— Слу-шать не хо-чу, — ответила Нина, делая вид, что затыкает уши.
— А если вас арестуют, будут пытать?
— Умру, но никого не выдам.
Лазо подумал и сказал:
— Хорошо, Ниночка, я поручу вам одно важное дело.
Пригожина насторожилась.
— На днях выйдет газета «Коммунист». Можете ли вы спрятать часть тиража в американском Красном Кресте, а выдавать газету по условному коду? Придет кто-нибудь и скажет: «Можно ли нашей организации получить пятнадцать бинтов?» Вы спросите: «Есть ли у вас бумага и шпагат?» Вам ответят: «Мне дал дядя Толя». И все! После этих фраз вы должны выдать…
— Пятнадцать газет, — догадалась Нина.
— Правильно! Ну как, беретесь за это?
— Безоговорочно.
Неожиданно в дверь сильно постучали.
Лазо быстро разделся, повесил на гвоздь штаны и лег в постель Пригожиной, нащупав под подушкой револьвер. Нина видела, как он прятал револьвер, но не выразила ни удивления, ни испуга.
— Ну, Ниночка, — хладнокровно сказал Лазо, — выдержите испытание?
Она не ответила и пошла открывать дверь. В комнату донеслась брань, по которой Лазо узнал контрразведчиков. «Лучше бы я ночевал в своей каморке», — подумал он.
В комнату ввалились два офицера и солдаты. Офицеры изрядно выпили и с трудом стояли на ногах.
— Кто здесь проживает? — крикнул один из офицеров. Он шатался из стороны в сторону, но старался держаться воинственно.
— Я, служащая американского Красного Креста, вот мое удостоверение, — спокойно ответила Пригожина и решила их припугнуть: — Знает ли американский консул, что вы явились ко мне с обыском?
— Что вы, мадам, — извиняясь, ответил офицер, — мы только хотели узнать, кто здесь живет.
— У меня ночует мой жених.
Лазо лежал в постели и молчал, но в этом молчании таилось огромное волнение за судьбу Пригожиной, которую он подвергал испытанию и опасности.
— Оружие есть? — спросил офицер у Лазо.
Сергей поднялся с постели и, не смущаясь своим видом перед Ниной, подошел к стене, снял с гвоздя штаны и подал их офицеру.
— Пожалуйста, проверьте! — сказал он, сохраняя хладнокровие. — Я сроду не держал оружия в руках.
Офицер засунул руку в карманы брюк, пошарил и бросил их на спинку стула.
— Пардон, мадам, — сказал он, улыбнувшись, и с цинизмом добавил: — Желаю продолжать чудесное времяпрепровождение.
— Мерси, — ответила ему Пригожина в тон.
Утром Лазо надел костюм Анатолия Гурана, попрощался с Ниной и отправился на квартиру Ягодкина. В коридоре у Пригожиной остался куль муки, давно привезенный к ней Меркуловым. Если бы Лазо остановили на улице, то он сказал бы: «Отнес мадам муку, можете справиться».
С моря дул студеный ветер. На рейде застыли на якорях броненосцы и крейсеры, и на них развевались чужеземные флаги.
«Скоро, голубчики, проводим, мы вас без сожаления в далекий рейс», — думал Лазо, шагая вразвалку.
В преддверии нового, двадцатого года приморским большевикам было чему радоваться — разложение в белых войсках достигло предела. Солдатские комитеты и либерально настроенные офицеры выполняли приказы Военно-революционного штаба за подписью «Сергей». Чем сильнее расшатывалась дисциплина в розановских полках, тем больше свирепствовали японцы, решившие любой ценой захватить Приморье с его несметными богатствами. В Свиягине на станции висел плакат с надписью:
«Русский гражданин, проходя мимо японцев, обязательно должен приветствовать их под козырек, либо снять перед ними головной убор».
Так уж повелось исстари: в ночь под Новый год забывать горести и думать лишь о хорошем.
— Большевики не аскеты, — заявил Всеволод Сибирцев, — мы тоже встретим Новый год, но без музыки и шума, зато в тесном кругу, вспомним безвременно погибших друзей, поговорим о наших делах, поднимем бокалы за светлую судьбу советского человека и тихо споем наши революционные песни.
За несколько дней до Нового года Сергей Георгиевич послал Пригожиной газеты, и та, тщательно выполняя указания Лазо, выдавала «Коммунист» незнакомым приветливым людям.
В последний день декабря город зашевелился как муравейник. Все суетились, спешили, забыв о том, что идет война, что на рейде стоят чужие корабли, которые могут в любую минуту направить жерла пушек на город. Все готовились к новогодней встрече.
Ночью подпольный комитет партии и активисты собрались на конспиративной квартире на Первой Речке. Лазо в письме к Ольге Андреевне потом писал:
«Сидели до утра. Настроение было хорошее, хотя многим было тяжело за те потери, которые мы понесли за последний год. Эта смесь неподдельного веселья с сознанием тяжести борьбы еще глубже сплотила всех. Я уверен, что не только я один, но и все мы унесли с этого вечера много хорошего, много сил и бодрости».
Уйдя с вечеринки, Лазо направился на квартиру адвоката Ягодкина. Анюта встретила его особенно приветливо и поздравила с Новым годом.
— Вас ожидает штабс-капитан Судейкин, — сказала она.
— Разве я его вызывал на сегодня?
— Нет! Он явился по неотложному делу.
— Ну что ж, попросите его ко мне через десять минут, я быстро переоденусь.
