Телевизионный народ его, кстати, по этому поводу вечно жалел и, стоило ему завязать, тут же начинал предлагать выпить на халяву.
В обычное время – хрен от кого дождешься.
Сашка всегда об этом вспоминал, когда с бодунища жаловался начальству на жуткую несправедливость бытия.
И, подумалось Ларину, был по-своему прав.
Князь стремительными шагами мерил пространство коридора, что-то кому-то сердито выговаривая по мобильнику. Когда Глеб с Корном неторопливым шагом бесконечно усталых людей вошли в лобби, он тут же швырнул телефон одному из молчаливых охранников (тот его, бедолага, еле успел поймать) и почти бегом бросился им навстречу.
Подскочил, приобнял Ларина за плечи.
– Ну, слава Богу. – И тут же обернулся к Корну: – Порядок?
Но тот молча прошел мимо, отобрал у вскочившего Художника бутылку коньяка, налил себе сотку, опрокинул, крякнул, подхватил левой рукой тонкий лепесток лимона, пососал, скривился и только после этого повернулся лицом к начальству.
– Можешь прекращать этот военизированный балаган, шеф. Эта часть проблемы закрыта.
– А какая открыта?
Мгновенно успокоившийся Князь сразу же стал самим собой – спокойным и ироничным.
– Там у меня в машине заказчик сидит. – Корн с наслаждением отхлебнул из вновь наполненной необычайно услужливым Художником рюмки. – Я б его сюда привел, да не хочется, чтоб чересчур много народу его здесь видело.
Князь сердито прищурился.
– Ты знаешь, от своих людей, особенно от тех, кто в деле, у меня секретов нет. От этих, – он кивнул в сторону жмущихся к стойке Художника и Рустама, – в данный момент тоже. Они ведь, в некотором роде… кгхм… в деле. Понимаешь?
Корн пожал плечами.
– Тебе решать…
Князь кивнул, соглашаясь:
– Да. Мне.
Андрей еще раз пожал плечами и махнул рукой застывшим у дверей автоматчикам.
– Ведите сученыша…
Когда сученыша ввели и несильным толчком в спину отправили прямо на середину лобби, Князь только удивленно хмыкнул и виртуозно выгнул левую бровь домиком.
У Глеба так тоже иногда получалось.
Но нечасто.
Потом Князь укоризненно покачал головой.
– Нда-а-а… Чудны дела твои, Господи… Впрочем, что-то подобное, наверное, и стоило предполагать. Мальчиков портят деньги и дурные компании…
Еще раз хмыкнул и устало привалился спиной к квадратной колонне, подпиравшей величественный свод главного зала старинного партийного санатория.
Говорят, здесь раньше останавливались чины не ниже завотделом республиканского ЦК…
Да и хрен с ним…
– Ну, что, юноша, рассказывайте, как докатились до жизни такой? И, самое главное, с какой целью?
– Я думал, что у него, – юноша кивнул в сторону Глеба, – кассета. Хотел забрать…
Было видно, что врать ему почему-то очень не хотелось. Князь повернул голову в сторону журналиста, встретился с ним взглядом:
– Какая еще, на хер, кассета, Глеб? Почему я ничего не знаю?
Ларин только пожал плечами и сплюнул прямо на мраморный пол лобби. Количество крови в слюне уже изрядно подсократилось, но все равно наличествовала, наличествовала, родимая…
Производила, так сказать, впечатление.
Но только не на Князя.
Глеб снова пожал плечами.
А что тут ответишь?
– Да хрен его знает, Дим. Я уж Корну говорил: знал бы, давно б отдал. Я не герой, знаешь ли…
Князь снова медленно повернулся к мальчишке:
– Так что за кассета?
Сзади неожиданно негромко покашляли, явно пытаясь привлечь внимание.
Ларин с Князем немедленно обернулись: там виновато теребил свой роскошный хвост пунцовый Художник.
– Я, кажется, знаю, что это за кассета, Князь. Ее мне подружка для Глеба передала. От Ольги. А я забыл. Ну, это… нажрался, сорри… и забыл. Думал – потом передам. Ведь наверняка херня какая-нить… откуда там чему-то серьезному взяться?
…Апперкота такой сокрушительной силы от своего худощавого шефа стодвадцатикилограммовый Художник явно не ожидал.
Да если честно, Глеб и сам от себя такого не ожидал.
С боксом-то он уже давным-давно завязал.
А тут, гляди-ка – вспомнилось…
Неожиданно…
Вот ведь, блин…
– Ты, урод, меня ж за нее убить могли, понимаешь?!
Но урод не понимал.
Он был без сознания.
Находившийся рядом Корн сполз по колонне и зашелся истерическим хохотом.
Князь пожал плечами, покачал головой и попросил охранников принести воды.
Надо было отливать бедолагу.
Причем немедленно.
…Художник, впрочем, пришел в себя довольно быстро и без посторонней помощи.
И, что характерно, зла на шефа совершенно не держал.
Странно было бы.
Князь его тут же в сопровождении двух молчаливых шкафов-охранников отправил за искомым предметом.
В номер.
Он кассету, урод, в тумбочку бросил.
И забыл.
Бывает.
Просмотр решили устроить прямо в лобби-баре. Там над стойкой был закреплен вполне приличный телевизор, а внизу, между стеллажами, легко нашлось место и для притаившегося видеомагнитофончика.
Бар был круглосуточным, и в свободное от работы время персонал, по-видимому, не особо прячась от начальства, развлекался просмотром разного рода крамольной видеопродукции.
Корн, хмыкая, только «трехиксовой» порнушки кассет двадцать оттуда вынул, не считая прочей легкой эротики.
Да и хрен с ним.
Зато теперь нормальным людям техника пригодилось.
И то – гуд.
Тихо вжикнула погрузившаяся в гнездо магнитофона кассета. По экрану сначала пошла рябь, а потом появилось лицо Ольги.
Изображение было характерно черно-желтым и в хорошо знакомом всем профессионалам «кружке». Съемка явно велась срытой камерой через «стекло» – мини-объектив, закрепленный на конце стекловолоконного провода. Ольга просто знала, где закреплен выход, и теперь в него старательно наговаривала. Внешне девушка выглядела довольно спокойной, но даже несмотря на ужасающего качества изображение, чувствовалось, что она чего-то смертельно боится.
– Привет, Глеб! Если ты видишь эту запись, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Значит, до меня добрались. Прощай. И пожалуйста, отомсти за меня. Ты можешь, я знаю. Это очень легко. Просто предай ЭТО огласке. И все. Нет, не все. Я знаю, что ты не ханжа, но все-таки хочу объясниться. Да, мое агентство было борделем для них. Но… По-другому здесь просто не выжить. Никак. Прощай. Я люблю тебя…
Изображение погасло, пошли черно-белые помехи, а потом, внезапно, возникла совсем другая картинка.
И профессионалу Ларину хватило буквально трех минут, чтобы понять, почему Сочнов-младший был готов связаться хоть с чеченами, хоть с чертом, хоть с дьяволом, чтобы получить эти кадры в свои руки.
Или хотя бы просто уничтожить.
Любой ценой.
Наш народ может простить политику многое.
Пьянство.
Свинство.
Траханье с дорогими и не очень проститутками.
Но такого он не сможет простить никогда.
Слишком уж своеобразными оказались сексуальные пристрастия мэра Сочнова. Настолько своеобразными, что в глазах электората вполне бы могли поспорить и с педофилией.
Алексей Игоревич предпочитал быть «рабом».
Кадры, запечатленные на скрытую камеру, увы, были четкими и совершенно однозначными.
Вот прикованного на красивую хромированную цепочку чиновника ведут на четвереньках на подиум две высокие блондинистые девицы в высоких кожаных сапогах и красивых кожаных же бюстгальтерах с устрашающими металлическими шипами.
Вот эти же две девицы хлещут вялую чиновничью спину узкими плетеными хлыстами, а сам Алексей Игоревич, вздрагивая и взвизгивая от ударов, в это время старательно делает куннилингус третьей, на сей раз развратного вида брюнетке с непомерно большим бюстом.
Вот одна из блондинок вставляет в дряблую мэрскую задницу устрашающих размеров резиновый член.
Нда.
В принципе, ничего противозаконного.
Но…
Но за человека, о котором известно, что его трахают в жопу резиновым фаллоимитатором шлюхи в кожаных лифчиках, никогда не проголосует ни один отечественный обыватель.
Да и зарубежный тоже не проголосует.
Ни за что.
Ни при каких обстоятельствах.
– Достаточно!
Князь с такой силой хрястнул по столу кулаком, что на пол полетели рюмки с коньяком и чашки с кофе.
Глебу показалось, что они падали медленно, очень медленно, как при рапиде.
А потом упали и разбились, расплескав содержимое, в том числе и на идеально отутюженные дорогущие князевские брюки, напрочь их изгадив.
Вокруг разлился неповторимый запах смешанного со свежесваренным кофе элитного армянского коньяка многолетней выдержки.
Князь, впрочем, не обратил на это ни малейшего внимания.
На него было просто страшно смотреть.
Так, наверное, выглядит альпинист, только-только покоривший никому до него не подвластную вершину и обнаруживший там, в девственной чистоте, свежую, еще дымящуюся кучу дерьма.
Корн выщелкнул видеокассету и, старательно протерев стол салфеткой, положил ее перед смертельно бледным начальником.
Князь медленно повернулся к Сочнову-младшему и посмотрел на съежившегося мальчишку немигающим тяжелым взглядом. Встретиться с ним глазами в эту минуту было по-настоящему страшно.
– Ну, и откуда ты узнал про эту гадость?
Юнец молчал и только шлепал губами.
– Я жду. Говори.
– Я… это… Это мое агентство… Я на него Ольке денег давал…
– Я знаю. – Князь говорил медленно, и его слова падали, как булыжники. – Я в курсе почти всех дел вашего… э-э-э… благородного семейства. А с сегодняшнего дня, похоже, что вообще всех.
– Я… Я сам камеру установил… И писа́л… Там не только отец был… Думал – пригодится…
Ларина едва не стошнило.
Вот оно как, оказывается.
Офигеть можно.
– Я понял. Дальше.
– Она… Она как-то нашла камеру… и копию сделала. А две… две недели назад мне кассету передала, смонтированную. Отец бы узнал – убил…
Князь хмыкнул:
– Понятно, что не по головке бы погладил. Что просила?