С досадой махнув на нас рукой, как на глупых и уже надоевших родственников, наш друг Аурел (так его звали) кинулся в прихожую, расстегнул пузатый баул... божественный аромат! Содержимое оказалось неожиданным: нарциссы!.. Неужели все нам? Ну зачем же?.. Оказалось — не совсем так! Аурел сел на корточки — какая грация, при его тучной фигуре! Все они там, в солнечной их республике, певцы и танцоры! Уверенно, уже по-хозяйски он взял со стула в прихожей наши газеты, расстелил на полу и стал аккуратно раскладывать грациозные белые цветы с желтенькой серединкой по двадцать штучек и, ловко доставая из кармана кругленькие резиночки, сцеплять их. Разложил на газете, полюбовался... Мы тоже, очарованные, глаз не могли отвесть...
— Ванную открой! — приказал мне он.
Я кинулся выполнять. Войдя в ванную, он оглядел веревочки для белья, потом, двигая головой на тучной шее вниз-вверх, стал брать сцепленные букетики нарциссов и вешать их головками вниз. Вскоре наша ванная стала напоминать цветущий сад вверх ногами.
— А душ можно принимать? — пискнула жена.
— Нет, конечно! — рявкнул Аурел.
Потом — что же делать? — пригласили его к столу. Завтрак, приготовленный для встречи юной школьницы, не совсем, видимо, удовлетворил Аурела... во всяком случае, закуски к коньяку мы не предусмотрели.
Сказав, что вернется к обеду, Аурел аккуратно снял с веревочек в сумку часть цветочного урожая и ушел на рынок.
Мы вздохнули с некоторым облегчением: хоть чуть-чуть можно было расслабиться. Потом дочка узнала в школе, что, оказывается, во все семьи вместо ожидаемых мальчиков и девочек приехали суровые тети и дяди — и даже, что интересно, не родственники ожидаемых школьников: на расспросы о них не знали, что ответить.
Все эти судороги дружбы народов казались мне уже агонией: если происходят такие катаклизмы — вместо школьников приезжают спекулянты, — то дружбе, похоже, долго уже не жить. Но она оказалась живучей! Сменив, правда, шкуру, как змея!
Аурел, короче, здесь до сих пор. На рынке тогда его приняли неласково и даже побили, в результате он запил-загулял, три дня, как рассказывали потом очевидцы, ходил по дымным кабакам в сопровождении музыкантов с визгливыми скрипками... Но мы-то тогда этого не знали, волновались как уже за члена семьи: куда сгинул? Не придется ли нести цветы к нему в морг?
Но на четвертый день он объявился, после чего два дня спал, потом еще один день рыдал. При этом мы еще должны были поддерживать наш нормальный трудовой ритм: дочка должна была готовить уроки, жена — высыпаться перед работой, а я что-то при этом еще и писать! И я должен сказать, что волновали тогда меня совсем другие темы — отнюдь не дружба народов!
На седьмой день Аурел распахнул дверь в ванную и издал вопль: увяли лютики! Это, впрочем, вполне естественно: провисели семь дней вниз головкой, без капли влаги, — мы, робея, даже не мылись.
— Что же мне делать? — Аурел горестно опустился на пуфик.
Вопрос этот, видимо, относился к нам.
— Я же должен за домик! Теперь меня убьют!
Надеюсь, не здесь?
...Так что некоторый опыт «дружбы народов», а также ее прекращения у меня есть. Но без помощи моих друзей, тоже специалистов по дружбе, мне не обойтись. В прошлый раз они мне помогли — может быть, сами не ведая об этом...
Рыдающего Аурела все же удалось тогда впихнуть в поезд, что было нелегко... Дело, думаю, тут не в национальности — в любой национальности имеются люди, не умеющие рассчитывать свои желания и планы.
Аурел совершенно неожиданно объявился через восемь лет — наша дочка, бывшая школьница, была уже тогда замужем. Но Аурел внешне совсем не изменился — и внутренне, к сожалению, тоже: по-прежнему не соразмерялся ни с чем, был в плену необузданных желаний. С вокзала, весь в рыданиях и соплях, — прямо ко мне. Получалось, что лучшего друга, чем я, во всей России у него нет! А может быть, и во всем мире?
Правильно говорила мне одна моя знакомая: «Твоя добросовестность тебя погубит!»
Но — барахтаемся! В этот раз Аурел явился уже без цветов и вообще — без вещей. Это, честно скажу, не порадовало. Что случилось?
— Я буквально еле успел выскочить в чем был! — радостно сообщил мне Аурел еще в прихожей.
В чем сейчас дело? По его версии теперь получалось, что националисты в его освободившейся, но сильно разгулявшейся республике хотели его убить — за то, что он женился на молодой русской. Поступок, конечно, неординарный. Зачем пятидесятилетнему дядьке, женатому уже дважды, снова жениться — на молодой, да к тому же еще русской? Как говорят, сердцу не прикажешь. Но Аурел даже и не пытался ему приказывать! И даже гордился своим бешеным сердцем! А нам — расхлебывай!
Дело тут, повторяю, не столько в национальности, сколько в самом Ауреле. Вскоре после его появления — подселения, естественно, к нам — я ездил в Москву и в купе встретил молодого красивого соотечественника Аурела, который, оказывается, тоже женился на русской — и при этом прекрасно у себя в республике жил! Так что дело тут, повторяю, в самом лишь Ауреле. Возможно, дело не в том, что на русской, а просто на слишком молодой? Или, может быть, даже не женился, а просто так? Многие национальности этого не любят, включая нашу. И потом, если он так красиво-трагически женился, то где же его молодая жена? Позабыл в спешке? Почему ей не звонит? Много вопросов и, я бы даже сказал, подозрений возникло тут. Но высказываться об этом я не решался: республики в основном уже отделились — но дружба народов по-прежнему считалась делом священным... и получилось бы, что я замахиваюсь не на Аурела, а на дружбу народов! В это время дочка от мужа вернулась к нам, и Аурел как-то сразу приосанился...
