— ...Чай? — сдержанно Нонна произнесла.
Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении... во всяком случае — изображает его. И тем не менее он твердо произносит:
— Да.
Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так — демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:
— А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить?
Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?
Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное «да»? Но где же он? Видимо, я представляю для него большую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!
— Хелло! — сиплый его голосок.
— Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот — простые они! — Поначалу на жалость решил надавить.
— А что — стекла тебе? — прохрипел Боб. — Вы и так мне всю морду раскровянили — от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!
Ну, это погорячился он.
— Ну что с кизяками? — я на более мягкую тему перевел. — Есть идеи.
— Во-во! — Боб обрадовался. — Честно скажу — я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
— Пердолет?
— Умеешь ты сформулировать! — Боб захохотал. — Ценю!
Во сколько, интересно? Но если надо, воспою — хотя предмет это непростой для воспевания.
— Сняли кирасирский манеж, — Боб поведал. — Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже... Так бабки нужны тебе?
— Да есть маленько пока.
— Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
— ...Ну почему же? Приду.
— Но ты — с душой? Честно? — разволновался он.
— Конечно! — воскликнул я.
Я все делаю с душой. Тем более — дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
— В рабстве, что ль, у него? — снова поинтересовался.
— Примерно да, — я ответил.
Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел — чем-то еще более довольный.
— Я тут «Иосифа и его братьев» читаю. Как он из рабства выходил. Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
— Видимо, мою жизнь, — я ответил.
Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
— На вот тебе.
Красная цена!
— Спасибо, батя. Но не надо пока, — отвел его дар.
— А то бери. Помнишь, как в «Фаусте»? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам — и те были очень довольны.
Без ехидства не может он!
Снова звонок. Уточнения какие?
— Хелло... О, здрасьте, здрасьте! — прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: — Это Надя, аспирантка твоя.
Он сразу азартно дернулся:
— Дай!
Все сразу ему «дай»! Отвел его руку, шепотом заговорил:
— Спасибо скажи ей.
— Это за что ж это?! — воскликнул. — Она все напутала только! — Снова к трубке рванулся.
— Да постой ты! — Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. — Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? — Я прижал его к стенке: — Поблагодари ее.
— ...Понял, — неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. — ...Алло! — просипел он. — ...Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала — пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
— Слышал? — сразу взял быка за рога. — Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный — тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
Я мягко эту тему отвел:
— Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
— А ты, что ли, думаешь, я слепой? — вдруг и Кузя разволновался. — ...Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!
Без этого я пустышка, выходит?
— Поэтому и помогаем, как можем, И посылаем, когда получается.
— Спасибо тебе.
Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:
— Все! Вставай и убирайся.
— Из дома?
Вспомнила нашу старую шутку!
— Нет. В доме!
Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.
Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.
Подошел к ней поближе — и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов! Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.
Потом я топтал в манеже навоз — не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу — в золото. В крайнем случае — в медь.
КОМАР ЖИВЕТ ПОКА ПОЕТ
1
— Так что, готовьтесь к последней неприятности! — сказал врач.
— Надеюсь, в моей жизни? — вяло пошутил я.
— Нет. В его! — просто сказал он.
— Да? А мы собирались на дачу его везти.
— Никаких противопоказаний. Постарайтесь только, чтобы это прошло без дополнительных потрясений.
— Но там Вас не будет!
— Ну, будет другой врач... который скажет Вам то же самое. Готовьтесь!
— И как я должен готовиться?
— Ну, в основном — морально... ну и материально, конечно.
— Лекарства?
— Ну — лекарства тоже вреда не принесут. Но главное — представьте себе, что бы ему хотелось... под конец жизни. Вы знаете, что сейчас для него самое важное?
— О да!
— Надеюсь, он нас не слышит?
— Он вообще плохо слышит! А особенно — через стены!
— Сочувствую Вам. И желаю присутствия духа. Терпения. И как говорили в старину — милосердия.
— Спасибо.
Он нас не слышал — но зато мы его слышали! Уже довольно длительное время из его комнаты доносился какой-то периодический душераздирающий треск, природу которого я никак не мог понять
— Что это он у Вас там разбушевался?