Судейкин, как обычно, был скуп на слова. Он даже позабыл поздравить Владимира Николаевича с наступившим Новым годом, но это не помешало адвокату слушать его с неослабевающим вниманием.
— Я очень взволнован, Владимир Николаевич, начал Судейкин, — и, возможно, буду говорить путано, но мне кажется, что моя информация очень важная.
— Говорите как можете, — сказал Лазо, удивляясь волнению штабс-капитана, — я вас слушаю.
— Вы, вероятно, знаете, что у генерала Оой есть связной офицер для сношений с генералом Розановым. Это майор Андо. Напыщенный офицер, упрямый осел и провокатор. Так вот этот самый тип явился к Розанову и сказал: «Господин генерал, большевики готовятся захватить в городе власть. Вам об этом что-нибудь известно?» — «Мне докладывала контрразведка», — ответил Розанов.
— Как об этом узнал Розанов? — перебил Лазо.
— Не знаю, — смущенно ответил Судейкин, — возможно, что в нашей агентуре есть провокатор.
Лазо поднялся с кресла.
— Как вы узнали о разговоре Андо с Розановым?
— Со слов поручика Смыслова, моего приятеля, члена комитета. Но вы выслушайте меня… Так вот Розанов и говорит Андо: «Я уже принял меры предосторожности». — «Какие?» — «Я приказал всем семьям офицеров погрузиться на пароход». — «Это все, что вы могли придумать?» — «Да!» — «Я смею, генерал, — заявил Андо, — сделать вам предложение от командующего императорской японской армией в Приморье. Если в город войдут партизаны, то начнется страшная резня. Они не пощадят офицеров». — «Что же предлагает генерал Оой?» — спросил Розанов. «Создать офицерский корпус. Сам генерал Оой берет этот корпус под свое покровительство. На солдат надеяться нечего».
Лазо, выслушав Судейкина, задумался.
— Кто назначен командиром этого корпуса? — неожиданно спросил он у штабс-капитана.
— Называют подполковника Извольского.
— Кто он такой? Контрразведчик?
— Нет, это умный штабной офицер, одинокий человек, говорят, что его жена и двое детей погибли в железнодорожной катастрофе.
— Умный — этого мало, — возразил Лазо, — а вот как он относится к большевикам? Сочувствует им?
— Этого я сказать не могу.
— Возьметесь ли вы выполнить одно серьезное поручение? — спросил Лазо, внимательно оглядывая Судейкина.
— Смотря какое.
— Товарищ Судейкин, если бы вы были коммунистом, то вам приказали бы в порядке партийной дисциплины. Но вы просто честный русский патриот и помогаете большевикам.
Судейкину, по-видимому, понравились слова Лазо, и он ответил, не задумываясь:
— Говорите, Владимир Николаевич!
— Я хочу, чтобы вы предложили подполковнику Извольскому свидание с Лазо.
— С Лазо?
— Да! Повидайте Извольского с глазу на глаз и скажите ему, что Лазо хочет его видеть, что он гарантирует ему жизнь. Условия встречи такие. Вас с Извольским у гостиницы «Версаль» будет ждать автомобиль. На нем вы доедете до Гнилого Угла. Там вас встретит тот самый товарищ, которому вы достали форму капитана. Вы останетесь, а капитан завяжет глаза Извольскому и увезет его за город, где его будет ждать Лазо.
— Это авантюрный план, Владимир Николаевич, — не выдержал Судейкин.
— Не авантюрный, а разумный. Без конспирации не обойтись.
Штабс-капитан долго раздумывал.
— Беретесь? — поторопил его Лазо.
— Попытаюсь.
— Так в шесть вечера у «Версаля» вас ждет автомобиль.
Морская вода отливала сталью. На бульварах трепыхали на ветру кое-где оставшиеся на деревьях ржавые листья.
Тишина окутала весь город. Ни в военном порту, ни на Дальневосточном заводе, ни на Эгершельде не слышно скрипа лебедок, людских голосов, стука колес. Все вымерло. Затих и торговый порт. Изредка промчится извозчичья пролетка, и снова воцарится тишина.
Утром третьего января 1920 года ни один рабочий не пришел в мастерские, ни один служащий не вышел на работу. На магазинах замки, кинотеатры закрыты.
Подполковник Извольский сидел в офицерской школе на Русском острове и обдумывал положение, в какое он попал. Это был кадровый офицер, медленно продвигавшийся по ступенькам служебной лестницы, серьезный и вдумчивый человек. «Я не монархист, верил сначала эсерам, потом меньшевикам, но убедился, что и они политические дельцы», — говорил он своим близким друзьям.
Всеобщая забастовка в городе смутила его. В последнее время он пришел к выводу, что Семенов, Калмыков и Розанов бессовестно продают Приморье японцам. Он знал о недовольстве Розановым даже в офицерской среде и не верил в жизнеспособность корпуса самообороны.
Извольский мучительно думал над тем, как ему отказаться от нового назначения, но его отвлек стук.
— Разрешите, господин подполковник?
— Войдите!
На пороге стоял штабс-капитан Судейкин.
— Можно ли к вам обратиться по личному делу? — спросил он и тут же добавил: — Это даже не личное, а общее дело. Я знаю, что ждет меня, когда передам вам одно приглашение, но я взялся за эту трудную миссию… Понимаете ли, подполковник, я люблю Россию, люблю ее так, как может любить русский патриот. Мне все в ней дорого… И потому я решаюсь вам сказать…