Выйдя на Ботаническую улицу, он услышал приближающиеся шаги офицера и понял, что вот-вот произойдет стычка. Офицер действительно подскочил к Лазо и, направив на него револьвер, приказал:
— Предъявите ваши документы!
— Пожалуйста! — с невозмутимым спокойствием ответил Лазо.
— Документы! — повторил еще более грозно офицер.
Лазо рывком выхватил у него револьвер и одновременно сильно пнул его ногой в живот. Офицер упал, потеряв сознание, а Сергей, подобрав револьвер, пошел без оглядки.
Ольга встретила его встревоженно.
— Где ты был так долго?
Лазо, как ни в чем не бывало, снял пальто, обнял жену и прижал ее к себе.
— Гулял по Светланке, смотрел на прохожих. И узнал одну новость…
Лазо чувствовал волнение Ольги и потому решил умолчать о случившемся, но скрывать от нее газету было бесполезно — она сама прочитала бы ее на другой день.
— Меня ищут, Олюшка. — Он развернул газету. В глаза бросился заголовок, набранный крупным шрифтом: «Большевистский комиссар Лазо пробрался во Владивосток». — Как они могли пронюхать — ума не приложу. Кто мог меня выдать?
Они перебирали в памяти встречи, знакомства, но так и не могли догадаться.
Лазо незаметно спрятал под подушку отобранный у офицера револьвер.
— Ничего, Олюшка, не волнуйся.
В приемной генерала Рождественского был раскинут огромный ковер. На круглом столе, накрытом зеленой скатертью, лежали газеты. У дверей генеральского кабинета сидел за письменным столом упитанный, розовощекий, с коротко остриженными волосами прапорщик в новых погонах. По его веселым глазам нетрудно было догадаться, что должность адъютанта ему нравится.
Генерала дожидались полковник и штабс-капитан. Полковник, которому, по-видимому, наскучило ждать, часто вытаскивал из маленького кармашка брюк часы, открывал крышку, закрывал и, тяжело вздыхая, прятал их обратно. Штабс-капитан тоже нервничал: он то подкручивал пышные каштановые усы, то барабанил пальцами по столу.
Вошел капитан Корнеев. Откозыряв полковнику, он подошел к прапорщику и спросил:
— Генерал у себя?
— Он занят, — ответил прапорщик, — и, кроме того, его, видите, дожидаются другие.
— Доложите: прибыл капитан Корнеев. — И тут же подумал: «Я еще доживу до того времени, когда скажут: «Прибыл полковник Корнеев», а то мне доложат: «Вас ожидает полковник Перебейнос» — и я отвечу: «Пусть придет в другой раз, сейчас я занят». И пока Корнеев предавался размышлениям, которые приносили ему величайшее наслаждение, ибо вся его маленькая жизнь заключалась в мелких иллюзорных мечтаниях, прапорщик с любопытством посмотрел на Корнеева и вошел к генералу.
— Пожалуйста, капитан! — сказал он, возвратись.
Корнеев небрежно прошел мимо полковника и штабс-капитана. В кабинете у генерала ему ничего не понравилось — ни мебель из мореного дуба, ни тяжелые малиновые портьеры, ни цветной ковер, а лишь одни генеральские погоны, отливавшие золотом, ибо в конечном счете тщеславие Корнеева поглощало все.
— Ваше превосходительство, простите за беспокойство, но мой приход связан с вопросом о Лазо.
Генерал насторожился.
— Разрешите задать вам вопрос? — продолжал Корнеев.
— Я вас слушаю.
— Кто ваш спутник, с которым вы простились у вагона, когда я встретил вас на вокзале?
— А в чем дело?
— Есть подозрения, что это был Лазо.
— Глупости! — сказал раздраженно генерал. — Это все, что вы могли придумать?
— Осмелюсь доложить, подозрения весьма веские, — настойчиво подчеркнул Корнеев. — Вы, случайно, не знаете фамилию вашего спутника?
Генерал неожиданно стал послушным, до того послушным, что в настоящую минуту его интересовал лишь один капитан, и когда в кабинет вошел прапорщик и доложил о каком-то полковнике, то генерал раздраженно бросил:
— Сейчас я занят, пусть придет завтра.
Как только прапорщик вышел, Корнеев тактично напомнил:
— Так вот, ваше превосходительство, речь идет о вашем спутнике. Не припомните ли вы, на какой станции он сел?
Генерал откинулся на спинку кресла, стал вспоминать, как в купе к нему неожиданно вошел незнакомый человек, блестяще говоривший по-французски.
— Он говорил, что едет во Владивосток, что сам он инженер, что красные захватили в Донецком бассейне его рудник… А потом мы играли в шахматы…
Корнеев слушал, но еще более внимательно следил за генералом. Конечно, тот мог его просто вытурить из кабинета, но тогда история о том, как он ехал во Владивосток в одном купе с Лазо, могла бы дойти до Калмыкова и даже Семенова, и кто знает, что тогда постигло бы генерала Рождественского. А Корнеев, словно желая помочь генералу выпутаться из этой глупой истории, подобострастно, но настойчиво продолжал:
— Припомните все-таки, ваше превосходительство, фамилию вашего спутника.
Генерала раздражало, что капитан, обращаясь к нему, уже несколько раз подчеркнул слова: «вашего спутника». Он едва сдерживал себя.