— Хотите посмотреть?
— Нет. Мне пора. Это уже Ваше.
— Спасибо.
Проводив доктора, я пошел к отцу.
— С-с-сволочь! — донеслось оттуда. Это он так разговаривает с непослушными вещами. Да-а-а! Вот уж не ожидал! Вытащил с полки на стол тяжеленный кубометр клейких пахучих дерматиновых папок, спрессованных собственной тяжестью, и теперь с треском их разделял — дипломы, почетные грамоты, поздравления — слипшаяся его жизнь.
— Это не берем, что ль?
— Ну... тут, я думаю, будет сохраннее.
— В утиль, что ли, сдать? — усмехнулся он мрачно.
— Не лютуй, отец! Вот эту же совсем недавно тебе принесли — от губернатора.
— Эту всем принесли.
— Ну остальное-то — не всем!
— Нету сил выкинуть. А ты не хочешь мне помочь!
— Тут я тебе не помощник!
Хотел сказать: в твоих закидонах — но не сказал.
— Тебе надо науку твою дописывать, — бодро сказал я.
— ...Я тут сделал, чего ты просил, — он протянул потертую папку с растрепанными шнурками. — Что я помню, конечно.
Его жизнь.
— Спасибо.
Со двора донеслись гудки. Кузя! Я сунул папку отца в свою сумку. Вперед!
...Как мне нравится наша квартира! Особенно, когда нас там нет. Как раз сейчас всю ее залило солнцем. Вздохнул, взвалил на спину узлы, и шелестя ими по стенам, спустился. Нонна как раз вела под ручку отца — он шаркал ногами очень медленно. Отвык выходить. Его могучий лысый кумпол свесился и раскачивался. Да! Пока свежий воздух не слишком хорошо действует на него! Впрочем — какой тут воздух — один угар! Кузя, выскочив из машины, с удивлением смотрел. Год назад, в прошлый переезд, батя иначе выглядел. Сразу раскритиковал Кузин автомобиль. Теперь — не совсем, мне кажется, даже понимает, что происходит! Подавляя ненужные эмоции, я протиснулся с узлами вперед, крякнув, взвалил их на крышу авто, на ржавый багажник. Автомобиль жалобно заскрипел, скособочился. Кузя застонал, вскинув руки. Ничего! Сейчас батей уравновесим! Задвинул его. Автомобиль выпрямился.
— Веревку лови! — скомандовал Кузе. Не дать, главное, ему опомниться.
С Нонной залезли на заднее сиденье.
— Вперед!
Кузя, испуганно озираясь, выруливал со двора. Кругом кишел малый и средний бизнес — ящики, коробки, фургоны. А когда-то был красивейший двор!
— Батю своего придерживай! Падает! — процедил Кузя сквозь зубы. И это представитель одного из прогрессивных течений нашей политики! Где же сострадание к ближним?
— Слушаюсь! — откликнулся я. Излучать уверенность во всех направлениях — моя обязанность. Мне бы кто уверенности одолжил! Я вытянул из джинсов ремень, закинул бате на грудь, пристегнул к сиденью.
— Как-то ты жестко, — пробормотал Кузя. Вот оно, сострадание.
— Рули!
Мы выехали на шикарный Невский, слегка подпортив пейзаж. Ничего! Перебьются! Перелетели Неву. Отец вдруг вышел из глубокой задумчивости, повернулся и произнес, стеснительно улыбаясь:
— Слушай... надо бы вернуться.
— Что забыли?! — рявкнул я.
— Всемирную Историю! — совсем уже стеснительно произнес он.
— Двадцать восемь томов? — воскликнул я.
Кузя в ужасе чуть не съехал в реку. Двадцать восемь томов расплющили бы его коробочку! Отец писал капитальный труд — «Историю селекции с древнейших времен» и «Всемирная История» ему, конечно, была нужна... но возвращаться — плохая примета. Тем более, я и не собирался эту «Историю» брать.