Лукас, хмыкнув от этой полной иронии нечаянной встречи, проделал несколько неслышных шагов и замер напротив слепой соседки, на расстоянии метров пяти от нее. Он и не думал, что старая дура еще жива.
Донья Анна сидела на своем любимом трехногом стуле, с бутылкой разбавленного вина около одной из его ножек, подставив лицо уже не такому жаркому, спустя три часа после сиесты, солнцу.
Лукас смотрел на Анну Моредо, и зубы его сами собой стиснулись до резкого скрипа, а желваки наперегонки забегали по скулам.
Не совсем отдавая себе отчет в собственных действиях, Лукас поднял с земли большой, во всю его ладонь, покрытый дорожной пылью камень. Окампо взвесил камень на руке – как бы примериваясь к броску. Возможно, именно этим все бы и закончилось, если бы донья Анна вдруг не произнесла:
– Ну? В лучах заходящего солнца я особенно хороша, верно?
От неожиданности Лукас выронил камень себе на ногу.
– Чего молчишь? Столько стоял-рассматривал, что уж явно можешь сказать, права я или нет, – слепая Анна рассмеялась собственной шутке. – Кто это вообще?
Лукас откашлялся.
– Это… Лукас, донья Анна. – Лукас Окампо.
– А! – лицо старухи расплылось в улыбке. – Здравствуй, дружочек! Как ты поживаешь?
– Ха, – усмехнулся Лукас, скорее сам себе. – Да ничего.
«Уж точно получше твоего любимчика-Гильермо, старая тварь!».
– Прекрасно, прекрасно! Я очень рада, – улыбаясь, сказала старуха.
– А можно и мне вопрос, донья Анна? – Лукас бросил потирать ушибленную ногу. – Как и всем остальным?
– Конечно, милый, спрашивай! – как обычно ответила слепая.
Окампо подошел к Анне вплотную, наклонился к ее левому уху и начал говорить:
– Я давно знаю, о чем хочу вас спросить, донья Анна. Вы старая, слепая старуха, всю жизнь прожившая в нищете, без мужа и детей, без настоящей семьи. Вы годами сидите тут у дороги, на обочине настоящей жизни, ловя всего лишь некоторые из ее запахов и звуков, проносящихся мимо вас. И то не самых лучших, донья Анна! Смею вас уверить! Автомобильные выхлопы и козлиное блеяние вашей соседки Луизы – вот основное, чем вы тут дышите и что слышите. Пытаясь, хоть на миг вообразить, из чего состоит настоящая, полная красок, цветов и других прекрасных звуков и запахов жизнь. Слышите вы!
Старуха, слушавшая слова Лукаса с накапливающимися прямо у нее на лице удивлением и обидой, вздрогнула от окрика. Лукас же наклонился к ее уху еще ближе и зашипел прямо в него:
– Так вот мой вопрос, донья Анна, который я давно хочу вам задать. Почему же вы, жалкая, слепая, немощная развалина, самое яркое ощущение для которой – это ползущая по ее тупому морщинистому лицу навозная муха, позволяете себе выдавать свои идиотские советы всем, кто бы о них не попросил? Что в своей жалкой слепой жизни ты видела сама, лично, чтобы хоть что-то знать о ней наверняка?
Мутные слепые глаза доньи Анны были наполнены слезами, но ни одной из них она не позволила пролиться – как бы этого не хотелось Лукасу Окампо. Справившись с дрожащими губами и подбородком, через комок в горле она произнесла:
– Ты жесток и груб, Лукас. Но я дам тебе ответ, как и всем другим.
– Да уж, будьте любезны, донья Анна! Я очень в нем нуждаюсь! – гримасничая, Лукас изобразил издевательский поклон.
– Чтобы что-то знать наверняка, не обязательно это видеть, Лукас. Иногда это даже лишнее. Внешнее часто вводит в заблуждение, ложь любит выставлять себя напоказ. Наряжаясь в роскошные наряды и улыбаясь шире трактирных дверей, распахнутых для пьянчужек. Правда же зачастую незаметна. И если ты занят тем, что разглядываешь ложь, ты раз за разом проходишь мимо нее.
Донья Анна свою речь еще не закончила, но Лукас, схватив ее за руку, перебил:
– Как? Как вы сказали? Ложь выставляется напоказ…
– Совершенно верно, Лукас! – гордо ответила старуха.
– А то, что ты видишь, тебя обманывает… – Лукас отпустил руку Анны и поднялся во весь свой долговязый рост. – И правда тогда становится незаметна!
– Да, Лукас, да! Вот я, например, не вижу тебя. Но точно знаю, что ты злой и мерзкий сукин сын, облаявший и обливший грязью человека, который годится тебе в матери и даже в бабки. Да еще и инвалида в придачу! Гнилых костей тебе в каждое твое блюдо до скончания веков и семь тысяч болезней на каждый твой внутренний и внешний орган! Включая твой малюсенький пенис, змеиный язык и твою тухлую поганую задницу…
Однако оскорблений, беспрерывным потоком идущих от доньи Анны, слушать уже было некому. Лукас в несколько большущих прыжков оказался у машины Елены, запрыгнул внутрь нее и с пробуксовкой рванул вдаль по улице, в сторону центра Санта-Моники.
В его медленно трезвеющей голове раз за разом повторялись одни и те же слова:
«Что ты на самом деле видел, Лукас? Что ты на самом деле видел?».
