Глава 21
Разбудил его, естественно, Князь. Погода была отличная, ему все-таки удалось договориться с пограничным катером, и можно было идти снимать. Кроме того, на катере обещала быть еще одна любопытная парочка, старинные друзья: генеральный директор «Шератона» и командир местных пограничников.
Так что, давай, поднимайся, господин журналист Глеб Ларин, сегодня у тебя есть редкий шанс убить даже не двух, а сразу трех зайцев.
Давай-давай.
Вперед.
Арбайтен.
А то, что ты всю ночь шуры-муры крутил, так это, сорри, абсолютно никого не волнует, потому как является всего лишь суровым фактом твоей большой и светлой, но при этом глубоко личной жизни.
Ларин тихо выслушал саркастическую тираду временного шефа, сказал «угу», сладко зевнул, прислушался к птичьему щебету за открытым окном элитного номера и снова провалился в радостный и светлый утренний сон.
Блин.
Какая еще тут, на фиг, работа…
Перебьются.
Следующим, кто попытался его разбудить, был, разумеется, Художник. И самое печальное, что у него это, к сожалению, получилось.
Наверное, просто потому, что Сашка знал Глеба как облупленного.
Поэтому не стал полагаться на разговоры по телефону, а просто взял у горничной запасной ключ, спокойно вошел в номер и невозмутимо вылил на любимого начальника целый графин ледяной воды из-под крана.
После чего из номера весьма благоразумно слинял.
Мало ли что.
Глеб тут же вскочил: злой, мокрый, всклокоченный, готовый к драке, но — абсолютно проснувшийся.
Что, собственно говоря, и требовалось.
Князь потом, за завтраком, очень долго смеялся.
А Ларин, наоборот, дулся.
Но это уже было совершенно нормально…
Пограничный катер оказался — не просто так, а адмиральский.
И этим все сказано.
Они неторопливо прошлись вдоль побережья, и Сашка, повизгивая от восторга, наснимал столько изумительных картинок — на три фильма хватит. Потом Глеб попросил остановиться где-нибудь в безветренном и красивом месте и записал очень даже приличное интервью с погранцовским полковником, а потом они снова прошлись вдоль побережья, до «Шератона», где пришвартовались у навороченного причала элитного пляжа отеля.
Там он записал материал с генеральным — более чем толковым и хорошо известным в деловых кругах России мужиком лет пятидесяти, взахлеб рассказывавшем о подготовке своего хозяйства к сезону и о скором вводе в строй еще одного отеля сети, под который ему наконец-то удалось получить весьма солидные инвестиции.
И погранец, и генеральный Ларину понравились.
Было видно, что мужики при деле, причем, деле, которое любят и знают.
Не понравилось другое.
Оба зачем-то по собственной инициативе заговорили о выборах и о своей безусловной поддержке Сочнова.
И опытное ухо битого редакционного волка уловило в их интонациях некую настороженную брезгливость.
Не по отношению к нему, Ларину, разумеется. У них сразу же установился правильный рабочий и человеческий контакт — Глеб, все-таки, как-никак, был одним из лучших в своей области, умел чувствовать и очень тонко настраивать клиента под интервью. Просто как никто другой.
И не по отношению к Князю: его оба старинных приятеля явно очень неплохо знали и искренне уважали.
По отношению к самому мэру.
Ларину это откровенно не понравилось, потому что входило в резонанс с его собственными ощущениями.
Что-то здесь нечисто, господа.
Очень нечисто.
Ну, да Бог с ним…
Позже разберемся.
А пока печени предстояло вынести еще один удар знаменитого южноморского гостеприимства.
По крайней мере, стол уж был накрыт — прямо на пляже, даже и рюмки наполнены.
Строгий метрдотель в черном костюме с золотым бейджиком и несколько улыбчивых официанток в симпатичной шератоновской униформе готовы были в любой момент угадать очередное желание дорогих гостей.
Ларин вздохнул.
Это начинало утомлять.
Блин.
Море морем, горы горами, но пора и честь знать.
Если б не Ольга…
Хорошо еще, хоть на этот раз обошлось без излишеств.
Просто вкусно покушали под неторопливый разговор, вежливо посмеялись над столетней давности анекдотами, которыми сыпал шератоновский управленец, и так же вежливо попрощались.
Вот только осталась почему-то какая-то подленькая недосказанность, недоговоренность, неискренность.
Не раскрылись перед ним до конца эти сильные и уверенные в себе мужики, истинные хозяева нынешней российской действительности.
То ли холуем князевским посчитали, то ли работающим исключительно за немалые и грязноватые зеленого цвета деньги наемником-профессионалом.
Ларин таких знавал.
И относился к ним — соответствующе.
Может, стоило задержаться немного, водки побольше с мужиками выпить?
Нормальные ведь мужики-то.
Соль земли.
Князь, в общем-то, намекал…
Может, стоило прислушаться?
Нет.
Не стоило.
Что ему с ними, с этими старыми пердунами, детей крестить?
Отснял да улетел.
Наше дело такое.
Телевизионное.
В принципе, и слава Богу, потому как Глеб чувствовал — еще немного, и он просто упадет.
Не двадцать лет уже мальчику как-никак.
Не только о здоровье, о душе пора бы задуматься.
По крайней мере, на чистые простыни люксовского номера санатория «Федерация» Ларин рухнул так, как раньше рушился только в спальный мешок после трех-четырехдневного рейда со своими любимыми спецназовцами в какой-нибудь очередной горячей точке.
Рухнул — и уснул.
Моментально.
А когда проснулся, за окнами уже было абсолютно темно, шумели под порывами ветра деревья, и почему-то жутко хотелось напиться.
Телефоны Ольги опять безнадежно молчали, и он, прихватив по дороге Художника и Рустама, направился протоптанной дорожкой в бар «Панорама», где Сашку тут же умыкнула смазливая смуглая девица, видимо, та самая, с которой он зависал в прошлый раз, и ранний уход которой обернулся для несчастного Художника грандиозным конфузом с презервативом.
А Глеб с Рустамом прихватили у стойки литровую бутылочку «Ред Лейбла», стаканы, ведерко со льдом и тихо уединились за любимым угловым столиком, где к ним вскоре присоединился скучающий Корн, который печальным голосом поведал душераздирающую историю о том, что Димка отъехал по каким-то срочным делам на пару дней в Сочи, а его, бедолагу, бросил тут.
Вот он, бедолага, и думает: а может, нажраться с горя?
А то тоска такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Да еще, похоже, и погода меняется.
Кавказ, блин…
Ларин пожал плечами: нажраться — значит, нажраться.
Тоже мне проблема.
Почему бы и нет.
Охотно составим компанию.
Особенно если учесть тот факт, что у него из досъемок осталась только сталинская дача да интервью с Сочновым у того дома. А если Князь умчался в летнюю столицу России, так и вообще «окно» рисуется, так как ни к Сталину, ни к мэру без Димки лучше не соваться.
А погранцы — да хрен с ними, в принципе, с погранцами.
Получится, так получится.
Не получится, так не получится.
Жизнь.
Интервью с их командиром он, в конце концов, уже записал.
Корн, деловито позвякивая льдинками в стакане, куда уже опрокинул добрую сотку вискаря, тут же возразил, что сталинскую дачу он и без всякого Князя им завтра организует.
С бесплатным приложением в виде банкета с руководством расположившегося там санатория.
Как два пальца об асфальт.
Только во второй половине дня, если можно.
Потому как всю первую половину он, Андрей Ильич Корн, намерен мучиться похмельем после сегодняшней тяжелейшей пьянки.
Которую он, если господа журналисты не будут возражать, прямо сейчас и организует.
Так сказать, не отходя от кассы.
А вот насчет градоначальника — это да.
К Димке. Его тема.
На том и порешили.
И пьянка действительно почти удалась.
По полной программе.
Разумеется, не все, что было запланировано, состоялось, но, по крайней мере, на философию их уже после первой бутылки потянуло.
Тот, кто сам хоть когда-нибудь пил всерьез в интеллигентных компаниях, знает: хреновый признак…
Очень хреновый.
— Видишь ли, Глебушка, — философствовал Корн, меланхолически позвякивая льдинками, — сама по себе демократия — говно полное. Потому как она предусматривает тот печальный факт, что я, повоевавший, получивший плюс к военному два высших гражданских образования, кандидатскую защитивший по социальным технологиям, знающий четыре языка в совершенстве и еще пару на уровне разговорной речи, ни хрена ничем не отличаюсь от своего старого соседа по коммуналке дяди Васи. Несмотря на тот вопиющий факт, что вышеупомянутый дядя Вася — полнейший дебил и урод, никогда толком нигде не работавший и пропивший все на свете, включая собственную совесть. Самое смешное, что он даже в трезвом состоянии на одном-единственном родном русском языке изъясняться не может совершенно и даже футболом не интересуется. Да чего там футбол — его даже за водкой посылать нельзя. Но, извините, хоть обосрись: один человек — один голос. Драма-с…
— И что ты предлагаешь? — Ларин был, в принципе, с Корном почти полностью согласен, просто его эти интеллигентские кухонные разговоры еще в советское время достали.
Вот ведь народ!
Казалось бы, заработали денег, вылезли из шестиметровых кухонь в дорогие бары с мягким оранжевым светом и приглушенной музыкой, профессионально реализовались, полмира объездили по делам да по турпутевкам, а один хрен — та же песня.
Нет чтобы успокоиться, пожить нормально. Для себя, а не для недооблагодетельствованного человечества.
Ни хрена не получается.
Рефлексия, мать ее за ногу…
— А ничего не предлагаю. — Взгляд князевского референта был пока еще вполне осмыслен, да и зол не по-детски. — Это вы с Князем — умные, стратегически мыслящие перцы, вот вы и предлагайте. Несите бремя белых. А я исполнять буду. Потому как, хоть и не такой умный, но тоже белый и прекрасно понимаю, что ежели сейчас что-то не поменять, завтра лучше не станет. Станет только хуже. Гнием-с…