Речь Судейкина была настолько отрывочной и путаной, что Извольский прервал его:
— Ну, говорите же наконец, чего вы хотите.
— Один из руководителей большевистского движения на Дальнем Востоке предлагает вам сегодня встретиться с ним.
— Вы не спутали меня с кем-нибудь?
— Я знаю, что говорю. Вас хочет видеть Лазо.
— Вы не лжете?
Судейкин уловил в интонации подполковника интерес к предложению.
— Слово офицера, — ответил он.
— Этому слову я теперь не верю.
— Тогда слово честного русского патриота.
— В какой вы части?
— Я офицер тридцать пятого полка, штабс-капитан Судейкин.
— Кто ваш командир? — решил проверить Извольский.
— Абрам Петрович Шегидевич.
— Ну что ж, ваш Лазо сюда, что ли, приедет?
— Нет! Встреча должна состояться следующим образом. — И Судейкин, изложив план Ягодкина, добавил: — Верьте мне, что ни один волос не упадет с вашей головы.
Извольский был озадачен. На протяжении года вся контрразведка искала Лазо, оценив его голову в баснословную сумму, а он, Извольский, может с ним встретиться где-то за городом и говорить с ним с глазу на глаз. Это чертовски соблазнительно! Но, может быть, штабс-капитан — провокатор?
«Рискну, — решил он, — если это провокация, то у меня будет оправдание: дескать, хотел прославиться и захватить Лазо в свои руки. Если же это правда, то любопытно повидать этого человека».
— Так где мы встретимся с вами? — спросил подполковник.
— В шесть у «Версаля».
Весь день Извольский нетерпеливо поглядывал на часы, боясь опоздать, но по дороге к гостинице решил, что сделал ошибку, согласившись встретиться с Лазо. Судейкин не вызывал у него доверия, и ему казалось, что вместо встречи с партизанским командиром его ожидает ловушка, из которой он не выберется. Подходя к «Версалю», он увидел автомобиль и сидевшего в нем Судейкина. «Глупо думать, — твердо решил он в эту минуту, — семью я потерял, все, что у меня было, осталось позади, а после моей смерти даже некому будет вспомнить меня добрым словом».
Шофер умело вел автомобиль по темным улицам — рабочие электростанции тоже бастовали, и город был погружен во мрак. В Гнилом Углу автомобиль остановился, и к нему подошел офицер.
— Вы штабс-капитан Судейкин? — спросил он.
— Так точно.
— Я Румянцев. Условия Владимира Николаевича известны вам?
— Так точно.
— А вам, подполковник? — спросил Румянцев у Извольского.
— Знаю, — неохотно ответил Извольский и съежился не то от холода, не то от нервной дрожи.
Судейкин вышел из автомобиля и уступил место Румянцеву, который достал из кармана мягкий шарф и завязал Извольскому глаза.
Подполковника привезли на квартиру Ягодкина. В приемной ему развязали глаза и проводили в кабинет адвоката. На столе стояла большая керосиновая лампа, а за столом сидел в полувоенном костюме Лазо. Окна были занавешены тяжелыми шторами.
Сергей Георгиевич поднялся с кресла и пошел навстречу подполковнику.
— Здравствуйте, гражданин Извольский! Я очень рад, что вы приехали.
— Здравствуйте! — глухо ответил подполковник. — С кем имею честь разговаривать?
— С Лазо, — вежливо поклонился Сергей Георгиевич.
— Штабс-капитан Судейкин сказал, что меня увезут за город. Но ведь я нахожусь в городской обстановке… Неужели вы Лазо?
— У меня нет надобности лгать, — ответил Сергей Георгиевич и протянул руку.
Извольский пожал ее, но в том, как он холодно это сделал, Лазо почувствовал недоверие к себе со стороны подполковника.
— Я прошу вас к столу, — пригласил Лазо, не отрывая взгляда от Извольского. Выждав, когда гость сел в кресло, Лазо тоже сел и продолжал: — При вас револьвер, но я надеюсь на ваше благородство. Я вас сюда не заманил, а честно пригласил для делового разговора. Вам гарантирована неприкосновенность, можете в этом не сомневаться.
— Я вас слушаю, господин Лазо.
— Мое имя и отчество Сергей Георгиевич. А ваше?
— Леонид Ильич.
— Так вот, Леонид Ильич, я сперва задам вам несколько вопросов.
— Если смогу — отвечу.
— Это совершенно естественно. Вопрос первый: сформирован ли офицерский корпус?
— Я не вправе разглашать военные секреты.
— Тогда я вам помогу. Корпус не сформирован, и вряд ли эта затея удастся.
— Почему?
— Офицеры не намерены проливать свою кровь за Розанова и интервентов. Те, кто имеют средства, готовы к отплытию, а менее состоятельные — таких очень много! — готовы вернуться в Россию.
Извольский знал, что это правда, и не захотел кривить душой.
— Но формировать корпус все же придется.
— Это дело ваше, Леонид Ильич, вам поручено — с вас и спросят. Постарайтесь, однако, не формировать. Второй вопрос: известно ли вам, что Никольск-Уссурийский уже занят партизанами?
— Неужели это правда?
— Да! Штаб Розанова скрыл это от вас и от всех офицеров. Когда вернетесь к себе — проверьте!
— Час от часу не легче, — тяжело вздохнул Извольский.
