— А теперь спать, товарищи! — произнес Лазо и, бережно сложив двухверстку, которую он молча читал, как увлекательную книгу, спрятал в планшет и встал из-за стола. И сразу голова уперлась в потолок юрты. Стараясь не задеть спящих на полу, командующий втиснулся между адъютантами и ординарцами, подложив под голову планшет. Чьи-то заботливые руки укрыли его шинелью и положили у изголовья бинокль.
Через какую-нибудь минуту командующий уже спал крепким сном здоровой молодости.
Ночь быстро отошла, но рассвету предшествовал густой туман. Потом он стал редеть, поднялся ввысь и растворился в лучах пробивающегося солнца. Взору бойцов открылась зеленая степь. Вдали синели сопки, за которыми двигались конники, а от сопок тянулся желтым горбом вал, пересекаемый железнодорожным полотном.
Первым из юрты вышел командующий в новой шинели, принесенной заботливым Рябовым. Коноводы подвели лошадей. Лазо легко поднялся на стременах и сел в седло. За командующим поскакали адъютанты.
Аргунцами командовал Метелица. Конь легко вознес его на холм. Метелица, приложив к глазам ладонь козырьком, посмотрел вдаль. Все здесь любо казаку: в детстве знал каждую падь у своей станицы, зимой играл в снежные бои, ездил с ребятами в ночное, горько плакал, когда хоронил мать, умершую от горячки. Здесь он встретился и сдружился с Фролом Балябиным, Василием Бронниковым и вступил вместе с ними в партию большевиков.
На германском фронте Метелицу сильно ранило. В лазарете молодой, неопытный врач безнадежно махнул на него рукой, дескать, все равно не выживет, но Метелица и не думал помирать. Крепкий организм сопротивлялся, иногда казалось — не выдержит казак, жизнь оборвется, но выручила сестра, любовно ухаживавшая за ним.
«Разве можно отдать на растерзание родную землю японским самураям? Нет, не быть тому!»
Тихо в степи, но верить тишине нельзя. Где-то в увалах семеновцы, хунхузы. И Метелица замедлил движение полка.
Командующий ждал сигнала, но его не было. «Неужели Метелица стал нерешительным, а может быть, боязливым?» — подумал он и поднял к глазам бинокль, висевший на ремешке через шею. По степи шли гуськом замаскированные в зеленый цвет броневики — это были первые американские машины, присланные Семенову командующим американской оккупационной армией генералом Гревсом. Броневики приближались с каждой минутой, их можно было уже различить невооруженным глазом.
В мягкой предутренней тишине раздались первые взрывы, и земля поднялась фонтанами в воздух. Заговорили и наши полевые трехдюймовки. Броневики, нащупав батарею, обрушились на нее мощным огнем, поражая вторую цепь пехоты. Бойцы стали отползать, на поле раздались стоны раненых. Одно орудие замолкло, и тогда артиллеристы решили переместиться на другую позицию. Подхватив пушки за колеса, они покатили их по увалу, гремя щитками.
Не выдержав огня броневиков, зашедших по оврагу в тыл, бойцы откатились назад. И вдруг перед ними вырос Журавлев на коне. Заметив с высотки панику, он опередил спешивший на подмогу конный взвод, вздыбил коня и, замахнувшись сверкающей сталью шашкой над головой, неистово закричал:
— Куда? Назад!
Противник, убедившись в том, что у красных паника, перенес огонь броневиков в глубину — по третьей цепи.
Командующему не донесли, что вторая и третья цепи Читинского полка дрогнули. Не знал он и того, что Журавлев, передав командование своим полком начальнику штаба, сам прискакал к читинцам и стал восстанавливать порядок. Лазо лежал в цепи интернационального батальона, выдвинувшегося вперед. И неожиданно до него донеслась неторопливая речь двух бойцов. Лазо прислушался — знакомый румынский язык.
— Unde să fie acum comandirul nostru?[6] — спросил мечтательно один, словно он лежал не на передовой, а на лугу под копной сена и мирно беседовал с приятелем.
Лазо не понравился этот вопрос потому, что в интернациональном батальоне не проводилась политическая работа. Он подполз ближе к бойцам.
— Care comandir? — спросил другой. — Jianu?
— Cui li trebuie acest nebun? Eu despre Zalca zic.
— А-а-а! — протянул первый. — Amicul lui Laslo Dobi, a spus eă Zalca a plecat la Moscova direct la Lenin.
— Nu cred.
— Dar eu cred. El nu se teme de nimeni, unde vrea pleacă[7].
Лазо решил вмешаться в разговор.
— Эй, дружки! — крикнул он на чистом румынском языке. — Вспомнили своего командира?
Бойцы приподнялись на локтях и удивленно оглянулись. Увидев командующего, они смутились.
— Хороший человек этот Залка? — спросил, не дождавшись ответа, Лазо, делая вид, что не знает его.
— Ох и хороший, — ответил первый. — Мадьяр, а душу румына знает, как свою. — Помолчав с минуту, он снова обернулся к Лазо и спросил: — Где вы научились румынскому языку?
Лазо собрался было ответить, но неожиданно перед ним вырос всадник. В том, как он легко спешился, перебросив повод через голову коня, Лазо почувствовал что-то знакомое, но солнце мешало разглядеть лицо всадника.
— Тебе кого? — спросил лежавший рядом с командующим боец.
Всадник не ответил.
Вдруг Лазо стремительно поднялся.
