— Ну, как погуляли? — улыбалась она.
Пес вдруг гулко закашлялся, и розовая пена пошла из пасти.
— О! — отшатываясь, закричала жена.
Вышла дочь — и сразу все оценила:
— Надо быстро делать укол — пошла в аптеку! Ни в коем случае не давайте ему пить!
Жена, семеня рядом с ней, что-то лопотала, совала деньги.
— Уйди, мама! — басом рявкнула дочь.
Стукнула калитка.
Мы вернулись на террасу — Тави лежал вытянувшись, с открытыми глазами, но абсолютно неподвижно... Куда он сейчас глядел?
«Волшебная дверка» в стене открылась, и вошел Боб. Что-то часто в последние дни открывается эта дверка! Только вот счастья нет.
— Слушай! Все с кабысдохом своим возишься? Паша ждать не любит!
Я посмотрел на него. Ну что такое?! Наверное, несчастья не были бы такими ужасными, если бы к ним не примешивалась еще и чушь!
— Что ему от меня надо?
— То твои дела!
Господи! За мои же двести долларов, украденные Пашиными же коллегами, он решил меня же замучить до смерти!
— Ты дала Насте... какие-нибудь деньги на лекарства?
— Откуда? — оскорбленно проговорила жена.
— А что ты ей там совала?
— У меня есть вот... четыреста рублей!
Я посмотрел на неумолимого Боба.
— Ладно! Иду!
И, кинув последний взгляд на неподвижного Тавочку, ушел за Бобом. Как легко и приятно уйти — в нелепой надежде, что ты вернешься, а уже что-то улучшилось почему-то!
— Ну что?
Паша чистил ботинки. Из соседней комнатки вышел поглядеть на обидчика Пашин пес, с забинтованной, как у ребенка, шеей.
— Есть тут некоторые наколки! Едем!
Да, молодец я: за какие-то двести долларов получил дивное право — то и дело кататься на его машине!
— Слушай — ты достал уже меня с твоими двумя сотнями баксов! — проговорил Паша, когда мы выехали на улицу.
Похоже, что в этой истории удовольствия не получает никто.
Мы ездили целый день, по окрестностям — с некоторыми Паша предварительно договаривался по телефону, к некоторым подваливал резко. Многое удивляло — например, с беззубым и оборванным, что сидел, выставив вперед рваные опорки, на поребрике вокзального сквера, разговаривал почтительно и долго. И наоборот: с суперменом, одетым в шлафрок с райскими птицами, впустившим нас в свой кирпичный замок, построенный в стиле тюрьмы «Кресты», лишь после долгих переговоров с помощью техники, Паша говорил резко и грубо... Их не поймешь... но, оказывается, тут немалая их «прослойка»!
После очередного неудачного визита я внутренне сжимался: неужто — все? Возвращаемся на дачу? Что там произошло за эти часы? Навряд ли что-то хорошее! Однако ужас мой в очередной раз рассеивался — Паша, тыкая пальчиком, набирал следующий номер:
— Тема есть!
Оказывается, совсем рядом существует целое поселение кавказских беженцев — за болотом, в полусгнивших дачах какого-то бывшего промышленного гиганта.
Тема есть... но содержания — нету. Очередной «конфидент», к которому мы являлись, пристально меня разглядывал и отрицательно качал головой: «Нет. У этого не брал! Такой мелочевкой не занимаемся!»
— Слушай, кого ж ты там надыбал? — шутил Паша. — Все у тебя не как у людей!
В общем, он был доволен, авторитет его подтвердился, видимо, отблеск его славы упал и на меня... в следующий раз точно уже ни у кого не поднимется на меня рука!.. разве что у «гастролера». Но это уже не так обидно — главное, чтобы не пострадать от своих!
Тавочка вроде бы дремал — неподвижный, но веки вздрагивали: от мыслей... или от снов?
— Нет, не спит — просто закрыл глаза, — вздохнула жена. На столике уже теснился целый арсенал: батареи ампул в бумажных патронташах, бутылочки, в кастрюльке — разобранные шприцы.
— Молодец Настя. А где вообще она?
— В город поехала... там обещали ей... какое-то американское лекарство. Наши абсолютно не действуют! — Жена всхлипнула.
— Прекрати! Одни несчастья от тебя!
— Да? Это я с ним гуляла, когда загрызли его? Я?
— Слушай! Прекрати, а то схлопочешь!
— Ну давай! Бей! — Она отважно выставилась вперед.
Пес, абсолютно не реагирующий на наши баталии — даже жилочка не пошевелилась, вдруг резко поднял уши, когда гулко хлопнула калитка. Настю ждет — на нее только надеется... нас уже раскусил. Обидно, когда даже пес понимает твою несостоятельность и легковесность!
— Когда Настя уехала?
— А тебе-то какое дело?!
Да — если в обычной жизни мы еще как-то держимся, то горе мгновенно размазывает нас!
«И средь людей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
— ...Может, пойдем встретим Настю? — пробормотал я. — Тавочка вроде успокоился...
Но тут Тавочка поднял уши, а потом даже и морду: на террасу входила Настя с медицинскими пакетами — и сразу пошла работа. Пес уронил голову с протяжным вздохом — то ли надежды, то ли отчаяния: мол, поздно все это!
— Ты, как всегда, бестолкова: я же сказала — шприцы в воде не оставлять! Ты сможешь сделать укол?
Это она уже ко мне!
— Я?
— А кто же еще? Вот смотри. Берешь... соединяешь иглу и помпу... держишь так... попробуй!
