Вряд ли они думали о сестрах — но с ростом долга их надменность росла: видимо, с осознанием их силы. Когда мы приходили к ним на переговоры о «реструктуризации долга», маленький, но величественный Хасан неподвижно сидел в кресле и почему-то казался выше нас. Толстый, белый, бритоголовый, босой Оча садился скрестив ноги на ковер, брался руками за большие пальцы босых ног и застывал в неподвижности. Первые несколько раз мы думали, что он просто не знает по-русски, но потом выяснилось, что говорить может, но не считает нужным.
Потом Хасан куда-то исчез — не расплатившись и, разумеется, не извинившись. Тут Оча впервые счел нужным произнести нечто внятное: «У него дела!» Хотя особо внятным это не назовешь. Какие дела? Имеют ли они какое-то отношение к отдаче долга?.. Без комментариев!
Вскоре Оча привел жить в квартиру своего близкого друга Зегзу, за которого тоже поручился «как за себя!». Естественно, им обоим и в голову не пришло, что в этой рекомендации есть что-то ненадежное или тем более смешное. Они уже в себе не сомневались — так же, как и в праве жить в отцовской квартире не платя. Им, видимо, казалось, что уже — все! Победа! Только они, видимо, забыли (плохо учились в школе?) известную пословицу: «Русский медленно запрягает, но быстро ездит!» Поехали! Полетит красавец Оча вместе с другом Зегзой «белокрылой зегзицею», как сказала когда-то Ярославна, жена князя Игоря. Сейчас я в этом уже не сомневался — доперло! Лишь скорей бы, скорей! Ваня обгонял всех подряд, но мне казалось, что медленно, и я вертел головой, высматривая: на что бы пересесть, чтоб быстрей?
Лермонтов ехал на Кавказскую войну — теперь я еду! Такие величественные ассоциации прибавляли бодрости... Впрочем, и без бодрости пришлось бы этим заниматься: куда денешься? Не зря батя предпочитает тревожиться о глобальных проблемах, хотя малая кавказская война уже идет фактически у него на дому... Понятно. Кому охота??
Свирепо-надменные Оча и Зегза — это не добродушный Аурел: их на крышу не загонишь! Но и так, как сейчас, я не оставлю, будьте спокойны. Мы уже мчались вдоль Невы.
— Э! Куда? — встрепенулся я.
— Мы же сказали — к тебе! — усмехнулся Ваня. — Ты что, домой не хочешь?
Вообще-то я собирался на малую кавказскую войну... но и домой заскочить не помешает, малодушно внушал себе я. Тем более насчет денег и там можно пошуровать... у нонешней съемщицы... За июнь она заплатила. Сорвем за июль!.. Конечно, с бабами воевать — это не то что с горцами!
Мы перелетели Неву.
Хотя баба эта тоже из крепких. Мимо желтой башни Адмиралтейства...
А потом уже, набравшись опыта, — к горцам!
Тем более что она как раз тоже занимается дружбой народов.
Приехала из-за рубежа, чтобы заниматься нашей дружбой.
Мы въехали в Невский. Стало темней.
Втахова встретила нас сухо, хотя дверь после настойчивых наших звонков все же открыла. Даже ключей от своей квартиры у меня нет — все отдал!
— Надеюсь, вы уже слышали о катастрофе? — произнес Кузя, когда Втахова провела нас на кухню (правильно: наше место — на кухне!).
— К счастью, мы не имеем к ней никакого отношения! — иронически усмехнулась Втахова, с ходу прочтя намерения Кузи. Втахова была у нас представителем могущественного концерна «Пауэлл», верней, заведовала его благотворительной деятельностью у нас — в частности, дружбой наших народов за их счет.
— Ваши налили в спирт чернил, ваши же и столкнули... загадили все ручьи! — строго проговорила Втахова. Да, быстро она там научилась говорить «ваши» — о наших! Да, информация у нее поставлена — не зря у нее даже на кухне мерцает компьютер!
— Но цистерна-то — с вашими фирменными знаками! — широко и как бы простодушно улыбнулся Ваня. Для себя что-то кроит?
Знал бы, что в моей квартире будут твориться такие дела, — не поехал бы!
— Я, в общем-то, спешу. — Я поднялся.
— Горца из батиной квартиры выселять? — снова простодушно (простодушно ли?) улыбнулся Ваня.
— И ты собираешься выкинуть человека на улицу? — Изумленно, словно увидев меня по-настоящему впервые, Кузя глядел одним глазом на меня, а другим — на Втахову.
Ясно. Зарабатывает очки. А меня топит. Но мне это не важно — мне лишь бы конкретно выполнить задачу. Под себя Кузя строит пьедестал? Пусть!
Я поднялся.
— Пусть идет! — глянув на меня, потом на Кузю, сказал «добрый» Ваня.
Да, хочу уйти. Мне кажется, меня в моей квартире уже не уважают.
— Останьтесь — мне надо с вами поговорить отдельно, — сверкнула очками Втахова.
Отдельно — пожалуйста. Но в этой безобразной сцене, которая тут началась, участвовать не намерен. Я с грохотом закрылся в уборной.
Тончайшая, нежнейшая заграничная туалетная бумага, язычком свешивающаяся перед моим лицом, качалась взад-вперед от моего шумного дыхания...
Ну?.. Передохнул? С лязгом отодвинув щеколду, я вышел.
И увидел свой чернильный отпечаток на экране компьютера.
