отец Артемий на своем подержаном «опель-рекорде» въехал на площадку обслуживания иномарок. Пока хлопцы Андрея занимались «опелем», товарищи договорились, где предстоит встретиться с проповедником и о чем с ним толковать.
— Сын мой, — сказал отец Артемий, обращаясь к Михаилу. — Я, к моему стыду, в английском не силен. В академии, о коей тебе ведомо, меня натаскивали на военной терминологии. Моим предметом была спецпропаганда: как сочинить воззвание к солдату противника, этому слепому оружию в руках агрессивных милитаристских кругов, о чем поведать в листовке, обращенной к угнетенному населению противника, а вот как вести светскую беседу со служителем чужого культа, не было даже намека.
— Ну, вот что, Артем, извиняюсь, отец Артемий, тебе, отче, представляется возможность получить практикум на религиозную тематику, — напомнил Михаил и мечтательно заметил: — Настанет время, будет Америка в нашем нынешнем положении, мы тебя пошлем в Штаты читать проповеди о величии православия. Так что осваивай американский английский.
Друзья благословили отца Артемия, и он на добросовестно обслуженном «опеле» направился в готиницу «Сiч». Он был в темно-коричневой рясе, на груди — тяжелый серебреный крест, в черных шевровых сапожках, на могучей копне волос пышная шапка из редкостного котика.
В вестибюле гостиницы плотный щекастый охранник в униформе омоновца, не вылезая из глубокого мягкого кресла, подал голос:
— Вам чего, батюшко?
Отец Артемий сурово взглянул на охранника: таких объевшихся и ленивых он в армии обычно отправлял в хозвзвод, где грозный старшина Левада, земляк великого Гоголя, учил их уму-разуму.
— Не чего, а кого, — внушительно поправил щекастого охранника. — Это, во-первых. А во— вторых, сын мой непутевый, когда перед тобою старшие, к тому же приближенные к богу, встают и здороваются первыми.
Охранник нехотя поднялся, поправил на груди милицейский автомат. Но тут подбежал дежурный администратор, маленький, смуглый, как индус, армянин, улыбчиво заговорил:
— У нас тут проживают иностранцы. Господа.
— Вот мне один господин иностранец и нужен, — пробасил отец Артемий.
— Кто именно?
— Проповедник Эдвард Смит. Мой коллега.
— Пожалуйста, пожалуйста. Второй этаж. Номер теплый. Окнами на юг. Только для почетных. Я вас провожу.
Поднялись по ковровой дорожке на второй этаж. Администратор постучал в дверь четырнадцатой комнаты:
— Ваше преосвященство, к вам гость. — И удалился.
«Величает как генерала», — с усмешкой подумал отец Артемий.
«Преосвященство» был в сером шотландском свитере, в синей в белую полоску спортивной шапочке. Какой он из себя Эдвард Смит, рассказывал Михаил: высокий, но чуть пониже отца Артемия, волосы короткие, светлые, глаза темно-синие, нос прямой, лицо продолговатое со здоровой кожей, на левой руке массивный перстень с изображением ангела в молитвенной позе.
Словесный портрет совпадал с человеком в шотландском свитере.
— Мистер Смит? Здравствуйте, — по-светски поздоровался отец Артемий. — Я с поручением от вашего друга. — И достал из широкого рукава письмо.
Эдвард только взглянул на почерк, сразу узнал.
— Рад познакомиться с православным священнослужителем, — пожал руку, показал на кресло: — Садитесь, пожалуйста. Как вас величают ваши прихожане?
— Отец Артемий. Я служитель Николаевского прихода, — сказал по-английски и по взгляду Смита заметил, что произношение далеко не безупречное.
— Будем говорить по-русски, — предложил тот и стал расхваливать страну и его богопослушный народ. Потом пожаловался на жестокую украинскую зиму. В Соединенных Штатах, сказал он, такие зимы выпадают редко.
Из окна гостиницы было видно, как в морозной дымке за днепровскими плавнями незаметно садилось солнце. Оно было похоже на слегка приплюснутый оранжевый апельсин. Отец Артемий вспомнил, как в свое время он, будучи лейтенантом, объедался большими оранжевыми апельсинами. Это было в Алжире. В знойной Сахаре он обучал арабов водить советские тягачи, которые назывались «М-2». От жары спасали сочные и сладкие перезревшие апельсины. Потом была Военно-политическая академия, а после уже не танковые войска, а войска ПВО. Везде были задерганные, но крепко знающие свое дело солдаты и офицеры, которых он, в меру своих возможностей, всячески берег. И этим гордился.
