Ольга слушала и верила ей. Неужели Пригожина могла так ловко маскироваться? Все равно положение Ольги и Сергея было безвыходным: Нина знала, где они живут, а скрыться — некуда. И она решила ей кое-что рассказать.
— Нас никто не слышит? — спросила она.
— Нет.
— Видите ли, Нина, положение мое и брата хуже вашего. Мы голодаем, у нас нет ни денег, ни работы. А особенно нам надо переменить жилье.
— Чего же вы молчите? — с горячей заинтересованностью упрекнула Пригожина Ольгу. — Правда, у меня тесновато, кроме одной кровати, ничего нет.
— Мы с Толей устроимся на полу, но мне хотелось бы переехать именно сегодня.
Пригожина поднялась и стала одеваться.
— Куда вы? — удивилась Ольга.
— Идемте за вашим братом!
Ольга представила Сергея как чертежника.
При всем желании найти черты сходства в сестре и брате Нина не могла. Их роднили лишь спокойствие, вежливость и тактичность, но внешне они резко отличались друг от друга, однако Нина не посмела это высказать вслух.
На другой день после переезда Сергей написал второе письмо в Благовещенск, указав адрес Нины. Отлучаться из дому он больше не рисковал, зато читал запоем книги, приносимые ему Ольгой и Ниной из разных библиотек. Иногда он чертил — Пригожина раздобыла ему ватманскую бумагу и готовальню, она же делила с четой Лазо свой скудный обед.
На исходе первой недели под вечер кто-то постучался. Дверь отворила Ольга и чуть не вскрикнула, увидев Дмитрия Батурина, которого она знала по Читинскому губпарткому. За ним стоял незнакомый человек.
— Можно войти, Ольга Андреевна? — спросил Батурин. — Я не один. Знакомьтесь! Рабочий Первореченских железнодорожных мастерских Меркулов.
Меркулов разгладил огрубелыми пальцами седеющие усы и пробасил:
— Душевно рад!
— Анатолий Анатольевич дома? — спросил Батурин.
— Заходите! — пригласила Ольга гостей в комнату.
Лазо сидел за столом и чертил. Он слышал разговор жены с Батуриным и сразу догадался, что тот явился по указанию благовещенских друзей, но спокойно выжидал.
Батурин никогда ранее не видел в глаза Лазо, однако ему нетрудно было догадаться, что чертивший за столом и есть Лазо.
— Вы Козленко? — спросил он.
— Я!
— Мы получили поручение из Благовещенска связаться с вами. У меня два адреса: один на Некрасовской, семь, у чиновника Назарова, другой — Ботаническая, шесть. Решили искать по второму.
— Я писал, чтобы старый адрес позабыли, но совершенно очевидно, что в Благовещенске небрежно отнеслись к моему предупреждению.
— Серьезное упущение, — согласился Батурин, — об этом следует рассказать в комитете. Через три дня на квартире у товарища Меркулова, — он кивнул в сторону своего спутника, — соберется подпольный актив, и вас просят присутствовать. Хорошо было бы, если бы Ольга Андреевна пошла с нами сейчас. Товарищ Меркулов покажет ей квартиру.
На этом встреча закончилась. Они простились и ушли вместе с Ольгой.
Сергей остался один. Первый радостный вечер за пять месяцев! Сейчас он заново осознал, какой огромный смысл в том, чтобы быть членом той партии, которая строго, но заботливо, как мать, умеет поддерживать своих сыновей в тяжелые минуты, направлять их по верному пути. Еще три года назад он ни в институте, ни в юнкерской школе не ощущал и не мог ощущать заботы коллектива, ибо там могла быть личная дружба, а здесь идейная связь людей, идущих нога в ногу, плечом к плечу и совершающих великое дело освобождения народа. Он пытался читать, но не мог сосредоточиться, пробовал чертить, но ничего не получалось. До встречи оставалось всего семьдесят два часа, но они казались ему вечностью. Как он истосковался по партийному собранию, на котором можно прямо и открыто выразить свои чувства и мысли, зная, что тебя поймут. Как мучительно хотелось делать полезное, важное, нужное, но не для себя, а для человечества. Впрочем, раньше всего хотелось повидать людей, пусть они все ему незнакомы, но он заранее знал их мысли и стремления, знал, что они, как и он, готовы пойти на жертву во имя интересов народа и партии, с которыми связали свою жизнь. И Сергей мысленно перебрал в памяти свою короткую, но полную волнующего смысла жизнь, друзей, деливших с ним и удачи и невзгоды: Аду Лебедеву, Таубе, Степана Безуглова, Кларка, Ивана Рябова, Виктора Машкова, братьев Балябиных, Бронникова… Борьба требует жертв, одни гибнут, но на смену идут другие — таков железный закон жизни. И не судьба-злодейка чертит человеку путь и отсчитывает на костяшках положенное ему количество лет жизни, а сам человек волен проложить себе дорогу и пройти по ней, если только глупый случай или предательский удар из-за угла не оборвут его жизнь.
Особенно врезались в память Безуглов и Кларк.
Степан казался каменной глыбой, которую надо было еще много тесать, чтобы создать гармонические формы монументальной фигуры; в этом человеке медленно отступало личное и побеждало общественное, коллективное. Как ни велика была его привязанность к земле, к своей станице, к жене и сынишке, но картина новой жизни, открытая перед ним Лазо, пробуждала его сознание и развивала душевные силы.
