— Да!
— Давно его видели?
— На другой день после вашего последнего с ним свидания.
— Вы даже знаете о наших свиданиях?
Капитан решил, что настало время раскрыть карты.
— Видите ли, господин Моррисон, вы связались с человеком, у которого ума хватает только на час.
Моррисон снова улыбнулся и спросил:
— Как ваша фамилия?
— Лимонов.
— Где же теперь господин Корнеев?
— Я бы не желал там быть… Думаю, что он ушел к праотцам.
— Убит?
— Я этого не сказал, но вы близки к истине.
— Господин Лимонов, а вы не лишены юмора.
— Весьма польщен, это ведь чисто американская черта.
— Мы отклонились от темы, вернемся к Корнееву.
— Зачем тревожить тень командора?
— Где же он все-таки? — настойчиво добивался Моррисон.
Лимонов многозначительно посмотрел на собеседника и ответил:
— По всей вероятности, в гостях у Лазо. Не удивляйтесь, господин Моррисон, капитан решил пробраться к партизанам и выловить Лазо. Это так же глупо, как украсть луну в бочке с водой. Если Корнеев доставлял вам кое-какую информацию, то он просто довольствовался объедками, которые я ему бросал. Пословица говорит: «Лучше держать синицу в руках, чем журавля в небе». Будьте реальным человеком! Почему вы не интересуетесь генералом Гайдой?
Моррисон поднялся. Лимонов решил, что переборщил, и душа его ушла в пятки, но американец спросил:
— Вы знаете, где я живу?
— Примерно…
— Я жду вас завтра в восемь.
Из Сибири пришло известие: колчаковские корпуса терпят поражение за поражением. Красная Армия движется на восток, к Приморью. Уже появились беженцы из Читы, Иркутска, Благовещенска. Жизнь во Владивостоке стала невыносимой: ни угля, ни продуктов, цены возросли в несколько раз. Кто мог, тот старался заручиться обещанием иностранцев эвакуироваться любым пароходом. В городе участились кражи, нападения бандитов в масках. Все ждали чуда…
Но вместо чуда в городе появились неизвестные солдаты и офицеры.
Истрепанный в боях с частями Красной Армии мятежный чехословацкий корпус уменьшился до двух полков и со своим бесславным генералом, бывшим фельдшером, прибыл во Владивосток. Вместе с ним прибыли председатель чешского «Национального совета» в Сибири Богдан Павлу, омский контрразведчик Кошек и полковник Прхала. Подстрекаемый эсерами, Гайда решил захватить власть в городе и созвать Учредительное собрание Приморья.
В холодное неласковое утро город был разбужен артиллерийской и ружейной стрельбой. В особняках, оберегая зеркальные стекла, закрыли ставни.
Лимонов, переодевшись в штатский костюм, пробрался в гостиницу и робко постучал в дверь.
Несмотря на ранний час, Моррисон был уже одет.
— Кто был прав, господин Моррисон?
— В вопросе о сотворении мира?
— Вы тоже не лишены чувства юмора, — с подчеркнутой вежливостью заметил капитан.
— Началось? — спросил американец, нетерпеливо глядя в окно.
— На улицах одни чехи.
— А японцы?
— Ни одного не видел.
— Наших тоже нет?
— И ваших не видел.
— Каково сейчас положение, господин Лимонов?
— Полковник Прхала захватил вокзал. Город фактически в руках чехов.
— Где генерал Розанов?
— Бежал на Русский остров.
— Среди чехов вы не видели большевиков?
— По-моему, нет, чешские солдаты в своей форме… Я удивлен, что ваши корабли молчат.
— Мы сохраняем нейтралитет и не желаем вмешиваться в ваши внутренние дела.
— Но в этой суматохе, господин Моррисон, красные могут вылезть из своих нор. Командующий японскими войсками генерал Оой привел свои части в боевую готовность.
Моррисон повернул несколько раз ручку телефонного аппарата, снял трубку и заговорил по-английски:
— Доброе утро, сэр! Как вы себя чувствуете? Да, сэр, ведь мы с вами в Азии, среди дикарей… Что, сэр? Оой готовит отпор Гайде… Вы тоже намерены дать несколько выстрелов с корабля? Это чудесно, сэр! Бейте в сторону Голубиной долины. Один снаряд можно, понятно, на Набережную, другой по вокзалу…
В офицерской школе на Русском острове было оживленно. Генерал Розанов, обрюзгший за последний год от непомерного употребления спиртных напитков и еды, сидел во дворе школы на табуретке и тяжело сопел. Офицеры строились в роты. Они проходили мимо генерала, который кричал им вслед:
— Никакой пощады! Правитель требует расправиться со сволочью…
Розанов считал неудачи Колчака временными, но порой и его одолевали сомнения. «Если адмирал проиграет, то мне остается бежать, — думал он, — и лучше всего во Францию, но надо заранее перевести туда деньги».
С корабля выстрелили. Генерал вздрогнул. К нему подошел подполковник и доложил:
— Бьют с моря. Либо это японцы, либо американцы.
— Опомнились, черти… Будто Гайда их не касается.
Генерал поднялся, вошел в школу и, сославшись на мигрень, улегся на диване в кабинете начальника школы и уснул. В полдень его разбудили.
— Бежать? — спросил он растерянно.
— Вас ждет машина, ваше превосходительство, — доложил адъютант.
— Скорей на корабль! Где мои чемоданы?
— В город, ваше превосходительство? Мятеж чехов подавлен.
— Так бы сразу и сказали… Ну, что слышно в городе?
— Японцы расстреляли четыреста чехов, столько же убито в перестрелках, остальных мятежников арестовали.
Нина Пригожина сняла на Китайской улице комнату с отдельным ходом и перевезла туда свою незатейливую мебель. Она с тревогой наблюдала за происходящими событиями и старалась как можно дольше задержаться на работе, чтобы не быть одной дома. Нередко она вспоминала Ольгу Андреевну, которая давно запропастилась. Возвращаясь домой, Нина обычно прогуливалась по улицам, считая, что судьба непременно столкнет ее с человеком, который так же, как и она, одинок, и тогда, может быть, они вместе будут коротать время. Пригожина была в том возрасте, когда неудачно пробежавшая молодость заставляет человека призадуматься над одинокой жизнью.
В один из вечеров ее окликнули. Пригожина обернулась. Перед ней стоял молодой человек с небольшими черными усами и выразительными глазами. Одет он был весьма скромно, даже бедно, но от его глаз Нине трудно было оторваться. Она готова была поклясться, что эти глаза она видела.
— Неужели вы не узнаете меня? Я Анатолий, брат Ольги.
— Господи! — всплеснула руками Нина. — Какая встреча! Идемте ко мне! Только я теперь живу на другой улице.
— У вас изолированная комната? — предусмотрительно спросил Лазо.
— Абсолютно, мы будем одни…
Подхватив его под руку, Пригожина весело зашагала. Тяжелый груз, давивший ее в последнее время, словно упал с плеч, и сразу сделалось легко и радостно. Дома она принялась за приготовление скудного ужина, но суетилась так, будто готовилась поразить Лазо своими кулинарными способностями.
— Где вы остановились? — спросила Нина.
— Если вы позволите, то по старой памяти я готов остаться вашим гостем до утра.
— Пожалуйста! Вы меня ничуть не стесните.
Лазо подумал и сказал:
— Впрочем, я должен вас предупредить, Ниночка. Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете.
— Толя, я с самого начала поняла, что вы не брат Ольги. Вы разные люди по характеру.
Лазо молчал.
— Вы поступили дурно, — продолжала она, — оставив Олю с ребенком на произвол судьбы. Теперь она прозябает где-то в деревне и даже не пишет мне. Вот этого я от вас не ожидала.
Лицо Лазо расплылось в улыбке.
— Ниночка, честное слово, вы чудесный человек. Я не собираюсь вас обманывать. Не сестра мне Оленька, а жена и самый близкий друг. Но не в этом дело. Видите ли, я не Толя Козленко, я совсем другой, и если контрразведчики поймали бы меня здесь и опознали, то жестоко расправились бы и с вами.
— Не говорите мне, кто вы, все равно я вас не выдам. Вы для меня по-прежнему Толя, милый, славный Толя, а моя комната — ваше убежище.
— На сегодняшнюю ночь? — спросил Сергей.
— На каждую ночь, на любой день, — ответила Пригожина.
Лазо дважды прошелся мимо домика дяди Мити, не заметив ничего подозрительного. Он собрался уже постучать в дверь, как из дома выбежала девочка.
— Ты не дочка Меркулова? — спросил Лазо.
— Я!
— А папа где?
— На работе, — ответила девочка.
— Сбегай к папе и скажи ему, что пришел дядя Толя, но только быстро.
Девочка послушно побежала в мастерские. Вскоре она возвратилась и сказала:
— Папа сказал, что придет через час.
Лазо вошел в дом. Знакомая комната. Здесь он впервые встретился с подпольщиками, здесь, после невыносимого одиночества, он снова оказался среди единомышленников.
В комнате у Меркулова все было опрятно, но бедно, начиная с марлевых занавесок и кончая пожелтевшими от времени обоями. Николай Онуфриевич едва сводил концы с концами. Он мог бы, как другие, подыскать себе на досуге заработок, но тогда надо было бы отказаться от партийной работы, а для дяди Мити партия стояла выше всего.
Николай Онуфриевич пришел, взглянул на Лазо и с сожалением сказал:
— От вас половина осталась. Жена и та не узнала бы.
— Мы с ней уже виделись.
— Да ну?!
— Я приходил к ней в деревню.
Меркулов вышел на кухню умыться. Старшая дочка, сливавшая ему воду, спросила:
— На двоих давать обед?
— Да он один за двоих съест, — шутливо ответил дядя Митя, зная, что Лазо слышит их разговор.
Дождавшись возвращения Меркулова в комнату, он подтвердил:
— Ведь вы, пожалуй, правы. Не откажусь пообедать с вами.
За едой Меркулов рассказал о выступлении Гайды, о недовольстве среди рабочих и даже служащих розановской властью.
— А костюмчик вам придется сменить, Анатолий Николаевич, — сказал он в заключение.
— Анатолий Анатольевич, — поправил его Лазо.
— Это отчество забудьте. Отсюда вы уйдете с паспортом на имя Анатолия Николаевича Гурана, грузчика Первореченской мельницы, и в костюме, который я припас. Неподалеку отсюда для вас сняли каморку, в ней печурка, чайник, кружка, в общем, имущество грузчика. Спать будете на полу, тюфяк там тоже есть.