— Степушка! Выздоровел?
— Читинцы дрогнули, Сергей Георгич, побежали…
— Ты откуда знаешь?
— На фланге был, искал тебя там.
Лазо вынул из планшета блокнот, быстро написал несколько слов и подал листок Степану.
— Скачи к Метелице в Аргунский полк, он им теперь командует, а стоит полк вот где, — и Лазо показал рукой, — а потом к читинцам — там и твоя сотня, и поручаю тебе оборонять их батарею. Я же с мадьярами и румынами ударю броневикам в тыл.
Безуглов метнулся в седло и мгновенно исчез в лощине, а командующий снова лег на землю и жадно прильнул к биноклю — рассматривать зеленые американские броневики.
Прошло совсем мало времени, и все услышали, как загудела земля от конского топота. То аргунцы неслись на американские чудовища.
Лазо оглянулся на интернациональный батальон. Крепкие, здоровые солдаты, ушедшие от своих офицеров в русский плен на галицийских равнинах, смотрели на озаренную солнцем степь и залитый голубизной купол неба. Им хотелось возвратиться скорее к своим жилищам, к берегам Дуная, но путь их туда лежал теперь только через Даурию.
По цепям пронеслась команда:
— В атаку!
И вслед за конной лавой двинулся интернациональный батальон. Тем временем Безуглов, собрав разбежавшийся Читинский полк, повел его в наступление. В небо взвились желто-бурые завитки дыма — это загорелись первые броневики. Враг дрогнул и побежал, покидая степь.
Жара наступила внезапно, а воды в частях в обрез. И здоровым бойцам она нужна, и раненым, и обед сварить, и лошадей напоить. Вода в Шарасуне и в Мациевской. До Мациевской не так уж далеко, зато на станции семеновцы. Впрочем, воду отыскали в урубдукском источнике, но к нему не подступиться — днем и ночью с семеновского бронепоезда по Урубдуку бьют снаряды.
Командующему доложили о тяжелом положении: либо немедленно наступать на Мациевскую, либо отойти к Шарасуну. Лазо подумал и ответил:
— Пока воду подвозить из Шарасуна… И прислать ко мне Безуглова!
Степан прискакал на вороном взмыленном коне.
Рябов хорошенько подкормил Безуглова в лазарете, и тот быстро оправился. Когда вышел впервые на улицу, у него закружилась голова от свежего воздуха. «Куда идти? — подумал он и решил: — Пойду к дружку-тверяку».
— Ваня, — сказал он настойчиво, — помоги добраться до главкома.
— Ищи его за Оловянной, — ответил с напускной холодностью Рябов.
— Почто так говоришь? Где мне пешком добраться? Сам сказывал, что я государственный человек, а у меня и порядочного коня нет. Помоги, друг!
— В бою достанешь.
— Но как добраться?
Весь вечер они просидели в комнате без огня, вспоминали бои в Красноярске и Иркутске, говорили про Назарчука и Лазо. А рано утром у дома бил копытами оседланный вороной конь. Безуглов увидел из окна коня и ахнул. Хотел вымолвить слово, да горло слезой перехватило.
— Казак! Недаром мы с тобой пошли за советскую власть, — сказал Рябов.
— И не говори, — махнул рукой Безуглов, — только бы еще свидеться с Машей и Мишуткой.
— Увидишь, придет время — увидишь.
На вороном коне Безуглов прискакал под Борзю в ту самую минуту, когда дрогнула первая цепь читинцев. Он принял по приказу Лазо свою сотню. Жалел, что не удалось поговорить с командующим с глазу на глаз и поблагодарить за гостинцы, которые тот передавал через Рябова. А сейчас, узнав, что его вызывает командующий, он бросил обедать и ускакал в штаб.
— Здравствуй, Степан! — ласково встретил его Лазо.
Безуглов снял с головы кубанку и обмахнулся.
— Мне Рябов говорил, что ты теперь партийный, с тебя больше и спрос.
— Я готов, Сергей Георгич.
— Так вот послушай, зачем я тебя звал. Воды, как знаешь, здесь нет. К урубдукскому источнику не добраться — семеновский бронепоезд сильно обстреливает. Значит, надо его уничтожить.
— Правильное решение, Сергей Георгич. Что ж, я могу сделать, только научи, как этот бронепоезд в воздух поднять.
Лазо улыбнулся.
— Нет, Степан, тут ни ты, ни твоя сотня ничего не сделают. Поезжай на моей машине в Оловянную, разыщи в мастерских машиниста Агеева, и пусть он ко мне приедет на стареньком паровозе. Есть там такой Агеев, мне про него Кларк рассказывал.
— Слушаюсь, товарищ главком! — Безуглов выпрямился, взяв руки по швам.
Степан приехал в Оловянную ночью. Сидя в главкомовском «чандлере», казак перебирал в памяти юные годы, потом жизнь в дивизионе, переход на сторону красных, знакомство с Лазо, жаркие бои. Как ему хотелось бы въехать в родную станицу вот на этом автомобиле и на виду всех посельщиков пройти в свой дом и прижать к себе жену и сынишку!
Разыскать Агеева оказалось не так просто. В железнодорожном поселке давно спали, а ждать до утра Безуглов не соглашался. Он стучал в ставни то одного домика, то другого, но никто не откликался. Безуглов нервничал, ругался, продолжая барабанить кулаком в дверь, в ставни. В одном доме отозвался заспанный женский голос: