Котора, в пышности не стоя одного,
На свете многими в одном казаться хочет;
Все эти «вы» и «вас» не значат ничего,
Когда один ничто.
Всегда я думал то же.
Как рок меня во всем подобным вам создал!
Я было говорить «ты» барам начинал,
Но мне сказали так, что это мне не к роже.
Ты видишь ли, мой друг! каков развратен свет.
Мой муж сидит с слугой? — Не может быть; нет, нет.
Да! так, с слугой сидит! — что этого ужасней!
О, люта часть моя! — и оба в колпаках! —
О, подлая душа! — ах, кто меня несчастней!
Я чувств лишаюся, и меркнет свет в глазах!
Что сделалось тебе, супруга дорогая?
Так эта женщина, мой друг! жена твоя?
Бездельник! смеешь ли ты, с места не вставая,
Почтенья не казать, забывши то, кто я?
Или нельзя сидеть, тебя мне почитая?
Ты видишь глупости твоей теперь плоды.
Какую горьку я должна с тобой пить чашу!
Подлец дерзает мне...
Поди и сядь сюды;
И филозофию не разрушай ты нашу.
Дивлюсь великому терпенью моему.
Мне должно бы, позвав моих лакеев штатных,
Ударов тысячу велеть влепить ему.
Вот филозофскому какая честь уму!
Мой друг, что скажешь ты при нравах столь развратных?
Системы нашей мне страдальцем должно ль быть?
Я опыт дружества готов тебе явить,
Мое именье, честь, подвергнувши побоям,
Твоей премудрости казать себя героем.
Не бойся ничего и будь подобен мне.
Как камень просижу.
Увидим то, — гей, люди!
Суровости моей приличны ли жене?
Сенека...
Плюю я на всех твоих Сенек.
Ты этого, мой друг, пожалуй, не забуди,
Что я, хоть филозо́ф, однако ж человек;
И если у меня терпенья недостанет,
То филозофия моя со стула встанет.
Как мне ни хочется за грубость наказать,
Но я стыжусь сюда моих людей позвать:
Увидя этот страм, они о том расскажут.
Ну, сходно ли, суда́рь, то с честию твоей?
Какое мнение к нам люди те привяжут,
Которы делают мне честь нам быть родней;
Те люди знатные, придворны и случайны!
Мне страшно возразить, кружится голова!
Такие подлости совсем необычайны...
Какие, матушка, пустые то слова!
Ты честность бедную за подлость почитаешь,
А ты сама того никак не примечаешь,
Что языком твоим одна лишь правит лесть.
Ты подлость делаешь, себе то ставя в честь,
Что есть тебе в родне страмцы из знатна рода.
Велико дело — быть почтенным для родни!
Ты знай: родня моя — достоинства одни,
А добродетели — одна моя порода.
Вот так-то завсегда та сволочь говорит,
Котора, вышед в свет из черни самой грязной,
Скрывая глупою премудростью свой стыд,
И с добродетелью, для света безобразной,
Старается мрачить бесплодно знатный род.
Но льзя ль, чтобы со львом когда сравнялся крот?
Нельзя; но человек всегда другому равен.
О, чувство гнусное! ах, как же ты забавен!
Я знаю то, что я кажуся всем смешным, —
То есть тебе, жена, и прочим же таким.
Ну, смейся, смейся, — я того-то и желаю.
Вот наши лавры!
Я с досады умираю!
Я будто всем равна! Как можно то сказать?
Я, дочь, племянница князей и генералов,
Могу ль я быть равна с жена́ми всех капралов!
Ты хочешь, муж, меня до смерти затерзать.
Здесь Ветромах...
Поди скажи: я тотчас выду.
Забыв мне всю твою смертельную обиду,
Из милости у ног твоих прошу тебя,
Чтоб ты, как я тебя учила, так убрался,
Чтоб ты пред знатными хоть мало притворялся...
Чтобы притворствовать унизил я себя?
Всегда гнушался я прегнусным толь искусством.
Не будет никогда язык мой разен с чувством.
Послушай: для тебя и так уж я дурак.
Я там ношу парик, где прежде был колпак.
Широкий мой сюртук я серенький оставил
И платьем шалунов себя я обесславил.
Не требуй более; вот всё, что я могу.
Для нашей дочери, которую ты любишь...
Твоими пыхами ты Улиньку погубишь;
Собьешь ее с пути, — поверь мне, я не лгу.
Научишь пялиться, как ты сама, за знатью;
И, все достоинства включая в пышный род,
Научишь почитать за дрянь всю нашу братью.
Иль хочешь ты, чтоб наш единородный плод
Фамилии моей упадшей не восставил,
Которой знатности ты много поубавил,
Женясь на мне.
Итак, испортил я ваш род?
Ты знаешь сам, кто я.
Была девица прежде,
А стала женщиной, как вышла за меня.
Вот всё, что ты.
А я всегда была в надежде,
Что сделала я честь, унизясь до тебя.
Честь эта пустяки, изволь ты это ведать.
Все люди из всего выводят странну честь:
Отправить свой поклон, жениться, отобедать
И даже показать преподлу саму лесть.
Всё честь да честь, а честности нимало.
Коль честь ты сделала своим замужством мне,
Я тою ж честию сам отслужил тебе;
Мы квит; а сверх того, что мне принадлежало,
Я сделал госпожой тебя, жена, над тем.
Твоей я чести дал великие доходы,
Чтоб пышна честь твоя дурачилася всем.
Скажи, лишаю ли я честь твою свободы
Казаться, нос подняв, в каретах золотых,
В алмазах, в фандарах, в накладках кружевных,
В повесах длинных тех, которы за тобою,
Как башни, тащатся; спесивы, как кони,
Что я твой муж, того не ведают они;
Не придут никогда и посидеть со мною.
Да дело не о том. Не делаю препятств,
И честь твоя живет всегда, как ей то нравно:
Плачу за все ее я придури исправно.
Почто же честь мою лишать ее приятств?
Пускай себе твоя в карете цугом скачет,
Моя же у меня себя пусть в сердце прячет.