Я попробовал.
— Нет, не так! Ну, ничего — у тебя получится! Мне, к сожалению, надо срочно уезжать!
— Куда это?
— Не важно! — твердо ответила дочь. Считает, похоже, что стала главнее всех? Ну ладно, пока что не будем нагнетать!
— Дальше, — кротко проговорил я.
— Пускаем из шприца фонтанчик... Вот так — чтобы не оказалось в нем пузырьков. Окажется хоть один пузырек воздуха в уколе — быстрая смерть.
— О господи!
— Так! Теперь хватаешь кусок его мяса!
Настя ухватила часть его бока — и даже слегка перекрутила.
— Втыкаешь... резко, ударом! И плавно выжимаешь. Ну, понял? Теперь надо еще уколоть глюкозу — это вещь неопасная. Сможешь?
— Нет. Сделай уж ты! Хорошо?
— Я думала, ты сильнее.
— Я и есть сильней... но — в другом!
— Ладно! — Дочь снова поднесла шприц к псу — тот лишь протяжно вздохнул — страдая, но подчиняясь ей, надеясь теперь лишь на нее!
— Молодец, Настенька! — сладко проговорила мать, я тоже умильно улыбался: любые гримасы, любые речи — лишь бы не делать чего конкретного самому! Нет чтобы спросить строгим родительским голосом: а откуда ты, дочка, вроде бы увлекающаяся переводами, умеешь так удачно делать уколы? Потом, как-нибудь потом... а сейчас — пусть делает!
— Молодец, Настенька! — снова веселея (опять не надо делать ничего трудного), проговорила жена.
— Вот так вот! — Настя выдавила из шприца глюкозу, снова ухватила кусок мяса, потрепала его, помассировала. Пес закряхтел — то ли от боли, то ли от счастья.
— Ну... сейчас я приготовлю ужин! Молодцы! — Жена радостно упорхнула на кухню.
Постояв над успокоившимся вроде Тавочкой, мы тоже пошли туда. Отнюдь не самая комфортабельная кухня — Боб оставил лишь две скрещенные половицы над бездною гаража, — но и в такой кухне, оказывается, можно расслабиться, быть счастливыми. Жена подала нам сардельки — как бы из кипятка, но сохранившие внутри себя слой льда. Потом дочь абсолютно свободно закурила — мы не сказали ни слова: ее сила!
Она же, докурив, размазала окурок по блюдечку и пошла к нашему Тавочке. Я — чего никогда раньше не делал! — как бы помогал собирать посуду.
— Ой! — послышался Настин крик. Мы кинулись туда.
— Ой! А где же пес? — удивилась жена.
— Ушел, — хмуро пробормотала Настя.
— Но это, наверное, хорошо! — весело проговорила жена.
Веселье, оказывается, не всегда бывает самой подходящей субстанцией!
— Снова, наверное, носится со своими красавицами! — взбадривала нас жена, но взбадриваться почему-то не хотелось.
Мы сидели на высоком крыльце, отмахиваясь от туч комаров. Тучи! Тучи! Налетели буквально за день! В августе вроде бы их быть не должно? Много чего быть не должно!
По тропце вдоль ограды маленький лысый человек тащил упирающуюся козу на веревке... говорят, бывший знаменитый профессор... не коза, разумеется, а человек.
— Это не ваш пес там лежит?
— ...Где?
— Там, на болоте.
— Живой? — хрипло проговорила Настя.
— Да не очень, — деликатно проговорил профессор.
Тут и дочь всхлипнула.
— Ладно! — Я поднялся. Хватит прикидываться дебилом — пришел твой час. — Сидите! Я пойду один! Все!
Тропка в болото уходила прямо от калитки Боба. Я шел — все выше вставали камыши, под ногами смачно чавкало... нигде никакого пса! Специально, что ли, прячется? Не любит уже нас? Или ему — уже не до нас?
Был один способ увидеть его через мгновение — где бы он ни находился и чем бы ни занимался. Способ этот, как и многое гениальное, был рожден бедой, предчувствием смерти. В прошлом году, когда ещё у нас бывали бурные застолья, я вдруг подавился костью леща. Хрипя и кашляя, а потом уже — громко сипя, я пытался сделать горлом невозможное — протолкнуть кость... глухо, не поступает воздух. Мысль: через сколько секунд — затмение, смерть? Через минуту? Уже какие-то прозрачные колеса катились перед глазами — видения из другого мира? В последнем отчаянном броске я выкинул себя на край луга — и страшный, нечеловеческий сип (гибнущего динозавра?) вырвался из глотки. Вроде не такой уж он был и громкий — вопли встревоженных друзей вроде бы забивали его начисто, — но Тави услышал. Стоя на краю луга — почему-то на коленях, — я вдруг увидал, как из леса выскакивает и мчится через луг с высоченной травой мой огненный ангел — стараясь как можно выше выпрыгнуть, чтобы заранее понять — что же там случилось?
Развеваясь как знамя, он подлетел ко мне — я обнял его пахучую гриву — и одновременно проскочила кость!
— Молодец! Молодец! Спас меня! — Левой рукой я гладил шелковистую морду, торопливо вынюхивающую, что же здесь произошло, другою рукою вытирал с лица слезы и пот.
После этого, если он был нужен позарез, я научился повторять этот сип — к счастью, без кости в горле. Так было в прошлом году, когда машина была уже загружена, а он не являлся. Я вышел на луг и издал свой предсмертный вопль — и тут же он вылетел из леса!