– Елена, душа моя! – позвал Лукас, сразу как вошел внутрь.
Елена не отозвалась, но, пройдя на кухню, Окампо нашел ее и без этого.
Елена стояла у широкого распахнутого окна, выходящего во внутренний дворик, и мелкими длинными глотками пила из высокого стакана молоко. На Лукаса она даже не взглянула, хотя, конечно, понимала, что он тут.
– Елена… – хрипло произнес внезапно ставшими непослушными губами провинившийся супруг. Он откашлялся и начал заново: – Елена! Прости меня, ради бога. Это черт знает, что такое…
Супруга молчала и продолжала пить молоко, разглядывая в окно аккуратные кроны черной акации и цветущий алыми пятнами гибискус.
– Прости меня, пожалуйста, моя любовь! У меня сдали нервы. Гильермо… Он выбил меня из колеи своим предательством. Я соберусь и что-нибудь придумаю. Мы снова…
– Не мы, – перебила мужа Елена. – Ты.
– Я? Что «я»? В каком смысле? – Лукас непонимающе улыбнулся и начал снова. – Мы…
Елена повернулась к мужу. На верхней губе у нее белели молочные «усы».
– Ты. Я ушла от тебя, Лукас. Два дня назад. Хотя ты, возможно, не помнишь.
– Подожди! Что ты говоришь! Елена! Это что? Как? – Лукас вскинул руки к щекам. – Из-за того, что я пил? Впервые за все годы нашей жизни? Это же смешно! Это нелепо! Тот же… Гильермо, вот кто пил по-черному! И ему всё сходило с рук, ему все всё всегда прощали! Знали бы… каким он… Елена, почему? Почему, скажи мне! Я готов извиниться и пообещать, что я больше никогда, никогда…
– Твое пьянство тут совершенно ни при чем, Лукас, – остановила своего супруга Елена. – Я просто больше не могу быть с тобой. Я ухожу.
И она действительно пошла.
Елена вышла из дома с небольшой кожаной сумкой в руках, со сложенными в нее женскими мелочами, за которыми, видимо, и возвращалась. И пошла вниз по улице: как будто без цели, куда глядят глаза.
Лукас выбежал за ней на крыльцо.
– А твоя машина? – крикнул он отчаянно.
– Мне не нужно от тебя ничего, – не оборачиваясь, бросила Елена, не замедлив шага даже на самую малость. – Я приходила, чтобы отдать ее.
– Почему? Почему?! – кричал Лукас вслед, но никакого ответа не получил.
Лукас продолжал кричать вдогонку жене, умоляя ее остаться, с порога дома, в котором они прожили последние пять лет. Дома, купленного для нее, не знавшей никогда такой роскоши. Ютившейся все два месяца своего замужества с Гильермо в двухкомнатном курятнике, в котором не было даже телефона. Не говоря о кофейном автомате, кондиционере, о телевизионной плазме в каждой комнате, о спутниковом телевидении, о гараже с двумя автомобилями последнего года выпуска.
Она ушла, бросив все это, как есть. Такая же, как когда-то пришла к нему от Гильермо.
Разрушенный Лукас Окампо вернулся в дом. Его разум искал ответы на бесконечно, по кругу, возникающие одни и те же вопросы, и не мог найти ни одного. Кроме единственного. Простого и универсального.
Всему виной был проклятый Гильермо!
Лукас почувствовал, как его заново накрывает тяжелой волной ненависти. Огонек ярости, и так обреченный тлеть в его душе до окончания времен, вновь превратился в язык пламени, в любой момент готовый вспыхнуть огненным смерчем, достающим до самых небес.
Скрежеща зубами, сжавший до хруста в костях кулаки Лукас, расхохотался истерическим смехом.
Ну, а действительно: разве не смешно? Совсем недавно он чувствовал самые настоящие угрызения совести: как перед Еленой, так и перед Гильермо. Не без серьезной на то причины. В событиях, положивших конец их браку, Лукас (разумеется, втайне от обоих) сыграл ключевую роль.
В то время Лукас Окампо частенько, по-соседски, подвозил мать своей бывшей невесты с работы до дома. Заканчивая работу в конторе, он, так или иначе, проезжал мимо швейной мастерской, в которой донья Луиза вместе с другими женщинами Санта-Моники шила платки и платья на продажу туристам региона. Лукас любезно забирал ее после работы и подвозил к дому, в котором ему когда-то отказали в предложении руки и сердца.
То же происходило и тем самым, роковым для брака Елены и Гильермо, вечером. За исключением того, что машина Лукаса вдруг забарахлила. И встала, как вкопанная, прямо напротив одного из самых веселых местечек Санта-Моники, где, как было известно многим, любил проводить свободное время Гильермо. Причем случилось это как раз в тот момент, когда в кабачок заходили сразу четверо развеселых девиц, о роде занятий которых красноречиво свидетельствовали и обтягивающие, до звона в ушах, мини-юбки, и вульгарный макияж, и похабные словечки, которыми они, хохоча, перебрасывались между собой на ходу.
«Ну? Где тут наш Гильермо Гонсалес? Не прячьте от нас этого красавчика!» – эту фразу громко, во всеуслышание сказала наиболее развратно выглядящая девица.