— Сейчас, сейчас!.. Как же его зовут? Кажется, Анатолий Анатольевич. Да, именно так!
— А фамилия? — допытывался Корнеев.
— Вот фамилию забыл, но вроде вашей.
На этот раз смутился Корнеев. Если розыски не оправдаются, то генерал его выгонит из контрразведки, и тогда придется проситься в действующую часть, а там его ждет верная смерть от пуль сучанских или уссурийских партизан. «Чем объяснить, что генерал вспомнил мою фамилию? — подумал он. — Неужели я попал впросак и меня высекут, как мальчишку? Вот уж как Лимонов обрадуется моему провалу». Но Корнеев нашелся. Он заговорил тоном, по которому сразу можно было отличить верного служаку:
— Пусть фамилия вашего спутника будет похожа на мою, ваше превосходительство, но ее важно знать. Это поможет напасть на след Лазо, выловить его и привести прямо сюда в кабинет.
Это настолько понравилось генералу, что тот сразу воскликнул:
— Вспомнил! Козловский!..
— Значит, я буду вести поиски Анатолия Анатольевича Козловского. Разрешите быть свободным, ваше превосходительство?
— Идите! — сказал с облегчением Рождественский.
Корнеев повернулся и вышел из кабинета, оставив генерала в большом смятении.
В тот час, когда капитан Корнеев настойчиво добивался от генерала Рождественского, чтобы тот вспомнил фамилию его спутника, во двор, где поселился Лазо, вошла молодая женщина, держа под мышкой портфель. Остановившись перед квартирой чиновника Назарова, она робко постучала в дверь. На стук вышел хозяин в накинутом на плечи пальто.
— Извините за беспокойство, — произнесла женщина, — здесь проживает Ольга Андреевна Энгельгард?
Назаров, недовольный тем, что его потревожили, не дослушал фамилии и, показав рукой на приделок, молча захлопнул дверь.
Ольга видела в окно, как женщина стучала к Назарову, но не слышала их разговора. И когда незнакомка направилась к приделку, сердце подсказало недоброе. Но что она могла сделать? Скрыть Сергея было некуда, а не отозваться на стук вызвало бы подозрение. Она накинула на себя платок и вышла.
С минуту Ольга и незнакомка пристально смотрели друг на друга, а потом на их лицах заиграли улыбки.
— Ольга! — воскликнула женщина. — Боже! Какими судьбами? Вы помните меня?
— Помню, — призналась Ольга, — вы жили на Белой улице, учились в университете. Нина?
— Да!
— Как же вы попали сюда? — спросила Ольга, стараясь не выдать своего волнения.
— Я работаю в американском Красном Кресте и разыскиваю Ольгу Андреевну Энгельгард, на имя которой получена посылка из Вашингтона. Вы давно из Томска?
— Год.
— А я еще раньше уехала… Вы здесь одна?
— С братом.
— Работаете?
— Не можем устроиться.
— Какая я, право, несносная, — усмехнулась Нина, — держу вас на холоде. Приходите ко мне вечером, поговорим о работе. Я буду очень рада вас видеть. Я живу одна, на Ботанической улице, шесть.
Что могла принести Ольге встреча с Ниной Пригожиной, с которой они вместе учились в Томском университете? Нина отличалась тем, что любила весело проводить время, всегда влюблялась в кого-либо из студентов, но быстро разочаровывалась. В ней жила постоянная неудовлетворенность, никто не знал ни ее родителей, ни того, как она проводит время вне университета. Когда началась революция, Пригожина первое время демонстративно гуляла с красным бантиком на груди, бегала на все студенческие и городские митинги, а потом неожиданно исчезла из города. И вот сейчас Ольга Андреевна встретилась с ней. Если верить Пригожиной, то ничего особенного не произошло: она пришла разыскивать некую Энгельгард, а ее служба в американском Красном Кресте могла принести Ольге известную пользу: кто знает, может, и Ольга там устроится.
Вечером, посоветовавшись с Сергеем, она пошла к Пригожиной. Нина приветливо проводила ее в небольшую, но светлую комнату.
— Садитесь, Ольга, и рассказывайте, а я вскипячу чай на плитке. Мне почему-то грустно вспоминать студенческие годы. Ведь у меня лично все сложилось неудачно. Ну, а у вас? Вы в первый год революции были, кажется, близки…
Она не досказала, ибо, взглянув на Ольгу, увидела ее указательный палец на губах.
— Я понимаю, меня не нужно предупреждать…
Разлив чай, она уселась за стол. Ей стало неловко, что разговор не клеился. Тягостное молчание становилось невмоготу, и тогда Пригожина решила успокоить Ольгу.
— Простите, если я вам напомнила то, о чем вы давно позабыли. Беспокоиться вам нечего — я плохого не сделаю. Наоборот, я готова вам помочь. Я тоже попала во Владивосток случайно. Мать вторично вышла замуж и переехала сюда. Здесь она простудилась и…
Пригожина не договорила — на глазах у нее выступили слезы.
— Не плачьте, Нина, я понимаю, как вам тяжело, — утешала ее Ольга.
— И вот я осталась одна-одинешенька на белом свете. Все идеалы испарились как дымка, позади — мир утраченных иллюзий, впереди — пустота. Работаю в Красном Кресте, чтобы поддержать свое существование. Жалкая жизнь. А вокруг — зверье, расстрелы, жуть…