— Что казаки говорят? — перебил Лазо.
— Домой хотят податься… Боятся красных.
— Ну, спасибо тебе, товарищ Безуглов. А теперь иди с Назарчуком, он тебя накормит.
В первые дни ноября ударили морозы. С реки дул студеный, колючий ветер. Шаря по немощеным мостовым, он поднимал тучи песка, забивал ими щели, заносил через пороги в лавки и дома.
Ждали первого снега, чтобы согрелась земля на полях, чтобы примялся на улицах песок.
Степана Безуглова зачислили в первый взвод, и он часто дежурил связным на телеграфе.
— Ну как, казак, — спросил Назарчук, повстречав его на улице, — и без коня обходишься?
— Я ведь за него последние деньжата отдал. А казак без коня, что девка без косы.
— Не горюй, Степан, — подбодрил его Назарчук, — придет время — я сам тебе коня подарю.
— Подаришь! Не кидай пустых слов на ветер.
— Вот увидишь.
Безуглов иногда задумывался: стоило ли ему бежать из дивизиона? Может, казаки уже разъехались по станицам, а его коня Сотников продал кому-нибудь. Не вечно же бегать в Совет с депешами, которые дает ему Семибратов и всякий раз наказывает: «Самому Лазо в руки отдай». Придет время, когда все отвоюются, а ему, Степану, не на чем будет до станицы добраться.
Назарчук понял думы казака. Он похлопал его по плечу и добавил:
— Не веришь мне, как солдату, — поверь, как большевику.
Безуглов не ответил. В этот день Семибратов уже восемь раз гнал его с депешами в Совет.
— Умаялся? — спросил участливо Семибратов, подавая Степану девятую телеграмму.
— Дал бы сразу все, а то гонишь каждые полчаса. Ноги дюже притомились.
Возвратившись в девятый раз, Безуглов увидел, что Семибратов проворно наклеивает новую ленту.
— Опять идти? — покорно спросил Степан.
— Сам побегу, а ты побудь тут, не уходи.
Он накинул на себя пальто и выбежал из аппаратной.
— Слава тебе господи! — сказал ему вслед Безуглов, устраиваясь на лавочке. — Дал передохнуть, сознательный.
Семибратов бежал. Он тяжело дышал, приходилось часто останавливаться. Голова кружилась от усталости, но Алексей Алексеевич был счастлив как никогда. Именно сейчас с зажатой в руке важнейшей депешей, содержание которой его так радостно взволновало, Семибратов почувствовал правоту слов Лазо.
Часовой знал Семибратова в лицо и пропустил его.
— Сергей Георгиевич! — крикнул он из последних сил и тяжело повалился в кресло, стоявшее у стола.
— Что случилось? — встревоженно спросил Лазо.
— Большевики… Вот депеша!
Лазо, крикнув Назарчуку: «Дай ему воды», стал торопливо читать вслух:
— «Воззвание Второго Всероссийского съезда Советов. Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки…»
Семибратов отпил глоток воды и пришел в себя.
— Как самочувствие, Алексей Алексеевич? — спросил Лазо.
— Надо бежать обратно на телеграф. Петроград предупредил, что передаст решение съезда о сформировании нового правительства и декреты о мире и земле.
В эту минуту в комнату вбежал Степан Безуглов. Кубанка у него сползла на затылок.
— Что, казак? — удивился Семибратов. — Я ведь сказал тебе не уходить.
— Читай, товарищ Лазо, — произнес Степан и протянул ему телеграмму. — На телеграфе сказывали, очень важная.
Лазо пробежал глазами депешу и громко сказал:
— Сформировано Советское правительство — Совет Народных Комиссаров. Председателем Совнаркома избран Владимир Ильич Ульянов-Ленин.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Полковник Толстов, забившись в угол теплушки, никем не узнанный доехал до Иркутска. Только на самой станции его задержал патруль.
— Документик! — развязно предложил ему юный прапорщик, небрежно помахивая перед носом перчаткой.
— Я начальник Красноярского гарнизона полковник Толстов.
Прапорщик звякнул шпорами и приложил руку к козырьку.
— Попрошу документ!
Толстов потянулся к карману, но вспомнил, что паспорт на чужое имя, и решил ничего не показывать.
— Ну! — коротко напомнил прапорщик.
Толстов шагнул вперед, но вслед раздался настойчивый голос прапорщика:
— Задержать и допросить!
Толстова увели к коменданту станции. Молча он вошел в помещение, но, встретившись с комендантом, дал волю своему строптивому характеру: грозил гауптвахтой, военно-полевым судом. Комендант был неумолим.
— У вас паспорт на имя адвоката Лабинского, а вы выдаете себя за полковника Толстова.
— Если не верите, запросите начальника местного гарнизона полковника Никитина.
Комендант долго вертел телефонную ручку, дул в трубку и непрерывно кричал: «Алло, алло!» Ему наконец ответили. Комендант доложил о задержанном и стал дожидаться ответа. Закончив разговор, он вежливо предложил Толстову:
— Садитесь, пожалуйста, сейчас прибудет адъютант начальника гарнизона.