Надо было другим путем. И этот путь я гениально вычислил. В то время я часто гостил у Кузнецовых на даче. И вот однажды мы выпивали с Кузей в беседке, иронически комментируя все происходящее вокруг. А происходило следующее: Кузин батя Зиновий, в тертом морском кителе времен войны, командовал Битте-Дритте, сидящим на крыше. Как всегда, Битте-Дритте больше демонстрировал себя, чем работал.
— Ты обещал за два дня! — вопил Зиновий.
— Тут минимум на месяц! — свысока усмехался Дритте.
— Вот месяц тут и сиди! — в бешенстве прокричал Зиновий и ногой в рваном говнодаве пихнул лестницу, прислоненную к дому. Лестница медленно стала падать и с хрустом рухнула в заросли малины. Зиновий был — да и остается — настоящим мужиком, и гнева его все боятся... но не Битте-Дритте!
— В трубу можно поссать? — насмешливо крикнул он сверху.
Взбешенный Зиновий вошел к нам в беседку:
— Налей!
— У меня есть отличный кровельщик, — скромно проговорил я. — Беженец. Пропадает. Много не возьмет.
Зиновий радостным орлиным взором впился в меня. Хотя насчет «пропадает» (Аурел жил у нас довольно уютно) и насчет «много не возьмет» я не был до конца уверен. Но уверен я был зато в другом: держать больше Аурела у себя я не намерен!
Аурелу я, естественно, сказал, что интеллигентная богатая семья приглашает его к себе на виллу, много слыша о нем (от меня) и желая пообщаться. К тому же надвигается праздник уборки урожая, и не знаю, как у них (тут я снова слукавил), а у нас этот праздник принято отмечать на природе, буйно и пышно. И Аурел съехал!
Теперь на воздухе! Одна природа кругом!
И что самое славное — действительно оказался талантливым кровельщиком, о чем он сам — а тем более я! — прежде не подозревал. Теперь он там нарасхват, кроет все подряд, но в основном — богатые виллы, растущие сейчас словно грибы, и сам Аурел далеко уже не беден, хотя живет уже третий год в хламовнике у друга Вани — там он ощущает себя вольней, чем в полувоенной обстановке дома Кузнецовых... Но скоро съезжает: виллу отстроил себе!
Вот так! Не лыком мы шиты! А кровельным железом!
Да, не так я прост, как правда.
Так что пути эвакуации мной уже разработаны, и теперь надо по ним провести следующего... хотя ни Кузя, ни Иван пока об этом не догадываются — и слава богу!
Я вернулся к реальности.
— Куда едем? — деловито уточнил я.
— К тебе! — загадочно усмехнулся Ваня. — Ты что — против?
И Кузя тоже мрачно и загадочно усмехнулся.
Видимо, они имеют какие-то загадочно-зловещие планы насчет меня! Но и я имею их!
На мгновение я представил свирепого бритоголового Очу с таким же его другом по имени Зегза на крыше кузнецовского дома, в тот момент, когда Зиновий отбрасывает лестницу, и слегка вздрогнул... Но тут же взял себя в руки.
Мы как раз проезжали вокзальную площадь и увидели дружбу народов в нынешнем виде и во всей красе. Кроме пестрых цыган и задумчивых кавказцев тут теперь еще носились рваные, но веселые дети с кожей фиолетово-оливкового оттенка... из предгорий Памира? При этом, что странно, с ними не было никаких взрослых. И даже милиция, как сказал Ваня, не могла понять, откуда они. Тем не менее они чувствовали себя здесь довольно уверенно и весело, с воплями и радостными криками накидывались на людей, прося денег, что было понятно без перевода. Сейчас они налетели на нашу машину, лупили в борта, кричали.
— Привет вам, дети Юга! — рявкнул Ваня, но денег не дал и скорости не сбавил — и правильно сделал: растерзали бы!
Да-а, дружба народов принимает сейчас все более причудливые формы!
До нашего друга Очи в батиной квартире жил другой сын гор — Хасан. Потом он приютил друга Очу, которого раньше не знал, но, встретив где-то на рынке в затруднительной ситуации, сразу же величественно пригласил к себе (если быть точнее — то к нам!). Когда мы спросили Хасана по телефону, кто там с тонким голосом берет трубку, Хасан ответил с достоинством:
— Это мой друг. Его Оча зовут! — И, видно почувствовав наше недовольство, хотя он мало обращал на него внимания, добавил с достоинством: — Я ручаюсь за него, как за себя!
Лучше бы он сказал: как не за себя, — сам-то он не платил уже полгода. Так что рекомендация та не выглядела такой уж великолепной — но это с нашей точки зрения, а не с его: ему эта фраза казалась вполне достойной. Вообще на них можно было бы любоваться — если бы не денежный долг. То, с какой горделивой надменностью они держались, вызывало сначала уважение, а после — недоумение: неужели они не понимают, что раз не платишь, надо держаться поскромнее? Отнюдь! Скорее наоборот. Чем больше был долг — тем выше самомнение: мы можем все, нам подчиняются, никто не смеет нам указывать, когда платить, а когда не платить! Мы сами знаем, когда не платить. Никогда. Как остроумно, но мрачно заметил мой друг Сашка Бурштейн: «Может, как раз их Честь и не позволяет им платить? Может, по их законам потом на сестре никто не женится, если они заплатят?»