После чего мать Елены расплакалась и велела Лукасу срочно везти ее не домой, а к дочери. На следующий день Лукас узнал, что Елена ушла от Гильермо, не дожидаясь, пока тот возвратится с гулянки. Гильермо впоследствии не раз приходил за ней в родительский дом, куда она от него сбежала, но ничего добиться не смог. Донья Луиза не пускала его на порог, а Елена не желала слушать никаких оправданий.
На это и рассчитывал Лукас, заказывая по телефону тех четырех девиц в таверну, в которой, как он знал заранее, в тот вечер будет пьянствовать с дружками Гильермо. Изобразить поломку автомобиля перед матерью Елены ему не составило никакого труда. А уж в том, что она расскажет дочери то, что «видела собственными глазами», он не сомневался ни мгновения.
В любом случае, Лукас не считал, что делает что-то предосудительное. Он лишь ускорил то, что должно было случиться рано или поздно.
Сейчас же он хохотал над собой и называл себя «полным болваном и кретином!» за то, что посмел испытывать по этому поводу хоть какое-то чувство вины.
На глаза несчастному, брошенному и разоренному мужу, попалось горлышко бутылки бурбона, торчащее из-под брошенного им утром на пол полотенца. Лукас глядел на него секунд десять-пятнадцать, после чего пробормотал: «К черту!», и решительно направился к бутылке виски, чтобы расправиться с ней до конца.
Лукас выпил залпом почти половину из того, что оставалось, и моментально пришел в се6я. Принятого алкоголя хватило как раз на то, чтобы утолить жажду похмелья, но не так, чтобы вновь отключить разум и память.
«Хорошо же, – свирепо произнес про себя Лукас и дал себе внутренний приказ. – Думай, Лукас! Думай!».
Спустя несколько минут разрозненные мысли в его голове, наконец, стали выстраиваться в нечто вразумительное и пригодное к воплощению в действиях.
Первым делом, конечно, надо добиться внятных объяснений от жены. Что такого он сделал? Оскорбил ее? Ударил? Вряд ли. Лукас в жизни не повысил на Елену голос и уж тем более, никогда бы не поднял на нее руку. Сказал что-то обидное про Гильермо? Это самое вероятное. Она всегда к нему относилась хорошо, даже после развода. Елена смеялась даже над этой его дебильной детской выходкой – с татуировкой. Когда Гильермо заявлялся к ним в дом, он часто специально садился так, чтобы две Елены – на его предплечье и настоящая, во плоти – смотрели друг на друга. Они с Еленой шутили на эту тему, словно не замечая, насколько это раздражает его, Лукаса. Для которого всегда было загадкой: за что все вокруг любили Гильермо? Каким образом в его пустых, пошлых и дурацких выходках окружающие находили что-то достойное для умиления, а не осуждения?
Затем надо было до конца разобраться с фирмой. Того, что обещал адвокат Молина едва хватит, чтобы покрыть взятые кредиты. Возможно, придется переехать в дом попроще. Дьявол! Может Елена ушла из-за этого? Потому что теперь он не может ей дать того, что раньше? Это было на нее совсем не похоже, но зато это было понятно Лукасу. С этим вопросом надо разобраться прямо сейчас!
Лукас, несмотря на выпитое, не стал на этот раз вызывать такси, а сел за руль Елениной машины. Заодно можно будет отогнать ее ей обратно, как жест своих искренних и бескорыстных намерений.
Ехать было недолго, и вскоре Лукас Окампо уже стучал в двери того самого дома, куда когда-то они вместе с Гильермо прибыли полные надежды и любви. Открыла донья Луиза.
– Здравствуй, Лукас! – сказала она вполне дружелюбно, но, тем не менее, двери за собой закрыла, сделав шаг к Лукасу на улицу, а не пригласив его пройти в дом.
– Здравствуйте, донья Луиза! Мне нужна Елена.
– Ее здесь нет, Лукас. Она знала, что ты приедешь уговаривать, поэтому забрала вещи и уехала.
– Куда? Скажите! Я вас умоляю!
– Я не знаю, Лукас. Честно, я без понятия. Тебе придется справиться с этим самому.
Плечи Лукаса опустились, он выглядел беспомощным и растерянным. Сердце Луизы дрогнуло, она проявила к любимому зятю сочувствие:
– Я не знаю, что между вами произошло, Лукас. Но, мне кажется, тебе не стоит ее искать. Даже, если ты ее найдешь, ты ее уже потерял. Смирись с этим, и живи дальше.
Вопреки ожиданию, участие не успокоило Лукаса, а наоборот – разожгло в нем характер.
– Слишком просто вы решили от меня отделаться, донья Луиза, – заявил он, зло прищурив глаза. – И вы, и ваша дочь. Вы обе еще пожалеете об этом, я клянусь!
– Ты пьян, – ответила донья Луиза уже без каких-либо любезностей и зашла обратно в дом, захлопнув двери прямо перед носом зятя.
Лукас простоял перед запертой дверью еще с полминуты. Закрыв глаза и глубоко дыша, он пытался успокоиться и взять контроль над своими кипящими от негодования и непонимания чувствами. Но преуспеть ему в этом совершенно не удалось. Окампо с силой треснул по запертой двери ладонью, чтобы выпустить наружу накопившийся гнев. Потом ударил по ней еще раз, и еще. После чего стремительно вышел на улицу.
Солнце уже клонилось к закату. Улица была пустынна. Только возле своего дома, на противоположной ее стороне, сидела совсем уже постаревшая донья Анна. Та самая, когда-то толкнувшая Елену в супружеские объятия Гильермо.