— Зачем?
— С провокационной целью. Они хотят вызвать войну между Германией и Советской республикой.
— Ну и дела, — озабоченно покачал головой Лазо.
— Это не все, — продолжал Матвеев. — В Костроме Чека раскрыла монархический заговор. Кавказские меньшевики объявили «независимость» Грузии. Адмирал Щастный подготовлял контрреволюционный переворот на Балтфлоте, но его успели ликвидировать. В Москве раскрыт заговор, возглавлял его какой-то «Союз защиты родины и свободы». Турция готовится к захвату Батума и Карса. Бакинские меньшевики и эсеры обратились к англичанам с приглашением прибыть в Баку. От Самары до Байкала растянулся мятежный чехословацкий корпус…
— Хватит! — оборвал Матвеева Лазо. — Куда ни кинь, повсюду клин.
— Так вот не медли, Сергей Георгиевич, и выезжай!
— Где же Центросибирь?
— Позавчера была в Верхнеудинске, а сегодня…
— Ясно, можешь не говорить. Немедленно выезжаю на фронт, а тебя прошу послать ко мне хотя бы десять коммунистов-политработников. И обязательно пошли Ольгу Андреевну Грабенко, она недели две как в губпартшколе работает.
— Пошлю.
Матвеев встал из-за стола и протянул руку.
— Чуть не забыл, — спохватился он, — у меня для тебя письмо, а от кого — не знаю.
Он долго рылся в ящике стола и, разыскав наконец два письма, протянул их Лазо.
— На вот!
Лазо взглянул на конверты. В первую минуту показалось, что письма от матери, но, присмотревшись, он убедился, что почерк незнакомый.
— Ладно, прочту на досуге, — быстро сказал он и поспешил из кабинета.
Командующий новым, Прибайкальским фронтом рад был бы встретить Рябова. И только подумал о нем, как позади раздался голос:
— Товарищ главком!
Лазо порывисто обернулся. Перед ним стоял Иван Рябов.
— Легок на помине. Как дела?
— Как вам сказать, товарищ главком, я и швец, и жнец, и в дуду игрец.
— Незаметно вроде, — с усмешкой произнес Лазо.
Чтобы замять разговор, Рябов спросил:
— Степан Безуглов жив?
— Завтра-послезавтра приедет сюда со своей сотней.
— Надолго?
Вместо ответа Лазо сказал:
— Пойдем-ка, друг, в сторонку!
Они прошли в конец коридора и уселись на скамью.
— Ты откуда узнал, что я приехал? — спросил Лазо.
— Слышал краем уха, что вас переводят на другой фронт. Вот и решил зайти в ревком осведомиться, а если там ничего не узнаю, то наведаться на квартиру к Кларку, может, Анна Ивановна что знает.
Лазо, приложив палец к губам, прошептал:
— Проследи, когда приедет Кларк, и отдай ему мою записку.
— Будет сделано, товарищ главком.
Лазо достал блокнот и размашистым почерком написал:
«Борис! Тебя с сотней оставляют в Чите. Безуглова с казаками направь ко мне в сторону Верхнеудинска. Ольгу не успел повидать. Ночевал у тебя дома. Целую.
— Вот и все, — сказал он, отдавая записку Рябову. — Я сейчас уезжаю.
— Не поминайте лихом, — промолвил Рябов.
— За что же?
— Может, мало внимания уделял. Поверьте, товарищ главком, больше четырех часов в сутки не сплю. То туда гонят, то сюда, то это сделай, то се… И когда эта завирушка кончится, и когда я к себе домой доберусь?
Лазо попрощался с Рябовым и направился на станцию. Подойдя к своему вагону, он столкнулся с Агеевым.
— Ты что здесь делаешь? — удивился Лазо.
— Третий день в Чите. Сегодня собираюсь ехать домой. Иду по путям и вижу — знакомый вагон. Подошел, спрашиваю, где главком, а боец отвечает: «Иди своей дорогой».
— Ты до зарезу нужен мне, Степан Степанович. Идем ко мне!
Они вошли в вагон и уселись.
— Слово свое я сдержал, — сказал Лазо. — Старика Шаборина разыскали, я его довез до Оловянной в этом самом вагоне.
— Нашли? — обрадованно воскликнул Агеев. — Спасибо!
— Спасибо тебе за Мациевскую! А теперь хочу тебя забрать машинистом на Прибайкальский фронт.
Агеев смутился. Жена его привыкла к тому, что он уезжал на два-три дня и возвращался, но отправиться на фронт, не предупредив ее, показалось ему жестоким. И отказывать Лазо было неловко.
— Не хочешь или боишься? — спросил Лазо, не получив ответа.
— Не обижайте, товарищ главком, я трусом никогда не был. Вот жене ничего не сказал.
— Письмо напишешь. Так едешь?
— Еду! — решительно ответил Агеев.
— Иди на паровоз, скажи машинисту, чтобы шел в депо отдыхать.
Сидя в вагоне, Лазо вспомнил про письма, переданные ему Матвеевым. Одно из них было написано размашистым почерком, и в каждом слове — ошибка. Не пожелав взглянуть на подпись, он с трудом разбирал строки:
«Дорогой товарищ Лазо! Я пишу уже по-русски. Видел Аду, говорила, что ты командуешь фронтом против атамана Семенова. Желаю тебе успеха. Как дерутся мадьяры? Пусть политработники учат их русскому языку. Если меня отпустят, то приеду командовать интернациональным батальоном. С коммунистическим приветом».
