– Ещё и русские снайперы! А вы не пробовали их уничтожить?
– Пробовали.
– И какой результат?
– Четыре наши снайперские команды были уничтожены, а русские по-прежнему охотятся на всех, кого только видят.
«Чёрт знает что, теперь ещё и русские снайперы».
Прильнув к стереотрубе, спрятанной в глубине комнаты, чтобы не выдать себя блеском линз на солнце, фон цур Мюлен стал изучать русские укрепления. Дом прямо перед ним был уничтожен, и вид открывался отличный. Прямо напротив, метрах в двухстах, стоял полуразбитый дом, окна первого этажа которого были заложены кирпичами, оставлены только узкие бойницы. Вот из одной такой бойницы коротко татакнул ручной пулемёт, и снова затишье. Вокруг ряды разрушенных строений и сгоревшие коробки немецкой техники. Правда, тел солдат не видно.
– Майор, – обратился генерал к командиру батальона, – почему тут нет тел солдат?
– Русские не препятствуют нашим похоронным командам забирать тела погибших при штурме солдат. Жара, и им, видимо, самим не хочется дышать вонью разлагающихся тел. А мы иногда находим ещё живых солдат. На это время наступает затишье, и даже русские снайперы замолкают.
«Чёрт знает что, – снова подумал генерал. – Расскажи об этом кому из знакомых, так никто не поверит, но, судя по всему, это правда. Господи, за что мне всё это?! Почему именно меня выдернули из благословенной Франции и отправили в этот ад?»
Вернувшись в штаб, генерал ещё раз всё обдумал и решил не искушать судьбу приказом о нанесении артиллерийского удара по русскому госпиталю. Всё же надо прислушаться к старожилам, по крайней мере, не стоит с ходу настаивать на своём. Двое приятелей, приезжавших к нему в Марсель в отпуск с Восточного фронта, рассказывали настоящие ужасы. В отличие от других, русские бились фанатично, и основные потери вермахт нёс именно на Восточном фронте. Поэтому, пока он во всём не разберётся, не стоит рубить с плеча. Да и начальник штаба не будет ему откровенно лгать. В конце концов, приказать накрыть русский госпиталь огнём он ещё успеет.
Вскоре жизнь потекла однообразно: линия фронта в Сталинграде стабилизировалась, и все попытки немцев оттеснить нас к Волге провалились. Наши соседи после начальственного пенделя от комфронтом принялись выстраивать оборону наподобие моей, так что теперь я был спокоен за свои фланги. Немцы пока тоже затихарились, хотя в то, что они прекратят попытки выбить нас из Сталинграда, я не верил.
И вот внезапно к нам приехал корреспондент «Комсомольской правды». Ну корреспондент и корреспондент, что тут такого, спрашивается? А всё дело в личности корреспондента. К моему несказанному удивлению, это оказался сам Аркадий Гайдар. Насколько я знал, он погиб в начале войны, попав в окружение, когда именно и где – без понятия. А тут он сам, собственной персоной, живой и здоровый[25].
Гайдара знали многие – популярный детский писатель, да и вышедший в 1940 году фильм «Тимур и его команда» смотрели практически все, – так что вокруг него сразу образовалась группа почитателей. Мне же Гайдар показался простым человеком. Он с интересом слушал моих бойцов, которые рассказывали ему о своих боях. Гайдара сводили на передовую, он сделал снимки наших и немецких позиций и даже отличился при отражении немецкой атаки.
Хотя в последнее время наступило относительное затишье, но временами немцы предпринимали попытки прорвать нашу оборону. Как раз такая попытка и произошла, когда Гайдар был на передовой. Я его не сопровождал, но с ним был мой порученец. Они с Гайдаром как раз вышли из комнаты, служившей огневой пулемётной точкой, когда в амбразуру влетел немецкий малокалиберный снаряд. Как на флоте бывает «золотой выстрел», когда снаряд попадает в крюйт-камеру, так и тут 37-миллиметровый снаряд попал точно в амбразуру и разорвался позади трёх бойцов.
Сразу среагировав на раздавшийся взрыв, Гайдар с моим порученцем мгновенно вернулись назад и увидели лежавших на полу бойцов и неповреждённый «максим» в амбразуре. Подскочив к пулемёту, Гайдар открыл убийственный огонь по пошедшим в атаку немцам, а мой порученец стал на это время его вторым номером. От «максима» Гайдар оторвался, только когда прибежали новые бойцы, которые сменили его у пулемёта.
Гайдар пробыл у нас больше недели, излазив все позиции, а вскоре в газете «Комсомольская правда» вышел его очерк «В развалинах Сталинграда», где он подробно, с фотографиями, описал наши будни и как мы защищаем город имени Сталина. Я, кстати, по итогам того боя представил Гайдара к ордену Красной Звезды, который он получил очень быстро, чему можно было не удивляться: человек он был известный, а подвиг – реальный. Уже на следующий день весь фронт знал, как Гайдар лично отражал немецкую атаку, встав к пулемёту на место погибшего расчёта.
