— Клянемся тебе, Ермолай Игнашин, отомстить за твою смерть. Клянемся служить Советской республике так же верно, как ты ей служил!
Казаки с обнаженными головами повторили:
— Клянемся!
Безуглов, прощаясь с молодым казаком, не выдержал и заплакал. Лазо бросил первую горсть земли в могилу — в воздухе прозвучал троекратный ружейный залп.
К Лазо на допрос привели раненого солдата. Это был молодой тщедушный человек с бесцветными глазами, со шрамом на правой щеке. Изредка он, очевидно от боли, дергал головой.
— Русский язык понимаете? — спросил командующий.
— Нет, — ответил пленный по-английски.
Лазо удивленно вскинул брови и заговорил по-французски.
Оживился и пленный.
— По-французски я немного разговариваю, — сказал он, — моя мать уроженка Сен-Тропеза.
Машков, сидевший с Безугловым в стороне, пришел в восхищение от командующего и тихо сказал:
— Ученый человек Сергей Георгич.
— Уж я-то знаю. Он в Иркутске всех консулов на обе лопатки положил, — прошептал Безуглов и прислушался к беседе, хотя не понимал ни единого слова.
— Какой вы части? — спросил Лазо. Пленный помялся, но ответил:
— Двадцать седьмого пехотного полка американской армии.
Лазо обомлел.
— Откуда вы родом?
— Из штата Нью-Джерси.
— Ваша фамилия?
— Джон Боутнер.
— Ваш полк подчинен чехословацкому командованию?
— Нет, нас два батальона.
— Кто ими командует?
— Полковник Морроу.
— Американец?
— Да.
— Как же вы попали сюда?
— Нас высадили во Владивостоке, а два батальона моего полка направили в Верхнеудинск.
— По железной дороге?
— Это оказалось невозможным. Мы приехали на автомобилях.
— Скажите, Боутнер, на чьей земле вы воюете?
— На русской.
— Вы в своем штате видели красноармейцев?
— Нет.
— Почему же вы приехали из-за океана с ружьем в руках помогать нашим врагам — белогвардейцам?
— Видите ли, война — это бизнес. Вы знаете, что такое бизнес? Это — коммерческое дело, гешефт, как говорят немцы…
— Не понимаю, — перебил Лазо, — вы солдат или торговец?
— Прежде всего я — коммерсант, так сказать, бизнесмен, — стараясь подробно разъяснить Лазо, охотно ответил пленный. — Я приехал сюда завязать коммерческие связи.
— Ну и как — успели?
— Я познакомился в Верхнеудинске с представителем большой коммерческой фирмы господином Гадаловым из Красноярска, и мы подписали с ним договор. Я хотел встретиться и с коммерсантами Читы, Хабаровска и Владивостока. Мы, американцы, не воюем, мы только помогаем русским, которые хотят восстановить порядок в стране.
— Поэтому вы убили из револьвера нашего казака?
— Я защищался. Ведь на меня налетели какие-то дикие всадники. Разве так воюют?
Лазо усмехнулся и, обернувшись к Безуглову, сказал:
— Степан, американец говорит, что казаки — дикари.
Машков, сидевший как на иголках, порывисто поднялся, подошел к Лазо и сказал:
— Товарищ главком, дозвольте мне вступиться за наших казаков.
Лазо нахмурился.
— Здесь допрос, а не расправа. Уведите его, но, — командующий погрозил пальцем, — не причиняйте никакого вреда ему. Мы на пленных не отыгрываемся.
Над Читой опустилась звездная ночь. В такую ночь пройти бы к Шилке и посмотреть на ее чистые воды — звезды глянули бы из глубины. Но на берегу мертво, как и на улицах города. Жители укрылись в домах, наглухо закрыв двери и ставни.
Давно прикрыл свою фабрику Заренбо, рассчитав всех рабочих. Миллионер Второв заколотил свой магазин в здании Даурского подворья на Александровской улице, закопал в землю шелковые и шерстяные ткани, сукна, плюш, бумазею, полотна, бобриковые одеяла, обувь, шапки, меха и ковры.
С запада двигались белогвардейцы и чехословацкие мятежники — их задерживал Лазо. С востока шли американцы и англичане — их тревожили партизаны. На юге Чжан Цзолин разрешил японцам и семеновцам нарушить соглашение с Советами и снова вторгнуться в Даурию. Балябин отдал приказ по фронту об отходе.
Все шли на Читу.
Оставив бронепоезд на подступах к городу, Лазо пересел в свой вагон. Перед отъездом он вызвал Машкова и спросил:
— Я могу на вас положиться?
Машков снял бескозырку и посмотрел командующему в глаза:
— Как на каменную стену. Ваше слово — закон.
— Так вот, Машков, вы назначаетесь командиром бронепоезда. Все части я отправляю пешим порядком в Читу. Уходят аргунцы. Уезжаю и я со своим штабным вагоном. Остается один бронепоезд и команда подрывников. Каждые три часа я буду посылать гонцов из безугловской сотни за сводкой. Как можно дольше задерживайте врага. Прощайте!
— Счастливого пути, Сергей Георгиевич! — ответил Машков, впервые назвав командующего по имени и отчеству.
Агеев без рывка остановил паровоз на втором пути станции Чита. По приказанию Безуглова десятеро аргунцев, сопровождавших Лазо, выскочили из вагона и заняли сторожевые посты.
— Собирайся, Степан, — поторопил командующий, — пойдем в город.
