Спрячься с своею приятностью и кротостью, приличною вашему полу. Мое свойство уступить. Я мужчина и больше обязан быть благоразумным; следовательно, я могу, будучи правым и имея на своей стороне твердость и терпение, свойственное нашему полу, смотреть с жалостью на вздорную спорщицу, или спорщика, и тем привести в чувство и поправить. Не правда ли, любезный друг, Миротвор?
Г-жа Кутерьма. Господин Миротвор, не смешно ли вам, что он правым себя почитает?
Г. Кутерьма. Вы, я думаю, любезный друг, удивляетесь, как можно, подобно ей, заблуждаться, и будучи всегда неправою, думать, что она права.
Г-жа Кутерьма(со смехом, мужу). Ему это известно.
Г. Кутерьма(со смехом жене). Мы двое с ним знаем то, что знаем.
Г-жа Кутерьма. Что это значит, господин Миротвор, и что вы знаете двое?
Г. Кутерьма. Чего таить? Он нам общий друг и клялся мне быть искренним.
Г-жа Кутерьма. И мне тоже.
Г. Кутерьма. Верю, верю. Только я думаю, он тебя не называл правою в спорах, а меня уверял наедине, что всегда справедливость на моей стороне, и говорил, что, для спокойствия, надобно уступать твоей слабости.
Г-жа Кутерьма. Вот как он нас обоих дурачит!.. Он теперь же, говоря со мною, уверял меня, что я права, и то же, что тебе, из слова в слово твердил и мне.
Г. Кутерьма. Так-то вы издеваетесь над нами!
Миротвор. Любезный друг...
Г-жа Кутерьма. Он нас обоих за малых ребят считает.
Миротвор. Послушайте, сударыня.
Г-жа Кутерьма. Вы не стоите того, чтобы вас слушать.
Г. Кутерьма. Мы уже вышли из тех лет, чтоб нас за нос водить.
Миротвор. Мое намерение не то было.
Г-жа Кутерьма. Ваше намерение было подурачить нас.
Г. Кутерьма. И позабавиться на счет тех, кои всем сердцем приняли вас как искреннего друга.
Миротвор. Дайте выговорить...
Г-жа Кутерьма. Мне и смотреть несносно на того, который к нам приехал, как к своим дуракам.
Миротвор. Да пожалуйте...
Г. Кутерьма. Напрасно вы почитали себя так умным, и унижали нас, думая, что не скоро догадаемся о вашем умысле... но это с честию не согласно, и я ваш покорный слуга. (Уходит.)
Г-жа Кутерьма. Прощайте, господин умник... Ищите в другом месте для себя шутов. (Уходит.)
Миротвор(один). Вот так-то самое честное намерение с беспутными людьми принимает дурной вид! Правду сказать, я достоин этого, предприняв невозможное, и наказан неудачею моего предприятия и тем, что без обеду домой поеду.
Траур, или Утешенная вдова {*}
Изабелла, вдова.
Милена, сестра ее.
Постан, друг их и дядя Ветрана.
Ветран, племянник его и любовник Милены.
Карачун, лекарь.
Евдоким, слуга Изабеллы.
Действие первое
Евдоким(один, держа кошелек с деньгами). Сто рублей золотых заплатить лекарю Карачуну, который лечил барина... покойного... странное дело — дело, совсем противное справедливости... Когда бы он вылечил, я, любя барина, своих бы денег приложил... а то плати за то, что уморил... За это надобно бы с лекаря взять. Однако, уж я, по добродушию своему, то уступаю ему, что на нем... а этих денег не видать ему, как ушей своих... Я за барина на этого живодера так сердит, так сердит, что деньги себе в карман положу.
Ветран(осматривая все). Какая перемена! все здесь уныло! без меня этот веселый дом сделался монастырем... Вот я каков! где нет Ветрана, там скука, грусть... (Увидя Евдокима.) А, Евдоким! ты весь в черном! по ком тебе сгрустнулось?
Евдоким. Ах, сударь!
Ветран. Я из твоего ах ничего не понимаю. Сказывай скорей!
Евдоким. Увы!
Ветран. Ты меня бесишь.
Евдоким. Печаль у меня отняла язык.
Ветран. Как же ты это мог выговорить?
Евдоким. С великою нуждою.
Ветран. Да скажешь ли ты мне?..
Евдоким. Ах, сударь! такой печали не было и не будет. Все, что ни есть в доме, грустит... рыдает.
Ветран. Кто же у вас умер?
Евдоким. Вы знаете ли барынину постельную собачку?
Ветран. Она?
Евдоким. Нет, сударь; она жива; да с грусти все визжит... еще знаете ли вы нашего попугая, который такой говорун?
Ветран. Черт с ним, когда он околел!
Евдоким. Он жив, да от тоски, повеся голову, ни слова не говорит.
Ветран. Долго ли тебе меня мучить?
