Да, так вышло, что когда-то Елена одновременно получила сразу два предложения руки и сердца. От совершенно непохожих друг на друга, но хорошо знакомых между собой парней, живущих с ней на одной улице.
Прекрасным весенним утром, когда уже отцвел миндаль, но как раз принялись благоухать апельсиновые деревья, они оба стояли перед дверью ее дома, в отглаженных матерями костюмах, с цветами в руках. Невысокого роста Гильермо – с лазоревыми полевыми. Открытый и белозубый, с бесконечной любовью в глазах и таким же весельем в сердце.
И дылда Лукас – с огромной, солидной корзиной роз. Надежный и уверенный, досконально взвесивший все «за» и «против» в решении навсегда связать свою жизнь именно с ней, с Еленой.
Такими же разными, как они сами, были и принесенные женихами кольца. Гильермо преподнес Елене изящное серебренное, с хризолитом. Тоненькое, искусно выполненное в виде двух переплетенных между собой рук, мужской и женской.
Лукас же достал футляр с золотым. Из белого и красного золота, инкрустированного тремя среднего размера бриллиантами. Изделие при этом нисколько не уступало кольцу соперника во вкусе, а заодно, очевидно, превосходило его в цене.
Елена колебалась. Для нее сделанные предложения были равноценными. И в веселых глазах Гильермо, и в серьезных Лукаса, она ясно видела одинаково большую любовь. И тогда она решила прибегнуть к мнению извне.
У дома напротив всегда, даже в не самую приятную погоду, круглыми днями, от зари до позднего вечера, сидела на раскладном трехногом стуле ее соседка – сеньора Анна Моредо. Слепая старуха, известная на всю Санта-Монику и ее окрестности своими четкими суждениями обо всем на свете. Ее помощью Елена и воспользовалась.
– Донья Анна! Ответьте на пару вопросов, пожалуйста!
– Сколько угодно, милая, сколько угодно!
– Васильки или розы, донья Анна?
– Хороший вопрос, милая, – одобрительно качнула головой старуха. – Розы растят одни, чтобы продать их другим, чтобы они купили на них третьих. Васильки растут сами и ждут свою судьбу. Мне больше нравятся васильки, милая.
Лицо Гильермо осветила победная улыбка, но Елена жестом остановила его ликование, дав понять, что радоваться пока еще рано.
– Еще один вопрос, донья Анна!
– Сколько угодно, милая.
– Серебро или золото, донья Анна?
– Умный вопрос, милая, – похвалила старуха Елену снова. – Серебро тратят, золото хранят. Серебро темнеет, золото сияет вечно. Серебром не дорожат, на золото молятся. Я за золото, милая.
Пришел черед торжествовать Лукасу.
– Тогда последний вопрос, донья Анна.
– Спрашивай, милая, сколько угодно, – ответила слепая соседка.
– Гильермо Гонсалес или Лукас Окампо?
Старуха открыла рот, чтобы ответить, но неожиданно закашлялась. Прижав ладонь ко рту, и не переставая кашлять, другой она нашарила бутыль с разбавленным водою вином, всегда стоящую рядом со стулом на случай жажды. Сделав несколько глотков, Анна поставила вино на место, но до конца справиться со спазмами у нее все равно не получилось. Не менее минуты старуха била себя кулаком по груди, на ладонь ниже горла, словно пытаясь вколотить свой проклятый кашель туда, откуда он появился.
Оба жениха, да и Елена тоже, все это время с нетерпением ждали, когда же у доньи Анны пройдет приступ, внимательно ловя при этом каждое ее движение и каждый звук.
Наконец кашель унялся, и она смогла говорить.
– Дурацкий вопрос! – категорично отрезала слепая. – Конечно, Гильермо, милая! С Лукасом ты от скуки сдохнешь!
– Кхе-кхм… – закашлялся уже Гильермо.
Слова доньи Анны ему, конечно, были приятны, но и неловкость перед Лукасом он тоже ощутил.
– Мадонна! – завопила донья Анна. – Елена, ты тут не одна?
– Простите, донья Анна, – пряча смех в сгиб локтя произнесла Елена.
– Только не говори, что тут и Гильермо с Лукасом!
Елена подбежала к Лукасу, поцеловала его в щеку, сказала: «Прости!». И, взяв Гильермо за руку, бегом повела его к дверям своего дома, сообщать приятную новость родителям.
Лукас же с корзиной роз и отвергнутым золотым кольцом с бриллиантами остался посередине пустой, залитой мартовским солнцем улицы. В компании одинокой слепой старухи, только что решившей его участь.
– Лукас? Лукас, ты тут? Не переживай! – попробовала «подсластить пилюлю» Анна. – Ты меня прости, милый. Я…
– Не надо извиняться, донья Анна! – перебил ее Окампо. – Вы многое правильно сказали. Я тоже за золото, донья Анна. И мне надо просто подождать. Дождаться, когда серебро потемнеет. Пока его не решат разменять и потратить. И тогда…
Лукас говорил еще минут семь, рассказывая донне Анне о том, что не собирается отчаиваться, а будет терпеливо ждать свой шанс, что обязательно дождется того часа, когда Елена поймет свою ошибку и изменит выбор в его пользу и так далее, так далее, так далее…
– Ну-ну. Вот это самое я и имела в виду… – на исходе седьмой минуты вставила слово слепая советчица.