Сходя со ступенек, Лазо услышал настойчивый женский голос:
— Я жена командующего и прошу пропустить меня.
— Это Ольга! — крикнул Лазо и обернулся к Безуглову; тот, спотыкаясь в темноте, уже бежал к часовым.
Безуглов оставил Лазо и Ольгу вдвоем. На столе тускло светила керосиновая лампа.
— Что слышно в городе? — спросил Сергей Георгиевич.
— Вчера Пережогин с анархистами обворовали казначейство. Кларковская сотня бросилась за ними, но след их простыл.
— Простыл, — усмехнулся Лазо, — пьянствуют где-нибудь на окраине города.
— Противник далеко? — поинтересовалась Ольга.
— За Ингодой. Его задерживает бронепоезд… Остались считанные дни. Где члены Центросибири?
— Яковлев здесь, и Бутин, и Гаврилов.
— Но где именно?
— Знаю только, где Матвеев.
— Проводи меня к нему.
— Нет, — сказала Ольга, — никуда ты сейчас не пойдешь.
Лазо — мягкий и застенчивый от простого человеческого счастья, от того, что Ольга была, как и он, сильной духом и телом, — не нашел слов, а просто обнял ее за плечи и прижал к себе. Она стояла перед ним красивая, вот такая, какую он увидел и полюбил с первой минуты на дороге. Они редко виделись, но никто из них не посмел бы ради свидания покинуть дело в грозные дни опасности, нависшей над республикой. Их любовь друг к другу крепла вместе с любовью к стране, которая в муках и крови оборонялась от врагов. И чем тревожнее было на фронте, тем больше они думали о счастье миллионов, которым готовы были отдать свои молодые жизни.
«Кончится война, — говорил он, — я вернусь в институт, закончу его и пойду работать инженером на завод».
Но сейчас ему казалась ненужной опека Ольги.
— Я ничего не хочу навязывать тебе, — сказала она, почувствовав его недовольство, — здесь давно ожидают тебя с бронепоездом. Ведь каждую минуту может вспыхнуть мятеж. Ходить по городу не рекомендую, поверь, что Пережогин следит за каждым твоим шагом.
— Что же ты предлагаешь?
— Вернусь одна в город и найду Матвеева. Он знает, где члены Центросибири, и я приведу их всех сюда.
— Пожалуй, ты права, — решил Лазо, — но возьми с собой охрану.
— Мне никто не нужен, — решительно ответила Ольга и вышла из вагона.
Рано покраснело небо над Читой. Заря взошла дымно-багровой и разлилась широкой рекой.
Лазо поднялся с койки и вышел на улицу. В лицо дохнуло прохладным утром. Листва на деревьях уже желтела, в воздухе несся горьковатый запах увядания.
Лазо вспомнил про донесение, полученное накануне вечером от Машкова. Командир бронепоезда и подрывная команда писали: «Умрем, но не пропустим противника по железной дороге», а в конце донесения приписка: «Благодарим за продукты и заботу. Команда бронепоезда «За власть Советов». Командующий знал, что от Волги до Забайкалья растянулась цепь вражеских войск, что во многих городах и селах пала советская власть.
«Гадалов торжествует сейчас в Красноярске, — думал Лазо. — Ады Лебедевой в живых нет. Погиб Таубе. Погибли Назарчук, Кларк, Игнашин. А сколько погибло коммунистов? Но те, кто остались, не сдадутся, значит, лучше уйти сейчас в тайгу, а оттуда делать вылазки, нападать на воинские эшелоны, пускать их под откос, не давать житья тем, кто намерен поработить нашу родину. Рано радуетесь, господин Гадалов!»
К поезду подъехал мелкой рысцой Безуглов. Увидев командующего, он спешился и направился к нему.
— Здравия желаю, товарищ главком!
— Здравствуй, Степан Агафонович! Зачем приехал? С новостью или просто так?
— Просто так, — повторил Безуглов слова Лазо. — Может, какое приказание будет?
— Нет, — коротко ответил командующий и внимательно посмотрел на озабоченное лицо командира сотни. — Что-то ты не весел?
— Верно, товарищ главком, веселого мало. Казаки гуторят, дескать, мы Даурию кровью освобождали, а Балябин ее опять отдал семеновцам.
— Неверно, Степан! Балябин оставил Даурию не по своей воле, ему приказала Центросибирь.
— Ей, этой центре, Даурия, как бы сказать, просто земля, а для нас, казаков, она родная. Нашу любовь к ней мы всосали с материнским молоком. В старину, еще до свободы, пели в станицах про то, как распахали ее казаки своими руками, и за то она их кормит. Вот почему сердце болит, что Балябин отошел.
Искренне говорил Безуглов, и в словах его звучала не жалоба, а протест. Лазо сразу уловил смысл его речи.
— Жаль покидать Даурию, Степан, жаль! Сам видишь, что мы в затруднении: справа на Читу идут японские, американские и английские дивизии, слева уже подходят чехословацкие мятежники, а семеновцы в нашем тылу. У Балябина людей кот наплакал, и если ему не отойти, то как он потом доберется до Читы?
— Доберется, — убежденно ответил Безуглов. — Казаку не добраться? Такого не бывало.
— Балябин не один, а с войском.
— Оно-то и лучше, войско где хочешь пробьет себе дорогу.
— Уж больно бойко рассуждаешь. Вот сегодня утром соберется Центросибирь, будем решать вопрос о положении на фронтах.