Евдоким. Вы знаете, сударь, обыкновение, чтобы печальную весть не вдруг сказывать... Я вас не хочу уморить.
Ветран. Чтоб тебя черт взял! ты и так твоею медленностью меня уморил... Я не смею спросить... Жива ли Милена?
Евдоким. Жива, сударь, только отчаянием своей сестрицы Изабеллы так тронута, так тронута, что чуть дышит.
Ветран. Все живы и все чуть дышат!.. да кончишь ли ты?
Евдоким. Неужто вы догадаться не можете?
Ветран. Нет; я знаю, муж Изабеллы, Добросердов, мой друг, мой покровитель, твой барин, жив.
Евдоким. А почему вы это знаете?
Ветран. А потому, что я от него письма имею, что я, по его просьбе, от полку уволен жениться на дорогой, на прекрасной Милене, которую я обожаю.
Евдоким. Да разве, написав вам письма, нельзя умереть?
Ветран. Что слышу! он умер?
Евдоким. Да, сударь, изволил скончаться!..
Ветран. Какое несчастие!.. Ну, да ежели это случилось, так и быть... Мне очень жаль его; он был мне вместо отца... Однако, по дружбе к покойнику, я хочу за его милость одолжить его и, рассея веселие в его доме, утешить всех, и даже жену его... и для того иду...
Евдоким. Постойте, сударь, велено никого не впускать.
Ветран. Никого, быть может... а меня, меня, который взрос, воспитан у них в доме как сын...
Евдоким. Вас-то именно и не велено впускать.
Ветран. Врешь!.. для чего?
Евдоким. Для того, сударь, что барыня моя, Изабелла, лишь увидит покойниковы туфли, то зальется слезами и обомрет.
Ветран. Бездельник!.. разве я похож на туфли?
Евдоким. Нет, сударь; однако вы ему близки были, он вас любил, как сам себя. И для того-то ваш дядюшка, Постан, который во время печали управляет всем вместо барыни, и запретил вас впускать. Его благоразумие боится вашей пылкости и ветрености.
Ветран. Его благоразумие бредит. (Увидя входящего Карачуна.). Кто это идет в черном платье? Не родня ли какая Добросердова?
Евдоким. Родня, сударь, и очень близкая... Он его уморил.
Ветран. Как?
Евдоким. Вы очень стали недогадливы... Это лекарь.
Карачун. Евдоким! доложи барыне, что я пришел ее кондолировать.
Евдоким. Как вам не стыдно, господин Карачун. В таком ли теперь она состоянии, чтоб могла быть кондолирована.
Карачун. Ох! пожалуй доложи; это необходимо нужно, и мне надобно исполнить мою должность.
Евдоким. Да что это такое? зачем вы пожаловали?
Карачун. Это не твое дело.
Ветран. Я тебе растолкую. Это все то же, что поздравить с благополучным отъездом на тот свет.
Карачун. Господин офицер, я вас не знаю, и уверяю, что никому не дозволяю со мною шутить, разве только моим больным, в случае нужды, для растягивания их селезенки.
Ветран. Поэтому вы для больных великий шут, для того, что они все до смерти захахатываются.
Карачун. Чем вы можете это доказать?
Ветран. Господином Добросердовым.
Карачун. Я не отвечаю за это.
Евдоким. И вправду; ведь он взялся лечить, а не вылечить. (На ухо Ветрану.) Постарайтесь эту харю выгнать.
Карачун. И доказать могу, что я его как должно, во всей форме лечил. Я не виноват, что его натура такая упрямая, что с формою медицины никак не согласилась.
Ветран. Разве люди сделаны для медицины, а не медицина для людей? Поэтому я сделан, чтоб шубу греть, а не шуба меня?
Карачун. Как вы осмеливаетесь такую священную науку равнять с шубою и думать, чтоб она была выдумана для всех людей без разбору? Есть только избранные, привилегированные натуры...
Ветран. Разумею... которых медицина одолеть не может.
Карачун. Мне с вами говорить долго не можно. Кто великую практику имеет, тому нет времени пустословить. (Евдокиму.). Скажи же барыне, что я приехал с кондолированием.
Евдоким. Поезжайте с Богом, господин Карачун. Я ей скажу, что вы были и сказывали мне, как вам жаль покойного.
Карачун. Да разве только?
Евдоким. А что ж еще?
Карачун. А за труды-то мои заплатить?
Евдоким. А сколько бы, например?
Карачун. С другого бы я гораздо более взял; но, по знакомству и по приязни моей с покойным, я только двести рублей возьму.
Евдоким. Двести рублей! Ах, господин Карачун! хотя вы лекарь, однако надобно быть христианином. Двести рублей!.. если будете так дорожиться, кто вперед захочет у вас умереть?
Карачун. И ты уж начинаешь шутить... Тебе можно бы лучше других знать, что он сам виноват в том, что умер. Оставя его натуру, которая так была глупа, он не все то исполнял, что я ему предписывал.