Иным был Кларк. Он перенес много лишений, маялся на каторге, скитался по миру, но, вернувшись с первыми раскатами революции на родину, пошел за коммунистами.
— Милые и дорогие! — произнес громко Лазо, словно они стояли перед ним. — Как прекрасна земля, на которой выпадает счастье встречаться с такими людьми!
Домик Николая Онуфриевича Меркулова, или дяди Мити, как его обычно называли подпольщики, стоял на Первой Речке. Там собирались члены подпольного комитета партии. Сам Меркулов овдовел накануне империалистической войны, оставшись с двумя девочками — четырнадцати и шестнадцати лет. Девочки все знали и понимали, что происходит у них дома, и никогда не болтали ничего лишнего.
В условленный вечер Ольга привела Сергея Георгиевича к Меркулову. Сердце вздрогнуло у Лазо, когда он переступил порог комнаты, освещенной тусклой керосиновой лампой. На стульях, сундуке и двух кроватях сидели незнакомые люди, Ольга попрощалась, условившись прийти через три часа.
К Сергею подошел Батурин.
— Здравствуйте, Анатолий Анатольевич! Я вас познакомлю с нашими товарищами. Дядю Митю вы уже знаете, мы с ним приходили к вам. Вот товарищ Ершов. Вот Раев, вот это Мария Сахьянова, вот Зоя Станкевич, Воронин, Губельман, Сибирцев…
Лазо дружески здоровался со всеми. Когда Батурин произнес последнюю фамилию, Сергей схватил протянутую руку и крепко сжал ее.
— Всеволод? — спросил он приподнятым тоном.
Сибирцев любезно ответил:
— Нет, Игорь. А Всеволод — мой брат.
— Он учился в Петербургском технологическом институте?
— Да.
— Где же он?
— Увидитесь с ним в другой раз, сегодня его здесь не будет.
— Наконец-то мы встретимся, я ведь учился в том же институте. Еще шесть лет назад я мечтал с ним поговорить.
— Кто же вам помешал?
— Мне слишком поздно сказали о нем. Кинулся искать, а он в Сибирь уехал.
— Ну, а вы закончили институт? — спросил Сибирцев.
— Нет, меня призвали в юнкерскую школу.
— А кто-то приезжал из Читы и уверял, что командующий Даурским фронтом бывший генерал царской армии.
Лазо невольно рассмеялся.
…Собрание открыл Сибирцев. Присутствовавшие кратко информировали о проделанной работе и о настроениях в уездах.
— Вы выступите? — спросил Игорь.
— Нет.
— Тогда я скажу несколько слов. Товарищи! Сегодня газеты повторили сообщение о премии за голову Лазо. Я считаю, что бывший командующий фронтом должен немедленно покинуть город и перейти в наше зимовье.
— Далеко оно отсюда? — перебил Лазо.
— Тридцать верст.
— А как будет с женой? — спросил Лазо и смущенно добавил: — Она готовится стать матерью.
— Тогда ей придется остаться в городе, а связь с ней вы будете держать через нас.
В ту же ночь Сергей расстался с Ольгой. Они простились у дома Меркулова на морозном воздухе.
— Храни себя! — сказал он. — Помни, что ты теперь уже не одна. Товарищи помогут тебе.
Проваливается под ногой сырой, податливый снег. Под навесами домов в тени нетронутая зима, а на солнечной стороне звонкая капель и первые проталины. С каждым днем солнце поднимается все выше, небо голубеет, длиннее дни.
Прислушаешься — повсюду птичьи голоса. Неумолчно чирикают вездесущие воробьи. Прилетели синички. Тенькая, они готовятся встретить весну. Стрекочут над овражными кустами лесные сороки. Заглянула такая болтунья под кусты, а там — зайчишка. Покосившись на белобоких стрекотух, он плотно прижал острые уши, съежился в комок: летите, дескать, своей дорогой, не болтайте, где заячья лежка.
Трепещет легкая рябь на освободившейся ото льда полынье в Сучане. Над узкой рекой старая ива свесила поникшие оголенные ветви.
К кромке льда придвинулась бочком ворона и уставилась на воду. Потом ткнула клювом, тряхнула головкой и каркнула во все горло, и на вороний крик слетела с ивы на водопой целая стая пернатых.
У верховьев Сучана притулилось таежное село Сергеевка. В ранний час в доме у Андрея Коробкова собрались люди. Андрею за пятьдесят, нос у него орлиный, глаза большие, навыкате, руки громадные, голос хриплый от чрезмерного курения.
— В одной нашей Сергеевке, поди, осело четыреста сучанских горняков. К себе не воротятся — там им один конец: петля.
— Крестьянских парней много, — вставил Пафнутий Симонов, ровесник Коробкова.
— Знаю, — продолжал Андрей. — Мужики, я тут другой разговор поведу. Генерал Смирнов прошел по Цимухинской долине до самого Сучана — все порушил.
— Там Шевченко действует, — снова перебил Симонов.
— Про Шевченко говорят, что дюже пьет и народ у него разболтался.
— К рукам прибрать надо.
— Он сам себя за генерала считает, никого слушать не желает. Увидели крестьяне, что с Шевченко кашу не сваришь, решили сами пойти на Смирнова. Вышел из Унашей и Перятина народ с берданами, двустволками, топорами и у Роговой сопки сильно потрепал генерала. Там и сейчас идут бои, потому Смирнова окружили. Из Владивостока ему на помощь идет другой генерал — Волков. В Гарбузовке все н