Лазо дважды прочитал письмо, но разобрать подпись не смог. И вдруг догадался: да ведь это Мате Залка! «Какой молодец, — подумал Сергей Георгиевич, — так быстро научился писать по-русски».
Другое письмо было написано мелким каллиграфическим почерком:
«Любезный Сергей Георгиевич! Пишет вам бывший красноярский телеграфист Алексей Алексеевич Семибратов. Много воды утекло в Енисее с тех нор, как вы уехали. Слышали про вас, что вы командуете Даурским фронтом и на этом поприще у вас большие успехи. До последнего времени я начальствовал в почтово-телеграфной конторе, а сейчас переехал в Иркутск, потому что чехословаки подняли мятеж и расстреливают всех коммунистов. Я хотя и сочувствующий, но не хочу оставаться с царскими приспешниками.
Имею сообщить вам, любезный Сергей Георгиевич, что ваша знакомая Ада Лебедева погибла. Дело было так. Третьего июня между красноярскими большевиками и чехословаками произошли бои у Мариинска и Клюквенной. Крепко дрались красноярцы, но чехословаки победили, потому что их было несчетное число. После разгрома рабочие вернулись в город и тайно стали вести борьбу с контрреволюцией. Собрались они в лесу за Николаевской и начали митинговать, но на них напали белогвардейцы и многих арестовали, в том числе и вашу знакомую Аду Лебедеву. Когда ее вели в тюрьму, она смело кричала: «Вас презирает народ. Вы изменники родины!» К ней подскочил офицер и изрубил шашкой. Ох, и жалко ее было, Сергей Георгиевич. Не гневайтесь, что написал вам.
Перед глазами Лазо промелькнул Красноярск со старыми уличками, Енисей, Черная сопка. Он вспомнил Аду в меховой шубке с муфточкой… Вот она быстро опустила в его карман записку и исчезла, вот он видит ее в соборе, и они вместе выходят на морозный воздух, и ее теплая рука сжимает его пальцы… Потом промелькнули первые дни революции в Красноярске, каждый день был почему-то связан с Адой… А теперь ее нет в живых…
На глазах слезы.
«Ничего, Сергей, — сказал он самому себе, — не стыдись их. Погиб человек, с которым связаны твои первые шаги в революции. Ты никому не говорил, что любишь ее, даже ей самой, может, она и не догадывалась, что у тебя к ней было первое чувство в жизни. Но больше ты не увидишь Ады… А мстить за нее ты должен… А если у тебя родится дочь, то назови ее Адой».
В дороге командующий узнал, что Верхнеудинск пал, а члены Центросибири проследовали в Читу. Вдоль железнодорожного полотна брели усталые красноармейцы, многие без винтовок. Фронт больше не существовал. Лишь на станциях и разъездах разрозненные отряды героически сдерживали натиск врага.
На станции Хилок к Лазо пришел Агеев.
— Дальше не пускают, товарищ главком, — доложил он, волнуясь. — Впереди наш бронепоезд.
Лазо понимал, что никаких полков в его распоряжении нет и никто ему их не даст, но сопротивляться чехословацким мятежникам и белогвардейцам надо решительно.
Вызвав начальника штаба, он приказал ему добраться до командира бронепоезда и узнать обстановку. Только через час начальник штаба возвратился и доложил:
— Сто двадцать курсантов Читинской школы красных командиров и бронепоезд — вот силы фронта.
— С этого и начнем, — сказал Лазо с присущей ему деловитостью. — Проводите меня к бронепоезду.
Командир бронепоезда, балтийский матрос в полосатой тельняшке и в бушлате, со светлым чубом, выбивавшимся из-под бескозырки, плотный, здоровый, напоминавший чем-то Фрола Балябина, покосился на командующего и развязно пробасил:
— Поздно пожаловал, товарищ… Впрочем, и без тебя управимся.
— Молчать! — возбужденно крикнул Лазо.
— Чего молчать? Теперь не царское время. И цыкать на меня нечего.
— Я отстраняю вас от командования. Идите в Читу, явитесь к председателю ревкома Матвееву и доложите ему, что командующий Прибайкальским фронтом Лазо прогнал вас с бронепоезда.
— Это за что же? — вскинулся матрос, пожалев о своей грубости.
— Выполняйте мое приказание! — бросил Лазо и обратился к начальнику штаба: — Наводчиков орудий ко мне! И десять курсантов!
Через несколько минут в бронепоезд влезли несколько человек.
— Здравствуйте, товарищи! — спокойным голосом, словно ничего не произошло, встретил их Лазо. — Я назначен командующим фронтом, а фронта, по существу, нет. Но надо во что бы то ни стало задержать врага. Среди вас есть подрывники?
Курсанты молчали, глядя на незнакомого человека.
— Есть? — переспросил командующий.
И вдруг послышался голос матроса:
— Товарищ Лазо, прикажите — что угодно взорву.
— Ла-зо! — пронеслось среди курсантов.
— Да, товарищи, это я! Мы будем отходить, но как можно медленней, взрывая на каждой версте железнодорожный путь, а где возможно — наносить врагу удары. Артиллеристы явились?
— Мы здесь! — отозвались сразу трое.
— Без моей команды не стрелять, снаряды беречь! Я сам сейчас осмотрю всю местность.