Вместе с бряцаньем цепей,
Слушают песнь про забитых, обиженных
Лес и седой Енисей.
— Вот эти сроки уже лучше, но слова «странник униженный» не подходят. Разве человек, которого заковали в цепи, стал от этого униженным? Да и какой он странник? По-моему, он народный герой, я преклоняюсь перед ним.
Ада выждала и закончила:
Сила природы — великая, гордая —
Время неволи сметет.
И по-другому, — не грустную, бодрую
Песню тогда запоет.
— Вот это хорошо! — воскликнул Лазо. — Значит, стихи пишете?
— Нет, — смутилась Ада, — я их вычитала в старой газете «Енисей»… Пойдемте ко мне на Песочную!
— С радостью, — ответил Лазо, и теперь уже он, подхватив Аду под руку, весело зашагал с ней обратной дорогой к городу.
Дядя Глеб пристально наблюдал за Лазо. Опытному революционеру, сосланному в Красноярск на вечное поселение, сразу понравилась в прапорщике спокойная рассудительность. Лазо не рисовался, не произносил пышных слов, а говорил обдуманно, убежденно, и было совершенно очевидно, что его мысли не позаимствованы из дозволенных цензурой брошюр, а результат изучения жизни и знакомства с революционной литературой.
— Встреча с вами доставила мне удовольствие, — сказал Лазо, — но не скрою, что я признаю революционной только одну партию.
— Любопытно, какую? — поинтересовался дядя Глеб.
— Социал-демократов большевиков.
Дядя Глеб порывисто поднялся со стула и протянул Лазо руку.
— Спасибо за откровенность! — сказал он и, кивнув в сторону Ады, добавил: — Объясните это Лебедевой. Она и ее друг Николай никак не могут распрощаться с эсерами-максималистами, хотя и ругают их.
— Неужели вы большевик? — спросила Ада.
Лазо ответил не сразу. Он пристально посмотрел Аде в глаза. Она напоминала внешностью Люсю, у которой Лазо читал доклад одесским студентам. Но Люся была на попечении богатой матери, а эта жила самостоятельно и в нужде. Перед глазами промелькнула улица, на которой он стоял, когда Ада быстро прошла мимо него и опустила в карман шинели записку, потом он вспомнил встречу у клироса, беседу в безлюдном переулке… Ему захотелось ответить так, чтобы она поверила.
— Я большевик в душе, — сказал он, — но в партии еще не состою.
Лазо засиделся допоздна. Он рассказал о своих детских годах на хуторе, о спорах с учителями в кишиневской гимназии, о вечерах, проведенных на Подьяческой улице, о том, как его мобилизовали, только о Кодряну, помня его предупреждение, не сказал ни слова. Прощаясь, он обещал прийти в следующее воскресенье и протянул Аде руку, но она, надев шубейку, сказала:
— На улице такая темь, а я все закоулки знаю.
Они простились у погоняевской лавки.
— Бегите домой, не то я… — шутливо пригрозил Лазо.
Он не договорил, а Ада всю дорогу пыталась догадаться, что именно Сергей хотел сказать.
Спутника по вагону, почтово-телеграфного чиновника Семибратова, Лазо встретил в городе трижды. В первый раз они столкнулись возле дома Гадалова.
— Здравия желаю! — окликнул его чиновник.
Лазо вгляделся и узнал Семибратова, протянувшего руку с такой же непринужденностью, как в вагоне.
— Ах, это вы, Алексей Алексеевич! — дружелюбно сказал Лазо.
— Так точно! Память у вас превосходная… Как живете, господин прапорщик?
— А вы? Все еще не женились?
— В ожидании. Весной снова собираюсь в Курган. Вы бы зашли ко мне на чаек, я живу на Татарской, в собственном доме, у самой Качи.
Постояв с минуту молча, они простились.
В другой раз, когда Сергей спешил к Лебедевой, он снова повстречал Семибратова. Тот широким жестом снял с головы шапку, но Лазо, откозырнув, не остановился и прошел мимо.
В третий раз Семибратов сам пришел к Лазо. Он робко постучал в дверь и, не дождавшись ответа, отворил ее. Лазо, сидевший на постели с книгой в руках, поспешно спрятал ее под подушку и с удивлением спросил:
— В гости пожаловали, Алексей Алексеевич?
Семибратов мял в руках шапку.
— Что с вами?
Чиновник оглянулся и тихо произнес:
— Должен сообщить важную новость.
— Говорите.
— Нас не услышат?
— А вы подойдите ко мне.
Семибратов приблизился, и Лазо увидел бледное лицо и дрожащие руки. Чиновник тяжело дышал, испуганные глаза были широко раскрыты. Казалось, что он попал в эту комнату, спасаясь от погони.
— Что с вами? — снова спросил Лазо.
— В Петрограде смуты, господин прапорщик. Сам читал телеграфную ленту.
— Про какие такие смуты вы говорите?
— Рабочие бастуют. Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов объявил, что бастующих будут отправлять на фронт.
— Правду говорите?
Семибратов перекрестился.
— А еще что?
— Разве этого мало?.. Этак и до нас дойдет.
Лазо, скрывая радостное волнение, успокоил:
— Нас это не касается, Алексей Алексеевич.
— Не говорите, может случиться, что и помазаннику божьему прикажут отречься от престола.
— И это нас не касается. А вы загляните все-таки ко мне завтра в это же время. Расскажите, что еще нового в Питере. Вы ведь на телеграфе раньше всех ленты читаете.
Семибратов догадался, что прапорщик заинтересован в том, чтобы знать о смутах в столице. «Шут его ведает, кто этот офицер и какие у него мысли в голове, — решил он, — прикинусь, что я тоже за бунтовщиков».
Оставшись один, Сергей долго размышлял: зачем Семибратов приходил с такими новостями именно к нему? Нет ли тут провокации? И он поспешил к дяде Глебу.
На другой день Семибратов пришел в условленный час. Достав из кармана телеграфную ленту, он подал ее Лазо. Сергей прочитал:
«Войска отказываются стрелять в рабочих и переходят на сторону бастующих. Рабочие и солдаты арестовывают министров и генералов, выпускают из тюрем революционеров. На улицах идет перестрелка с городовыми и жандармами, засевшими на чердаках домов с пулеметами».
— Вот это здорово! — не скрывая своей радости, воскликнул Лазо. — Наконец-то революция!
— Не стоит радоваться, Сергей Георгиевич, — осторожно заметил Семибратов. — Нам с вами тоже могут по шапке дать.
— Пустое болтаете, Алексей Алексеевич.
Семибратов понял, что сказал лишнее, и поспешил переменить тон.
— Так я ведь в шутку, — виновато оправдался он. — Нам по положению приходится говорить одно, а думать другое.
— Если это так, — ответил ему в тон Лазо, — то сообщайте мне ежедневно про события в столице.
— Пожалуйста, Сергей Георгиевич… Для такого человека, как вы, я с удовольствием.
Лазо уловил перемену в чиновнике: он не называл его больше «господином прапорщиком» и даже не пытался оправдать свой образ мыслей.
…Долго тянется зимняя ночь. Не спится Лазо. Через несколько часов наступит новый день, и надо продумать, с чего начать его. «Ведь я офицер, командир взвода, под моим начальством вооруженные солдаты, — размышлял он. — Прикажи — они все сделают: и телеграф захватят, и красный флаг над городской думой водрузят».
Сквозь замерзшее окно пробивается серое утро. Желтый свет керосиновой лампы падает на усталое лицо Лазо. Перед ним исписанный лист бумаги. Рука его перечеркнула какие-то строки, написала новые… За окном тишина, город еще спит… А в Петрограде, за несколько тысяч верст отсюда, не умолкают выстрелы, идут бои…
За дверью послышались шаги. Лазо сложил исписанный лист вчетверо, вынул из кобуры револьвер и положил на стол. Потом подошел к двери и резко толкнул ее. В коридоре кто-то стоял.
— Кто там? — строго спросил Лазо.
— Ваше благородие, это я, Назарчук. По секретному делу.
— Заходи. Ну что, Назарчук?
— Барышня Ада наказала передать: подсобите дяде Глебу… Власть в городе тогда перейдет в наши руки. Сами понимаете, ваше благородие, либо пан, либо пропал.
— Разве в городе знают про петроградские дела? — удивился Лазо.
— Знают, ваше благородие. Я ночью стоял в наружном карауле… Прибежала барышня и сказала: «Передай Лазо, что царя сбросили».
— Подъем скоро?
— Через полчаса.
— Ну так вот что, Назарчук! По боевой тревоге подними сейчас же всю четвертую роту. Если унтер спросит, скажешь, что я приказал.
— Слушаюсь, ваше благородие! — ответил довольный Назарчук и выскользнул из комнаты.
Поднятые по боевой тревоге солдаты торопливо одевались и спешили на казарменный двор. В морозном воздухе под сапогами скрипел снег:
— Рота, смир-но! — услышал Лазо голос Назарчука. — Равнение напра-во!
— Отставить! — крикнул Лазо, подбежав к солдатам, и весело поздоровался: — Здравствуйте, товарищи!
Обращение прапорщика было столь необычно, что вместо дружного солдатского ответа послышались разрозненные голоса:
— Здравия… желаем…
От Лазо не ускользнуло смущение солдат. Подойдя к Назарчуку, он протянул ему руку и громко произнес:
— Спасибо, товарищ Назарчук!
Повернувшись лицом к строю, Лазо взволнованно заговорил:
— Товарищи солдаты! В Петрограде произошла революция. Народ, на сторону которого перешли солдаты и матросы, сбросил царя, арестовал продажных министров и генералов и взял власть в свои руки. Надо кончать войну с немцами, возвратиться в свои дома, отобрать у помещиков землю, у фабрикантов — заводы…
Лазо посмотрел на лица солдат — они озарились улыбкой.
— Товарищи! — еще громче крикнул Лазо. — С сегодняшнего для прошу называть меня просто «товарищ Лазо», а не «ваше благородие», но дисциплину и порядок сохранять, как положено солдату.
К Лазо подбежал Назарчук, дежуривший у казарменных ворот.
— Товарищ Лазо! — предупредил он. — Ротный идет.
Командир роты подпоручик Смирнов шел быстрым шагом. Подойдя к Лазо, он, скривив рот, спросил:
— Это вы взбунтовали мою роту, прапорщик?
— Я, подпоручик.
— Опомнитесь! Вы давали присягу служить государю императору?
— Этот идол уже под арестом.