— Товарищ главком, сотенные и взводные просили передать, что они готовы отдать свою кровь, но только дорогой ценой.
Лазо одобрительно кивнул.
Наступление началось одновременно в нескольких пунктах Сучанской долины. В один и тот же час партизаны, подкравшись к вражеским лагерям, подняли их гранатами и ружейной стрельбой.
В каждом отряде были подготовлены свежие кони для Лазо. Вихрем мчался он из отряда в отряд и, мгновенно оценивая обстановку, появлялся в цепи бойцов. Воодушевленные его присутствием, партизаны смелее бросались в бой.
От Лазо ни на шаг не отставал Миша Попов, но если надо было, то он мчался один, унося в кубанке или за пазухой приказ командующего.
На станции Сица раздался оглушительный взрыв, и раскаты его волнами разнеслись по Сучанской долине — это взлетели в воздух подъемники. Взлетели подъемники и на перевалах Бархатной, Тахэ и Сихотэ-Алиня.
Вражеские войска отступали в беспорядке. Безуглов с полусотней конных партизан смело врезался в их ряды и рубил без устали. Шевченковские бойцы не уступали безугловским.
В полдень Лазо получил первые донесения. Сосинович занял Кангауз и Моленный Мыс. Петров-Тетерин ворвался на станцию Фанза. Аврелин захватил Ново-Нежино. Сучанская ветка была выведена из строя, интервенты остались без угля.
Задание подпольного комитета партии было выполнено.
Над Владивостоком опустилась ночь. На улицах горели яркие фонари, в море мерцали огоньки, но генералы Калмыков, Розанов и Рождественский уже знали, что завтра город не получит из Сучана ни одного пуда угля, что паровозные топки погаснут, что улицы погрузятся в темноту. Какой толк был в насмешках над партизанскими берданками? Ведь этими берданками голь перекатная побила американцев и японцев, вооруженных первоклассной техникой! И уж главный виновник взрывов на станциях и рудниках, бесспорно, неуловимый Лазо. И премия за его голову не соблазнила никого среди партизан — у них не оказалось ни одного предателя.
В самом Владивостоке произошли необычайные события. Сначала забастовали железнодорожники службы тяги, за ними служащие военного и торгового порта, Добровольного флота и наконец рабочие железнодорожных мастерских.
Рождественский не находил себе места. Корнеев больше не приходил к нему, но генерал не раз вспоминал своего спутника, с которым ему пришлось играть в шахматы, и никак не мог поверить в то, что под видом скромного и вежливого инженера Анатолия Анатольевича, блестяще говорившего по-французски, скрывался большевистский комиссар Лазо. «Не могут быть у большевиков такие культурные люди, — думал он, — но если они действительно есть, то что это за большевистская доктрина, к которой тяготеет так много интеллигентных людей?» Он готов был серьезно размечтаться, но помешал телефонный звонок. Генерал услышал в трубке голос Хорвата, к которому он питал неприязнь. Рождественский владел документами, уличавшими Хорвата, управляющего Китайско-Восточной железной дорогой еще с царских времен, в крупных взятках.
Адъютант Рождественского, не выпуская отводной трубки, прислушался к разговору:
— Генерал, это правда, что вы ехали в одном купе с Лазо и играли с ним в шахматы?
Рождественский вскипел:
— Эту провокацию распространяет какой-то капитан, которому я лично отрежу кончик языка.
— Слухами земля полнится, — захихикал Хорват.
— А я слышал, что вы решили породниться с Рокфеллером, — резко сказал Рождественский.
Хорват ничего не ответил и повесил трубку.
«Началась грызня, — подумал адъютант, — этак может все печально кончиться».
В ту же ночь Хорват, узнав о продвижении Красной Армии, отправил Колчаку телеграмму:
«Сведения об отступлении Сибирской армии отразились катастрофически на курсе сибирских денег — рубль дошел до двух копеек. Этим обстоятельством, как наиболее выгодным средством для враждебного против правительства выступления, воспользовались большевистские вожди, чтобы провести под видом экономической — политическую забастовку, имеющую цель расстроить транспорт.
В Никольско-Уссурийском организована большевистская контрразведка с участием местных земцев. Общим руководителем большевиков здесь является Лазо. Во Владивостоке идет подпольная работа большевиков.
В Сучанском районе правительственные отряды, совместно с отрядами союзников, предприняли планомерное очищение района от большевиков».
Хорват знал планы командования, ибо никто иной, как он, настойчиво требовал от генерала Розанова послать большие силы против партизан в Сучанскую и Анучинскую долины. Он доказывал, убеждал, писал докладные записки, уверяя, что партизаны могут в любой день перерезать Уссурийскую дорогу или незаметно пробраться через леса и Уссурийский залив к фортам Владивостока.
Против партизанских отрядов была брошена десятитысячная армия и мощная артиллерия. Лазо считал, что при большом напряжении сил он сможет нанести чувствительный удар противнику, но дорогой ценой.
— Это будет пиррова победа, — сказал он на совещании командиров. — Нам нужно медленно отходить в тайгу, но при благоприятных для нас условиях тревожить интервентов.
Посланный во Владивосток гонец привез согласие подпольного комитета партии на этот маневр.