Подумав про себя: «И вправду: жить с Лукасом… Мадонна! Лично мне проще выложить витраж из мозаики!».
Удивительно, но Лукас оказался прав.
Елена сбежала от Гильермо уже через два месяца. Слишком непредсказуемой оказалась жизнь, которую он ей предложил. Слишком много в ней было его личной свободы, и слишком мало того, что Елена представляла себе как нормальную семейную жизнь. Выходки Гильермо, казавшиеся такими веселыми вначале, быстро начали раздражать и мучить. При этом совершенно невосприимчивый к упрекам Гильермо всем своим поведением показывал, что так будет и дальше – меняться он не собирался. Злиться на него за это было невозможно, но и жить с ним вместе во всем этом кавардаке, увы, тоже.
Лукас Окампо женился на Елене спустя еще две недели. Положительный, дисциплинированный, серьезный человек, заключение брака с которым на года прогнозировало лишь стабильность и просчитанный успех. Мать Елены, донья Луиза, на фоне воспоминаний о первом муже дочери, временами вынуждена была промаргиваться, чтобы перестать видеть над шляпой нового зятя нимб и торчащие из-за его спины белоснежные ангельские крылья.
Елена тоже была вполне себе счастлива, хоть временами ей и казалось, что она скучает по тому веселому безумию, которым щедро делился с ней Гильермо. Но наваждения быстро проходили, новый муж любил ее не меньше бывшего, полностью, и даже сверх того, во всем обеспечивая – что, в его понимании, было одним и тем же.
Отношения между Лукасом и Гильермо хоть и предсказуемо охладели из-за всей этой истории, но в целом не изменились. А с тех пор, как Лукас вложил в умирающий бизнес Гильермо свои спасительные средства, Гонсалес вообще проникся к нему исключительной благодарностью.
Доставшаяся Гильермо после смерти отца Антонио Гонсалеса мебельная мастерская была на хорошем ходу и давала приличную прибыль. Но нежелание Гильермо заниматься делами, в ущерб развлечениям, привело ее к краю пропасти. Из которой его вовремя вытащил именно Лукас, перекупив большую часть бизнеса, и лично встав у его руля. В последующие годы мастерская относительно процветала, развившись до четырех собственных салонов в разных городах Андалузии и небольшого филиала в Валенсии, тоже начинающего выходить на приличные денежные обороты.
Тем не менее, в самое последнее время Лукас уговаривал Гильермо продать все и вложиться во что-то более современное, приносящее более быструю прибыль. Гильермо, однако, упрямо не хотел торговать «смартфонами и компьютерной техникой», отговариваясь тем, что желает сохранить бизнес отца.
Лукас не произносил этого вслух, но считал, что со стороны Гильермо это крайнее лицемерие. «Если бы не я, «бизнес отца» был бы давно пропит! И на этом бы все закончилось. Гильермо никакого отношения не имеет к успеху, которого фирма добилась сейчас!» – этими эмоциями Лукас делился только с Еленой, ища поддержки у того, кто тоже знал Гильермо, как облупленного. Но она подобные слова никогда не комментировала, предоставляя мужчинам разбираться в своих скучных спорах самим.
И хотя Лукас был прав относительно собственной заслуги в успехах фирмы, кое о чем он старательно умалчивал. О том, что в почти что случившимся крахе фамильного предприятия Гильермо, он так же принял участие – причем самое непосредственное. Лукас, заплатив за это немалую сумму, обломал мастерской Гонсалесов пару ключевых заказов. А так же кое-где вмешался в поставки материала, перекупив то, что должно было прийти в мастерские, тем самым сорвав сроки, обещанные клиентам. Это было бы на самом деле не так страшно и вполне поправимо, если бы Гильермо руководил фирмой и сделал хоть что-то для устранения возникающих неприятностей. Но Лукас рассчитал правильно. Гильермо, махнув рукой на проблемы, развлекался, не замечая, как они набирают критическую массу. А когда для спасения ситуации стало поздно что-либо предпринимать, весь в белом на пороге офиса возник Лукас. Со спасительным предложением, от которого было бы глупо отказаться. Другими словами, Лукас Окампо успешно потушил тот пожар, который сам, незаметно для всех, устроил.
Всерьез по поводу бизнеса они повздорили только раз, недавно. Виной тому было лишнее спиртное, развязавшее языки до степени, превращающей аргументы в упреки. Именно на этой встрече Лукас и озвучил решение продать бизнес, и вложить деньги во что-то «более практичное». Гильермо был категорически против. И вообще «не выказал ни капли благодарности, которую я по праву рассчитывал от него услышать хотя бы раз!» – как заявил нехарактерно сильно выпивший Лукас. Начались разговоры о том, кто кому сколько должен и насколько чем обязан. Елена умоляла замолчать обоих, но от этого стало только хуже. Мужчины топили свой разум в вине, а друг друга во взаимных обвинениях. Чем закончилось, малопьющий Лукас не помнил, но уничтожающий утренний взгляд Елены говорил, что, наверняка, было сказано что-то совсем лишнее.