— Вы не правы, Леонид Ильич, это вам не легко, а рабочим, крестьянам и интеллигенции Приморья даже радостно, но они боятся улыбаться в присутствии контрразведчиков.
— У меня к вам встречный вопрос, Сергей Георгиевич, — перебил подполковник. — Правда ли то, что вы бывший офицер царской армии?
— Какой же в этом грех?! Я окончил Алексеевское училище ускоренным выпуском и был назначен командиром взвода в пятнадцатый стрелковый запасный полк, квартировавший в Красноярске.
— Кто ваши родители?
— Я сын бессарабского мелкопоместного дворянина. Но какое это имеет значение? Честно служить народу, партии большевиков можно независимо от звания. Скажите правду, вы любите Россию?
— Очень!
— Знаете, — сказал Лазо, прищурив глаза, — русские чиновники и помещики тоже любили ее. И я люблю. Но какую Россию вы любите?
— Ту, которую я знал до войны, с детства.
— Тогда я с вами не согласен, Леонид Ильич. Кого вы любили? Купцов-толстосумов? Им вы нужны как покорный слуга. Чем больше вы им прислуживаете, тем больше они из вас выжимают.
Подполковник задумался. Он вовсе не был подготовлен к такому разговору. Лазо не выпытывал никаких секретных сведений, не предлагал вступить в тайную организацию. Он и сам не раз задумывался над «проклятыми» вопросами, но где ему, штабисту, было беседовать на такие темы с офицерами? Вот почему беседа с Лазо все больше заинтересовывала его.
— По-вашему выходит, что всю русскую интеллигенцию эксплуатировали? — спросил он, недоумевая.
— Да, ведь она развивалась в зверских условиях.
— С этим еще можно согласиться, — признался Извольский.
— Разве вы не согласитесь и с тем, что власть Романовых угнетала свою интеллигенцию более грубо и жестоко, чем европейская буржуазия?
Чем оживленнее говорил Лазо, тем мрачнее становился Извольский, чувствуя превосходство человека, которого белогвардейские газеты называли не иначе как «красный бандит» и «изверг». Закрыв лицо руками, он погрузился в раздумье.
— Что ж вы молчите? — спросил Лазо. — Какую Россию вы любите? Ту, которую проклинал Кондратий Рылеев за то, что она, гремя цепями, молилась за царя?
Извольский оторвал руки и тихо ответил:
— Нет!
— Может быть, ту, которую интервенты обещают Семенову, Розанову и Калмыкову?
— Тоже нет!
— Какую же?
— Я не знаю, но вы растравили мое сердце. Хочется по-настоящему работать для России.
— Кто же вам не дает? Я вот вспоминаю сейчас генерала Таубе… — сказал Лазо.
— Александра Александровича?
— Да! Он был у нас начальником штаба в Иркутске. Какой благородный и честный человек! А негодяй Гайда погубил его в тюрьме.
— Таубе погиб? — вскрикнул Извольский.
— Да, его сгноили в тюрьме за то, что он, любя Россию, служил верой и правдой большевикам. А разве вы его знали?
— Это мой родственник, — произнес Извольский.
— Можете им гордиться, Леонид Ильич. Это был настоящий русский патриот. Как же вы можете работать с пьяницей Розановым, продающим свое отечество иностранцам?
Извольский порывисто встал.
— Мне пора! — сказал он.
— Не смею вас задерживать. Подумайте над моим предложением.
— Постараюсь!
— Благодарю! А теперь, Леонид Ильич, вас отвезут обратно тем же путем к «Версалю» и, уж простите, опять завяжут глаза.
По неуловимому для Извольского сигналу в кабинет вошел Румянцев и произнес:
— Прошу вас, подполковник, автомобиль подан!
Партизанский отряд Ивана Шевчука вышел из тайги и направился к Красной Речке, что невдалеке от Хабаровска. С отрядом шел Павел Постышев. Веселого мало: атаман Семенов лютует в Забайкалье, головорез Калмыков еще не добит, по всему Приамурью японцы.
Посланная разведка в Хабаровск возвратилась с радостной вестью. В городе, правда, японцы, но они красных не трогают. Из Владивостока получен приказ Лазо — преследовать атамана Калмыкова, отступающего вдоль реки Уссури.
В отряде зашевелились. Таежная жизнь приелась до тошноты.
Началась погоня. Калмыковские части, разбросанные мелкими отрядами, не ожидали удара в спину и стали сдаваться, но самого Калмыкова никак не удавалось поймать. Сдавшихся выстроили в один ряд, а уссурийские казаки, обходя, присматривались ко всем. Калмыкова среди них не было.
Отрываться далеко от Хабаровска партизаны не хотели и повернули к городу.
— Понимаешь, какое дело, — оправдывался Шевчук перед Постышевым. — В городе ревком, рабочая власть, надо ей подсобить.
— Но там и японская дивизия, — напомнил ему Постышев.
— Ну и что! Як сбуцнемся, то от них останутся рожки да ножки. Опять же к городу идут отряды Бойко-Павлова и Кочнева. Як сгрудимся — японцам нас не взять.
— Может, все же лучше идти на Владивосток? В дороге будем бить калмыковцев да и Лазо поможет.
— Там, правда, тоже много дряни, но идти далеко, а до Хабаровска рукой подать. В отряде много городских, тянет их посмотреть на жинок и деточек.
Постышев сдался.