Теперь с такой же заботой он относился к своим прихожанам. И когда николаевские старики и старухи хвалили его: «Вы так похожи на, Царство ему Небесное, вашего деда», он испытывал удовлетворение своей новой работой, оставаясь в душе замполитом.
Здесь, в Николаевке, он похоронил свою жену — погибла в автокатастрофе. На руках осталось трое малолетних детей: мальчик-восьмиклассник и девочки-дошкольницы. Но люди везде люди: прихожане окружили его вниманием, его дети стали заботой всего села.
С болью в сердце он замечал, что его земляки с каждым годом живут все хуже. Украину ограбили и обокрали, и кто — свои, но не рядовые граждане, а те, к кому еще недавно записывался на прием. И потому он, отец Артемий, майор запаса, вступил в Союз офицеров. Как в прошлом защищал своих подчиненных, теперь защищал своих православных прихожан, которых заокеанские проповедники зазывали в свою веру.
Сейчас один из них стоял перед ним. Не верилось, что это сын украинца пришел на родину своего отца опустошать души гражданам некогда великой державы.
Темно-синие глаза проповедника светились радостью встречи, прямые светло-русые волосы были явно славянского происхождения. И все же этот дружеский взгляд, и эти радостные темно-синие глаза, и эти прямые светло-русые волосы настораживали: такого человека люди легко могут принять за своего, поверить его слову. И не каждому придет в голову, кто это, откуда он и зачем тут появился с дружеской улыбкой на лице. Теперь колонизаторы приходят, дружески улыбаясь, иначе нельзя — абориген может схватиться за автомат.
Отец Артемий имел надобность задать проповеднику несколько вопросов, но тот сам стал спрашивать:
— Вы на машине?
— На машине.
— Вы не могли бы мне показать свой город?
— Могу, но уже скоро вечер. К тому же зимой наш город теряет некоторую прелесть.
— Но некоторая прелесть остается? — улыбнулся проповедник. Несмотря на молодость, проповедник Смит дал понять опытному политработнику, что он по части осторожности его превосходит.
Уже когда машина катилась по набережной, проповедник сказал:
— Хоть у вас и демократия, но я, смею заметить, в своем номере обнаружил как это у вас называется, «жучок».
— Я тоже смею признаться, — в свою очередь, в том же тоне ответил отец Артемий, — если кому и потребовалось такое устройство, то разве что фирме, которая вас обслуживает. Для украинской госбезопасности по нынешним временам это непозволительная роскошь.
— Я вас понимаю.
С каждой минутой отец Артемий убеждался, что гость довольно хорошо говорит по-русски, видимо, не один год штудировал этот трудный для иностранца язык. Его учителями наверняка были люди, жившие в России, а вот офицера Чепика не обучали американские словисты, и его познания в английском ограничивались учебником для военных академий.
Постояли у памятника воинам-освободителям. Гость обратил внимание, что за взятие города погибло очень много русских солдат.
— Немцы тоже умели воевать, — произнес отец Артемий. — Но и немцев полегло немало.
— А где их кладбище?
— Не ведаю, — ответил гид. — Было в восемнадцатом. Потом — в сорок первом. Последнее — в сорок третьем. Немцы к нам регулярно приходят. Потом их выпроваживают, как и всяких захватчиков.
— Но их уже нет и не предвидится, — заверил гость.
— Это как посмотреть, — щурясь от морозного солнца, ответил отец Артемий.
Гость лучше, чем кто-либо, знал, с чем пришли американцы. Знал, конечно, и его отец, коль поспешил на свою родину и не остался ни на Кубе, ни в Москве.
— Вы с моим отцом знакомы?
— Я друг его друзей.
— Скажите откровенно, мой отец терпит нужду?
— Как и большинство наших граждан.
— А вы не смогли бы ему передать небольшую сумму денег? При нашей встрече я предложить не решился.
Отец Артемий взять деньги из рук американского проповедника отказался.
— Вы ему передайте лично, — сказал он. — Иван Григорьевич здесь будет в следующую пятницу. Я за вами заеду. Мы потом осмотрим новый православный собор. Его выстроили на пожертвования прихожан.
— Это при вашей-то бедности? — изумился гость.
— Что при бедности жертвуется, надолго остается. А если строится громадой, то, значит, навсегда.
— Что есть «громада»?
— По-русски это община, по-французски — коммуна. Наша громада берет свое начало от Киевской Руси. И потому Русь была и осталась громадной.
Отец Артемий уже имел представление о русских эмигрантах, просвещавших будущего эмиссара. Вряд ли они толком объясняли, что такое «громада», и он просвещал гостя по-своему: