Вышел положенный срок, и из-за горизонта показались Наветренные острова, что разгораживали океан и Карибское море.
Первым делом оба галеона нанесли визит вежливости на остров Сент-Кристофер, где вроде бы мирно сосуществовали английские и французские колонисты. Куда там!
Сэр Томас Уорнер, главноначальствующий над англичанами, умотал в Лондон, оставив поселение на сына своего, Эдварда, человека скользкого и гнилого, и на некоего Аштона.
На соседнем острове Нэвис, заручившись патентом его владельца, графа Карлайла, основал колонию капитан Хилтон, Энтони Хилтон. Полторы сотни переселенцев избрали его своим губернатором.
Всё бы хорошо, но Аштон оказался кровным врагом Хилтона — и нанял убийцу.
Незадачливому губернатору Нэвиса едва удалось спастись — он спрятался на корабле и поспешно отплыл в Лондон, бросив колонию на брата Джона и капитана Валетта.
А Эдвард Уорнер всё больше наглел.
Сперва он запретил Пьеру Белену д’Эснамбюку, основателю и предводителю колонии Сен-Кристоф, строить укрепления на севере острова, в Пуан-де-Сабле, а потом и вовсе захватил часть французских владений.
Командор де Монтиньи вмешиваться не стал, тем более что сам монсеньор, которому нажаловались колонисты, обещал «сделать выводы и принять меры», проще говоря — послать корабли с пушками.
Но Олегу стало ясно — пиратской базой Сент-Кристофер не бывать, уж очень всё шатко.
И Сухов, понукаемый его корсарами, занялся любимым делом — морским разбоем.
Для начала они взяли на абордаж большой испанский навио[13] и потопили его, разжившись грузом крокодильих шкур.
После нагрянули на жемчуговые промыслы Рио-де-ла-Ача и экспроприировали с сотню прекрасных перлов, за каждый из которых в Европе выложат по пятьсот, а то и по тысяче песо, не торгуясь.
Рассерженные испанцы выслали корабли на защиту, да только корсары Капитана Эша не стали с ними связываться — обстреляв, ушли в открытое море.
Но в прятки играть не стали — сначала напали на Монтего, что на Ямайке, взяли с перепуганных алькальдов[14] выкуп, а потом заявились в кубинский Пуэрто-дель-Принсипе. И тоже «сняли сливки».
В итоге трюмы снова забиты так, что впору прыгать на крышках люков, а то не закрываются…
Зайдя в бухту Гонав, что на западе Эспаньолы, Олег собрал всех офицеров и делегатов от команд галеонов.
Судили они, рядили и постановили идти в Новый Амстердам.
Там, на берегах Гудзона, поселились голландцы, вроде как союзники. Вот им и сбудем товар!
Нельзя сказать, что Сухов так уж расстраивался из-за вынужденного рейса — опять поход за изумрудами сорвался!
Наоборот, интересно было.
Просто глянуть на те берега, что прорастут небоскрёбами века спустя. Посмотреть, с чего всё начиналось. Любопытно же!
С другой стороны, задержка на полгода…
Это ж сколько уже они своих не видали, мать моя…
Ну да совесть тоже надо иметь! Ведь все эти люди, что обихаживают пушки на его кораблях, драят палубу, ходят на абордаж, — они ему разве чужие?
Что, вот так вот взять всё и бросить? Хапнуть изумруды и помахать ручкой?
Пока, дескать, пацаны, корсарьте дальше! Физкульт-привет!
Не по-людски как-то…
— Капитан! — окликнул его Мулат Диего. — «Симург» показался!
— Ну наконец-то… — проворчал Олег, доставая подзорную трубу. — Где шлялись столько…
Хитрое стекло приблизило к глазам маленький красный кораблик.
— Догоняют! — крикнул Быков с палубы.
Ярослав, в одних штанах и шляпе, тягал со всеми вместе снасти, брасопя паруса.
— До-гоняют… — пропыхтел Пончик, с Яром на пару сгонявший жирок. — У-гу…
— Дого-онят… — успокоенно затянул Сухов, складывая трубу. — Куда денутся…
Подумав, что с утра не видал Акимова, Олег усмехнулся — Витька сейчас наверняка у себя в каютке, с хорошенькой Гли-Гли наедине. А уж чем могут заниматься молодожёны, хоть весь день напролёт, дело известное…
Хм. Вообще-то, чета Акимовых уже полгода в законном браке, седьмой «медовый месяц» пошёл…
Сухов вздохнул — немного завистливо.
Гли-Гли, которую Виктор всё чаще звал Галей, была из племени карибов, а эти туземцы, хоть и слыли людоедами, больше походили на статных сородичей с севера, тех же сиу, чем на южноамериканских индейцев, шарившихся по амазонской сельве, щуплых, мелковатых — и загодя проигрывавших конкурсы красоты.
Вот и Акимову досталась настоящая скво — «двояковыпуклая», как выразился Шурик.
Признаться, Витиных друзей радовало его увлечение — в кои веки у хронофизика личная жизнь складываться начала.
А то ведь никакого просвета! Из студентов в аспирантуру, потом в младшие научные сотрудники.
Кандидатскую защитил, завлабом стал, а девушки? А девушки — потом…
Ну вот и выправилась линия жизни у человека.
— Диего! — крикнул Сухов. — Это самое… Грот долой! А то наши до вечера догонять будут…
— Да, капитан!
Среди матросов, кинувшихся исполнять капитанский приказ, выделялись своими габаритами двое — белый Малыш Роже, развесёлый парижанин, а в абордажном бою — лютая убойная сила, и чернокожий Шанго, суровый гигант, самый настоящий африканский принц — отпрыск негритянского короля.
Олеговы губы дрогнули в иронической улыбочке — только Пончику кажется, будто все эти люди с глазами убийц, сорвиголовы-головорезы, подчиняются ему легко и просто, как трусоватые новобранцы опытному вояке. Ничего подобного.
Просто Шурка, немного наивный, далёкий от армейщины интеллигент, не замечал тайной, подспудной войны за души этих пиратов, которую вёл Сухов, пока не обуздал вольницу.
Вон, неумелый, но хваткий, вцепился за шкот[15] Жерар Туссен де Вилье, барон де Сен-Клер. Этот мелкопоместный слушает его приказы, воспринимая Олега как командора.
Даже де Жюссаку, неисправимому дуэлянту, ведома дисциплина.
А как быть с Пьером Длинным, с Ксавье Горбуном, с Чаком Железная Рука?
Народец сей — бунтари по натуре, их не приручишь, пока сами не проникнутся к тебе уважением, не уразумеют, что они — простые волки в стае, а ты — вожак.
И если капитан сказал: «Сделай это!» — то ты хоть в лепёшку расшибись, но сделай. Иначе тебе так худо придётся, что лучше даже не представлять…
Уменьшив парусность, «Феникс» утишил разбег.
Волны, бившиеся о форштевень, уже не расходились пышными «усами» бурунов.
— Так держать, — сказал командор.
Глава 2, в которой Олег гуляет по Бродвею
Ночь решили переждать на мысе Канаверал. Его ещё называли мысом Течений — на здешние берега частенько выносило обломки кораблей, потерпевших крушение, или моряков, спасавших свои души.
Корабли бросили якоря в устье Банановой реки, а их команды с удовольствием покинули палубы ради тверди, неколебимой волнами.
Сам мыс «Зарослей сахарного тростника»[16] выдавался в океан как выступ небольшой низменности.
Банановая река отделяла его от другого острова, позже названного Меррит, а ещё дальше протекала Индейская река — узкий пролив вдоль матёрого берега.
Плоский и заболоченный, Канаверал навевал степное уныние.
Ровная степь или бескрайние торфяные болота неизбежно умаляют человека, не прикрывая холмами или перелесками громадность окружающего мира.
Если перед вами распахивается необъятный простор, то он навевает мысли о ничтожности людского бытия, о мимолётности жизни, а стало быть, и о тщете всего сущего.
Правда, незаметно было, что корсары поддавались первобытной тоске, — весело гогоча, они запаливали костры и грели в котлах воду.
Шекер-ага только команды раздавал — окорок сюда, крупу туда, посолить, поперчить, диким лучком сдобрить…
— Нолан! Дровишек подкинь!
— Ты куда?
— Сейчас сушняку наломаю!
— Да вон плавнику набери.
— И то верно…
— Моя собирать травка…
— Что за травка?
— Дикий лук.
— Кидай!
— Мясо куском. И туда вон добавь!
— Запах-то какой, мать моя…
Знатный выйдет ужин!
Сухов пристроился у бревна, выброшенного бурей на берег. Бода с песком обкорнала ствол, обкатала и выбелила.
Подошёл Быков, молча показал бутылку с вином: будешь?
Олег помотал головой. Яр отпил и устроился рядом.
Третьим приблизился Виктор, выглядевший умиротворённо, как хозяйский кот, без спросу отведавший сметанки.
— Исполнил ли ты свой долг? — строго спросил его Быков.
— Какой? — насторожился Акимов.
— Как это — какой? Супружеский, естес-сно!
— Да ну тебя! — отмахнулся учёный, заметно бурея.
Ярослав рассмеялся. Приложившись к бутылке, отпил
изрядно, вытер губы обратной стороной ладони и сделал широкий жест рукою, сжимавшей заветный сосуд:
— Мы тут с батей как-то проплывали, когда в Майами шли на яхте. Четыре дня ждали, когда шаттл стартует, — то дождь янкесам мешал, то ветер. Но посмотрели всё-таки, как эта «Коламбиа» вверх поднимается. Или то «Эндевор» был? Не помню уже. Вот где грому! А дымище! Скромный такой вулканчик получился.
— Ерунда все эти «Эндеворы» с «Коламбиями», — небрежно отмахнулся Виктор. — Старт всегда впечатляет, конечно же, но когда взлетает наш «Протон» или «Союз»… Шикарно! Я там служил, на Байконуре.
— Так ты у нас ещё и ракетчик?
— Ага!
— Завидую, — вздохнул Быков и отхлебнул, «заливая горе».
— Нашёл чему! Я-то ракетчик без ракеты, а ты яхтсмен с яхтой. Есть разница, олигаршонок ты наш?
— Есть маленько… Хо-хо!
— Вот они где! — послышался голос четвёртого «попаданца», и Шурик оседлал бревно. — Пр-рывет, командор!
— Здорово…
— Жить, как говорится, хорошо! — выразился Пончев.
— А хорошо жить ещё лучше, — подхватил Быков. — Весьма свежая мысль.
— В исполнении Вицина с Никулиным, конечно же, — вставил Виктор, — она звучит как-то более… хм… более жизнеутверждающе, что ли.