В бухтах Ченьювай и Тетюхе высадились крупные десанты японцев. В Кангауз прибыли американские войска. Противник повел наступление на Владимиро-Александровское, Унаши и Перятино, вверх по Цимухинской долине. Шла кавалерия, пехота, артиллерия.
Партизаны медленно отходили. Безуглов, переведя свой отряд через речку, укрыл его в кустарнике и выставил на сопках дозорных. Прошел час, другой, третий… Вдруг дозорные донесли, что по долине движутся большие силы противника, а впереди них пешая разведка. Партизаны насторожились: к реке подошли несколько белых солдат. Вскоре к ним присоединились десять всадников. Офицер разрешил всем разуться и перейти речку.
Спешившиеся безугловские бойцы зорко следили за вражескими разведчиками, а те, перейдя речку, беспечно уселись на траву и стали обуваться.
— Огонь! — скомандовал Безуглов.
Все разведчики были убиты. Захватив лошадей и оружие, партизаны ускакали.
Изучив по карте местность, Лазо решил при переходе интервентов из Бровничей в Хмельницкую дать им бой в ущелье Щеки. Ущелье простиралось на пять верст, справа нависала отвесная скала, слева — бурная речка. Втянув врага в ущелье, можно было закупорить оба выхода и методично сжимать неприятеля с обеих сторон.
— В этих «Дарданеллах» мы их перебьем, как в мышеловке, — обрадованно сказал Машков.
Никто не сомневался в успехе, но неведомо каким образом противнику стало известно об этом плане, и партизанам пришлось оставить Щеки. Лазо с досадой вызвал Попова и приказал:
— Скачи в штаб, там находятся члены подпольного комитета, и передай им мое донесение. В нем я сообщаю, что в Щеках боя, очевидно, не будет.
— Почему, товарищ главком?
— Я сейчас допрашивал вражеского перебежчика, он уверяет, что японское командование намерено обойти ущелье стороной.
— Может быть, это ловкий маневр? — спросил Попов.
— Может быть, — согласился Лазо. — Однако не медли, но езжай не один, а вдвоем.
— С шахтером Байбородовым можно?
— Можно.
И Попов с Байбородовым умчались в штаб. А наутро прискакал на взмыленном коне Машков.
— Товарищ главком! — запыхавшись, сказал он. — Контра обходит «Дарданеллы». Сам видел, как колонны движутся восточнее ущелья и заходят нам в тыл.
— Прав был перебежчик, — заметил Лазо, — кто-то выдал мой план. Поезжай в отряд и вместе с Аврелиным тщательно проверь людей, не затесался ли среди них лазутчик и провокатор.
Приказав оставить Щеки, командующий отправил верховых к Хмельницкой встретить Попова и Байбородова, указав им путь отхода в тайгу, но Хмельницкая была уже занята противником, и верховые решили ее объехать.
Медленно потянулись партизанские отряды по Цимухинской долине. Посланная разведка донесла, что на развилке, у конца долины, стоит гора, обращенная острым мысом на юг. Это обрадовало Лазо. Он тут же ускакал с разведчиками к горе и, осмотрев ее, приказал отрядам стянуться к ней.
— Бодрей, бодрей! — шутили опытные охотники в отрядах, помогая товарищам взбираться вверх.
Неприятельские солдаты, намереваясь выйти из Цимухинской долины, подошли к горе, и тут на них покатился град камней.
— Экономь патроны! — кричали командиры.
С грохотом летели огромные каменные глыбы, нанося вред противнику, стремившемуся взобраться на гору. Вражеское командование нервничало, суетилось, подгоняло солдат, но те прятались в кусты, не рискуя взбираться. С утра до ночи шла стрельба.
На другой день партизаны отошли. Предстояло взойти на перевал. Многие выбились из сил, томила жажда, мучил голод, износилась обувь, распухли ноги, но партизаны все шли и шли.
Кто-то из партизан предложил создать таежный лазарет. Лазо, узнав об этом, посоветовался с врачом Сенкевичем, и тот, приложив много усилий, оборудовал лазарет. Нужны были сестры, медикаменты, спирт, инструменты, лежаки, посуда, продовольствие. Сенкевич не спал ни днем, ни ночью, он носился по тайге, охотники приносили ему мясо диких коз, кто-то притащил мешок соли. По ночам больные партизаны стонали, в бреду рвались в бой. Сенкевич отобрал у них оружие. Своим трудолюбием он заразил тех бойцов, которых прикомандировали к нему санитарами.
Когда отряды поднялись на перевал, Лазо направил их по разным дорогам: на Яковлевку, Яблоновку, в Иманскую долину.
Рассветало. Над цепью горных вершин Сихотэ-Алиня поднималось солнце.
Лазо простился с Безугловым, Машковым, Аврелиным и ушел с десятью бойцами на Анучино, куда должен был прибыть революционный штаб.
Спит тайга. В белесой дымке, поднявшейся над заснувшей землей, потонули бескрайние леса. Теплится одинокий костер, тоненькие языки пламени вяло трепещут.
У костра сидят Лазо и немолодой маньчжур, которого партизаны прозвали Пеко. Он, по обыкновению, молчалив, но сейчас у костра ему хочется поговорить с Лазо. Пеко всех командиров называет капитанами, считая их образованными и опытными в военном деле. Он долго смотрит на уставшего Лазо, видит, что веки у него смыкаются.