– Не хватало еще повторить судьбу этого мерзавца! – сердито сказал Лукас вслух самому себе.
Замечание было справедливым: машина Елены, на которой Лукас умчался от ее родительского дома, зависла на краю обрыва с пробитым передним колесом. Окампо, гнавший на полной скорости, чудом вырулил с дороги в безопасные заросли дрока, можжевельника и сумаха.
С тех пор, как это случилось, прошло не менее получаса. Все это время Лукас просидел в машине, сжимая обеими руками руль и тихо разговаривая сам с собой.
– Вот и хорошо, что так, – продолжил Лукас. – Надо успокоиться. Надо спокойно подумать.
Небо над Санта-Моникой хмурилось и темнело на глазах. Во-первых, уже вечерело, а, во-вторых, с гор шла туча, и по всему было видно, что дело закончится грозой.
Но Лукасу Окампо и вправду нужно было о многом поразмыслить.
Отправиться прямо сейчас в полицию с теми подозрениями, которые у него были, он не мог – его бы приняли за сумасшедшего! Тем более не стоило это делать заметно выпившим и на машине с пробитым колесом.
– Даже если меня выслушают, все равно, до утра никто ничего делать не станет, – размышлял вполголоса Лукас. – Тем более, что Линарес, наверняка, еще занят этим тупицей-туристом, умудрившимся потеряться в наших местах.
Лукас сделал очередной глоток из бутылки, предусмотрительно захваченной им с собой из покинутого дома.
«Я сам разберусь во всем. Если все было так, как я думаю, еще до рассвета у меня будут все нужные доказательства!» – так как рот был занят виски, эту мысль Лукасу пришлось подумать «про себя».
Успокоившись и придя к выводу, что спешить некуда, Лукас аккуратно доехал до дома. Еленину машину он сразу загнал в гараж и пересел в свою, выгнав ее к выезду.
Окампо открыл багажник, чтобы положить туда все, что должно было ему вскоре понадобиться. А именно: взятые из гаража мощный фонарь и лопату. Мысль о том, не глотнуть ли еще скотча из снова попавшей под руку бутылки, пришлось прогнать. Слишком многое стояло на кону – Лукас поостерегся захмелеть слишком сильно. Но на всякий случай все же кинул полупустую бутылку на заднее сидение – ночь обещала быть долгой и подпитка организму наверняка еще понадобится.
После этого Окампо быстро сбегал в дом, к их семейному с Еленой компьютеру, в котором почти сразу нашлось то, что «послужит неопровержимой уликой в суде» – когда он, Лукас, доведет это непонятное, несуразное дело до конца.
Произведя с найденным в компьютере документом кое-какие редактирующие операции, Окампо распечатал «доказательство» на принтере и спрятал его во внутренний карман пиджака.
Туда же он положил еще кое-что – взятое из расположенного в их спальне домашнего сейфа.
Теперь Лукас был полностью готов.
Он зашел на кухню, обдумывая, не забыл ли все-таки чего-нибудь в спешке. Машинально заглянул в холодильник, но тут же захлопнул дверцу. Думать о какой-либо еде в том возбуждении, в котором он находился сейчас, было невозможно. Лукас взял в руку кухонный нож, вытащив его из массивной деревянной подставки. Несколькими движениями проверил, насколько тот удобен для того, зачем может ему понадобиться. Не оставшись полностью удовлетворенным, Окампо положил нож на место, и попробовал вместо него большие, остро заточенные кулинарные ножницы.
Да, вот они действительно подходили в самый раз!
Лукас еще раз собрался с мыслями, и, чтобы успокоиться и вернуть себе хладнокровие, просто уставился в наполняющееся ночной чернотой окно.
То самое, в которое несколько часов назад смотрела Елена, прежде, чем заявить, что уходит от него навсегда.
На улице, тем временем, действительно стемнело почти окончательно. Усилился ветер, предвещающий скорую грозу. Лукас смотрел на раскачивающиеся под напором ветра деревья своего сада, почти не видя их.
– Ты ответишь мне за все, проклятый подонок… – шепотом сказал Лукас Окампо в загустевающую темноту.
А затем, сделав от окна пару шагов назад, встал посередине кухни на колени и помолился.
Спустя несколько минут, сверкнув фарами на выезде со двора своего дома, Лукас вырулил в уже ночной город.
И под грохот и сверкание молний начинающейся грозы, помчался на городское кладбище Санта Моники.
Дорога до кладбища была не далекой, но довольно трудной. Начавшийся ливень заметно осложнил движение. Лукас порадовался про себя, что совершенно правильно не стал больше пить. Ветер в некоторых его порывах можно было назвать даже ураганным. Деревья, в изобилии украшавшие Санта Монику, гнуло чуть ли не до земли, а некоторые из них повалило прямо на глазах Лукаса. Но, конечно, никакая стихия не была способна сейчас его остановить. Наоборот, Окампо чувствовал, как заряжается силой от всего, что происходит вокруг. Он сам становился чем-то вроде бури, бешеного тайфуна, смерча, перед которым никто и ничто не могло устоять!
Увы, ощущения собственной небывалой мощи исчезли, как только Окампо взял в руки лопату и воткнул ее в грунт. Мгновенно напитавшаяся водой земля сделалась тяжелой, липкой и вязкой, копать ее было нелегко.