— Премию мы хотим назвать «Чернильный ангел», — пояснял Кузя Втаховой, снимая фотографию со считывающего устройства. — И хотели бы это изображение сделать символом.
Он обернулся в мою сторону, но ненадолго — я, видимо, его уже не интересовал: отдал свою чернильную душу для символа — и хорош!
— Присуждается за творческий вклад в дружбу народов... в наши дни. — Кузя скромно потупился.
Думаю, что Джалил Шакроевич и Багаутдин Анварович одобрили бы его действия — и с радостью приедут на чествование. «Надежный оплот»! Фирма «Пауэлл» должна поддерживать нашу дружбу, а то разругаемся — мало не покажется!
Видимо, Кузя прочел что-то нехорошее в моей ухмылке, потому что решил окончательно возвысить себя — и унизить меня:
— Неужели ты мог подумать, что это я для себя крою? — скорбно произнес он.
— А... для... кого же? — уличенный в самых низменных мыслях, пролепетал я.
Я огляделся вокруг... Неужели для Вани?
...Да-а... тот, конечно, пошуровал! Однажды по пути с Дальнего Востока в пьяном виде выпал из поезда, сломал руку — и тут же женился... Потом Амгыльда долго жила у него на даче, но Ване как-то все было недосуг— новые удовольствия и новые неприятности искали его! Да, действительно! Представители многих народов — их число у нас более ста — на моей памяти разыскивали Ваню, но в основном с угрозами: что-то там он у них спер, какие-нибудь оленьи торбаза, вышитые бисером, — но богатства, надо сказать, не копил — «уведенное» от одного друга дарил следующему. Василий Пуп, главный оплот нашей дружбы народов, брал Ваню несколько раз на разные курултаи, но закаялся — уж больно бурно Ваня дружил!
Ему? — я вопросительно поглядел на Ваню, потом на Кузю, и тот многозначительно «кивнул ресницами»... Ну что ж! Годится!
Слава богу, что мою душу не запятнала незаслуженная слава!
— Мы должны с вам поговорить отдельно, не уходите. — Жесткий голос Втаховой настиг меня буквально в дверях.
...«За хорошей дружбою прячется любовь!» — эту песню мы слегка насмешливо пели с Фатьмой, сидя на диване на семнадцатом этаже минской гостиницы «Дружба», где и познакомились тогда на всесоюзном слете молодых дарований тогда еще могучего Советского Союза.
«Торчат лопатки татарчат» — сейчас я вспомнил лишь одну строчку молодой поэтессы. А может, она ничего больше и не написала? Просто ей зачем-то было надо оказаться на этом слете, и она придумала эту строчку — а дальше уж комсомольские органы республики, где у нее все были родичи, сделали остальное.
Потом мы встречались на подобных слетах два года, она считалась поэтессой, я — прозаиком, но о литературе, насколько мне помнится, никогда не говорили, зато чего только не придумывали другого!
— Торчат лопатки татарчат? — спрашивал я ее при встрече.
— Торчат, куда они денутся! — лихо отвечала она.
Все эти слеты стали для нас лишь способом встреч и проходили столь бурно, что не только она прекратила сочинять стихи — не до этого! — но даже я под ее влиянием почти бросил писать прозу: не до того!
Помню, как однажды на семинаре в Дубултах, продолжавшемся две недели, я так ни разу почти и не заглянул в свой номер — зашел только лишь за машинкой, уже уезжая. Вдруг схваченный грустью, я постоял над письменным столом, за которым, по идее, я должен был трудиться не уставая... вместо этого он, девственный, покрылся слоем пыли! Куда меня тащит — и еще утащит — жизнь в образе этой раскосой бестии?
Я постоял над столом (внизу уже сигналил автобус), по пыли написал пальцем: «Мудак!» — и направился к лифту.
Потом она, когда пришли веселые времена, организовала какую-то артель с помощью своих братьев комсомольцев, а ныне бизнесменов — по пошиву детских носочков, почему-то на Кипре.
— Сшить ребеночку носочки, причем именно на Кипре, — разве не заманчиво? — усмехалась она.
Ее веселая лихость, раньше уходившая на мелочи — например, очаровать дежурную по этажу, чтобы та меня всегда пускала, — нашла теперь достойное применение. «Лопатки татарчат» торчали теперь по всему миру — она звонила мне то из Хельсинки, то из Парижа.
Помню ее отчаянный автопробег по гололеду из родной Казани в Москву. В тот раз мы были с ней уже в самом роскошном московском «Гранд-суперконтинентале», ели из золота.
— А хочешь книгу свою выпустить, в золотом переплете?
— Так ты, выходит... золотое дно? — вдруг, задумавшись о чем-то постороннем, пробормотал я.
— Золотая лихорадка! — Она прыгнула мне на колени.
Да-а... Было дело под Казанью. Но в тот момент я вспомнил, что моему московскому брату, у которого я официально остановился, должны позвонить из ленинградской редакции: судьба рассказа решалась!
— И ты можешь уйти отсюда? — Она окинула взглядом окружающую роскошь.
— Запросто, — кротко ответил я.
— Да... жесткости я у тебя научилась! — сказала она тогда.
— А я — у тебя!
Может, тогда я и обмишулился? Как раз тогда она прочла мне гороскоп — именно мой звездный знак вместе с ее звездным знаком ждут большие дела!.. Похерил! Поперек звездного неба пошел! Вот и результат. А чё? Нормально.