Через час Толстова освободили. Ему отвели на Шелашниковской улице кабинет начальника кадетского корпуса, и он принялся за изучение плана города. Никитин поручил ему сформировать из юнкеров и прапорщиков трех школ несколько батальонов. Только через полтора месяца ему с трудом удалось сколотить два неполных батальона. Теперь он часто размышлял над тем, как захватить Белый дом, в котором раньше находилась резиденция генерал-губернатора, а ныне ЦИК Советов Сибири — Центросибирь.
— Господин полковник, — оторвал его от работы вошедший в комнату начальник штаба, — округ сообщил, что казачья сотня передана в ваше распоряжение.
— Прекрасная новость! — заметил Толстов. — С одной этой сотней я захвачу главарей ЦИКа и наведу порядок.
Поздно ночью он лег на диванчик, обитый черной холодной клеенкой, укрылся гадаловским полушубком и уснул.
На рассвете его разбудили ружейные выстрелы. В комнату вбежал дежуривший по штабу юнкер с заспанным лицом и испуганно произнес:
— Ваше высокоблагородие, красные нас окружают.
Толстов от страха долго надевал полушубок, не попадая рукой в рукав. Выглянув в окно, он увидел бегущих по улице людей с винтовками.
— Через сад можно уйти? — спросил он юнкера.
— Сейчас посмотрю.
Возвратившись, юнкер сообщил:
— В саду тихо… Идемте!
Толстов на цыпочках поспешил за юнкером.
Сергей Лебедев, однофамилец Ады, считался опытным наборщиком и печатником, но военного дела не знал. Отпечатать листовку и обвести хозяина вокруг пальца ему ничего не стоило. Подпольному большевистскому комитету он приносил большую пользу.
В восемнадцатом году иркутским рабочим нелегко было бороться в Советах с меньшевиками и эсерами. Борьба была острой, напряженной, лихорадочной. Для всех было ясно: кто окажется сильней, тот победит. Победа добывалась не увещеваниями, а силой оружия. Эсерам и меньшевикам помогали юнкера и переодетые белогвардейские офицеры. Они хорошо стреляли из винтовок и пулеметов. Военные гарнизоны подчинялись офицерам, а те не помышляли о помощи Советам.
В эти трудные для республики дни партия бросила клич: «Пролетарий, возьми винтовку в руки!»
В отряды потянулись металлисты, железнодорожники, кожевники, булочники, шахтеры каменноугольных копей Черемхова, рабочие с байкальской переправы в Лиственничном.
Трудная задача досталась Сергею Лебедеву: сформировать красногвардейские отряды и обучить их военному делу — так решил ревком. Особенно настаивал на этом бывший городской фонарщик. Так звали иркутяне худощавого, очень высокого, с молчаливо-напряженным лицом Павла Постышева. С утра до позднего вечера он шагал по улицам со спасательным поясом и железными когтями, переброшенными через плечо, взбирался на столбы, проверял крепление на фарфоровых изоляторах, сцеплял провода. И вдруг этот фонарщик, который никогда никого не задевал, не бранился, не клял свою судьбу, оказался среди правителей города.
Четыре месяца Лебедев с помощью двух прапорщиков, перешедших на сторону красных, обучал красногвардейцев. Наступил день, когда городской комитет партии и ревком поручили Постышеву сделать смотр отрядам. Волновался он без меры, волновался и Лебедев. Тому хотелось, чтобы смотр удался на славу и труды его не пошли, как он говорил, в стружку, а Постышев не без гордости сказал Лебедеву:
— Мог ли я, иркутский фонарщик, думать, что мне придется принимать парад пролетарских войск, приветствовать бойцов, которые еще не так давно стояли за станком.
— Но ведь ты мечтал об этом, Павел Петрович, и не раз сам говорил мне.
— Было такое.
— Вот и претворились мечты в действительность.
Смотр состоялся. Постышев с любовью смотрел на подтянутых красногвардейцев, одетых как попало. И винтовки у кого на ремне, у кого на бечевке. Но на душе радостно: как-никак, а своя армия, пусть маленькая, крохотная, но она знает, за что борется.
— Здравствуйте, товарищи красногвардейцы! — отчетливо, стараясь по-военному чеканить слова, поздоровался Постышев.
— Здравствуйте! — ответили стройно бойцы.
— Смирно, на караул! — скомандовал Лебедев.
Этот день Постышев запомнил на всю жизнь.
На помощь Центросибири в Иркутск прибыл из Красноярска Лазо с двадцатью красногвардейцами. В кабинете сбежавшего коменданта станции Лазо писал:
«Дорогая мама и милый мой Степа! Пишу десятого декабря со станции Иркутск, куда я только что приехал. В городе один за другим, время от времени, громыхают артиллерийские выстрелы. Думал написать вам отсюда открытку, но боюсь до поры до времени вас беспокоить, пересылаю это письмо в надежные руки в Красноярск, оттуда его вам перешлют.
Если что случится, с вещами я уже распорядился. Все личные бумаги и дневники перешлют вам по почте. Я их всецело посвящаю Степе, а также все дневники, которые лежат в письменном столе в Кишиневе… Степа, ты так же будешь революционером, как и твой брат. Крепко целую.