А в остальном всё было относительно спокойно. Мои потери в живой силе и технике были относительно небольшими: в городе бронетранспортёры использовались мало, да и под прямой огонь противника я их не ставил, нашей главной задачей было отвлечение на себя максимального количества немецких войск. Вскоре между нашими позициями пролегла линия сплошных разрушений, да и дома, где мы укрепились, тоже в большинстве своём были полуразрушены.
Так постепенно наступила осень, а за ней и зима. За всё это время немцы так и не смогли продвинуться вперёд ни на метр. Кстати, мирных жителей в городе не осталось, всех их эвакуировали, как и предприятия.
Вот так всё и продолжалось до 13 ноября 1942 года, когда, согласно операции «Уран», советские войска нанесли мощные фланговые удары по группе армий «Б», в результате чего, как и в моей истории, в полное окружение попала 6-я немецкая армия генерала танковых войск Паулюса[26].
Наша армия всё это время так и простояла в обороне, лишь периодически меняя части на передовой, чтобы бойцы и командиры могли немного отдохнуть. После того как 6-ю армию замкнули в котле, мы подождали две недели, пока немцы основательно потратят свои запасы, чему активно помогали мои диверсанты. Правда, после того как выпал снег, работать им стало несколько сложновато, труднее стало прятать свои следы, но ребята всё равно работали.
Я, кстати, тоже времени зря не терял – подготовил штурмовые отряды. По моему заказу мне изготовили стальные нагрудники и щиты, и когда через пару недель после окружения 6-й армии мы пошли вперёд, мои штурмовые группы приступили к зачистке. Впереди шли щитоносцы, они первыми входили в дома, а за ними следовали бойцы в кирасах и с автоматами. Дальше действовали стандартно: в помещение закидывалась граната, а после её взрыва врывались бойцы и открывали массированный огонь по любому шевелению. Действовали хоть и медленно, но планомерно, зачищая каждый дом. И тут им помогала бронетехника, которая, двигаясь посередине улиц, огнём своих орудий и пулемётов давила огневые точки противника.
Кстати, штурмовые группы я подготовил не только для своей дивизии, но для всей ударной армии. Севастьянов поддержал мою инициативу и помогал пробивать всё необходимое. В результате у нас опять были лучшие показатели среди других армий и намного меньшие потери. Пригодились и наши подземные ходы: по ним мы постоянно перебрасывали бойцов в немецкий тыл. Несмотря ни на что, немцы сопротивлялись упорно, но мы их давили. Главное, мы точно знали, что мирных жителей в городе не осталось, так что не приходилось опасаться, что они попадут под наш огонь при зачистке помещений.
Методично вытесняя немцев, мы совместными усилиями к 24 декабря закончили уничтожение противника. Тут фельдмаршал Паулюс не стал сдаваться в плен, правда, в итоге он всё равно в него попал, но раненым, и, к сожалению, захватили его не мои ребята и даже не бойцы моей армии. Такой вот облом. Как говорится, не всё коту масленица, что поделать. Но было символично, что немцы, вместо того чтобы праздновать 24 декабря Рождество, самый главный свой праздник, вместо этого будут в трауре по своей 6-й армии[27].
Надо ли говорить, какое воодушевление было в наших войсках и какие огромные потери понёс противник? Не знаю, сколько немцы потеряли в прошлый раз, я имею в виду убитыми, но думаю, что сейчас их гораздо больше, ведь в плен сдалось меньше, а общее количество немецких войск, пожалуй, даже больше, чем было в моей реальности. Город, конечно, жаль, хотя думается мне, что он всё же меньше разрушен, так как мы удержали большую его часть, и её не пришлось позднее отбивать обратно.
После завершения операции нам дали отдохнуть. Никуда отводить, правда, не стали, но мы отошли на свои старые позиции, где у нас всё было оборудовано, и бойцы просто стали отдыхать и отъедаться, насколько это было возможно в нынешних условиях. Уточнив, что минимум пару недель нас трогать не будут, я отпросился у Севастьянова, как своего непосредственного командира, и рванул попутным бортом в Москву. В самолёте промёрз как цуцик, и это несмотря на то что одет был тепло, в валенки и полушубок с ушанкой. Но дуло из щелей самолёта ужасно, а ещё и зима, температура за бортом около сорока градусов мороза. За ночь полёта так и не удалось поспать, приходилось постоянно двигаться да пить горячий чай из трофейного термоса, который я взял с собой – только это и помогало.
Прилетели уже утром, и я сразу рванул в госпиталь. Там повезло, Люда оказалась на месте, и была она уже не санитаркой, а медсестрой. Договориться с главврачом удалось без проблем, и Люду отпустили до второго января, правда, с завтрашнего дня, а сегодня она должна была отработать как положено.
Что интересно, за нами так и остались наши казармы и реммастерские, так что небольшая часть моих бойцов до сих пор находились тут, как, впрочем, и моя «ласточка», которую я не стал брать с собой в Сталинград. По крайней мере, мне тут есть где приткнуться, и если в госпиталь я добрался на попутке, то в часть ехал уже на своей машине, просто вызвав её к госпиталю. Дозвонился до своих прямо из кабинета главврача и немного подождал, а там и заночевал в своей комнате при штабе дивизии.