Подумать должно.
Что тут думать надлежит?
Жена и миллион.
Тебя я разумею.
Ты судишь иногда...
Не правда ли, умно?
Je me rends, Высонос, tu triomphes, а я сдаюся;
И, сердце я скрепя, на Улиньке женюся.
Хватились вы за ум! вот этак бы давно.
Пусть скажут обо мне: что вздумалось страмиться?
А вы им скажете: а целый миллион!
Притом, коль надо взять жену иль удавиться,
Так лучше, кажется, тогда, мосье, жениться;
А чтобы не было в женитьбе вам препон,
То с тестем надобно вам тотчас помириться.
Да вот его слуга, любимец-филозо́ф, —
Каков и господин, он точно же таков.
А как его зовут? Мне надо приласкаться.
Я знаю только то, что он великий скот,
И с этой не хотел я чернию якшаться.
Скажи, мой друг, кто ты таков? какой твой род?
Такой же человек и так же я родился,
Как ты; спроси, тебе то скажет сам Памфил.
Да кто же тот Памфил?
Который рассердился
Безмерно на тебя.
Моих не станет сил.
Он груб и неучтив. Меня звать «ты» дерзает.
Не вытерплю. Ты с ним, коль хочешь, говори.
Скрепися, о мосье! и в мысль себе впери,
Что денег миллион учтивым не бывает.
Теперь я щеголька потщуся рассердить,
Чтоб вздумалось ему меня поколотить.
Тем более его с Лентягиным поссорю.
Теперь, любезный друг, с тобою не повздорю.
Что было между нас, ты в том меня прости.
Тогда не знал твоих достоинств я отменных.
Как хочешь, всё равно, ты так меня чести —
В числе ли простяков, в числе ли просвещенных, —
Не меньше от того я буду то, что я.
Какая дерзость! встань!
Нет, я сидеть желаю.
А миллион, мосье!..
Того не осуждаю,
Что филозофия охотница твоя,
Когда захочется, сиденьем забавляться.
Ты знаешь ли, как он, такой и ты свинья!
Мосье! а миллион!.. Мы станем заниматься,
Чтоб другом нашим был слуга и филозо́ф.
Мой барин, дворянин толь знатныя породы,
Желанья изъяснить найти не может слов,
Чтоб мудрость преклонить твою к себе в любовь.
На что бы то ему?
Внушение ль природы,
Или иное что ему любить велит,
Равно как Улиньку, и твой премудрый вид.
Как хочет вас любить до самой он кончины,
То надо имя знать...
Зовут меня Пролаз.
Как в дружбе, так в любви для некакой причины
От Улиньки ему и от меня отказ.
Тебе же, Высонос, всё то же от Марины.
L’impertinent! le fat!
Смутило б это нас,
Когда б не думал я, что филозо́ф Пролаз
Возможет, как и все, в системе ошибаться.
Как хочешь надо мной ты можешь издеваться;
Всё это мне как пыль, которую топчу;
Но Улиньке не быть за ним — я так хочу.
Как смеешь столько ты, бездельник, забываться?
И должного тому почтенья не казать,
Кого и барин твой обязан почитать?
Не горячись, дружок, я разности не знаю
Меж нас.
Тебе тотчас я разность покажу.
Увидим.
Вот она!
Я в то себя сравняю.
Такие ж у себя я руки нахожу.
Мы квит.
Одною квит, осталася другая.
Не бойся, равенства по праву поступая,
Не буду этому я другу должником.
Держи его, а я бадинкою отмечу
Всю разность между мной и дерзким дураком.
Увидишь, как твою я спину изувечу!
Высонос держит Пролаза, а Ветромах бьет его тростью.
Разбой! разбой! Памфил! избавь меня, Памфил!
Кто здесь?.. Что вижу я!.. Какая это дерзость!
Меня за правила он мудрости прибил!
Поступка твоего ты чувствуешь ли мерзость?
Но человек такой, как я, как может снесть,
Когда слуга его офискиру́ет честь?
И, говоря ему и в колпаке, и сидя,
Зовет «тебя» и «ты»!
А! мой любезный друг!
Что это?
А вот то, что ты, его обидя,
Обидел и меня, и добродетель вдруг;
Что ты несносен мне; что вон прошу из дома.
Когда б я знал, мосье! что этим досажу!..
Но я его, мосье, за это награжу.
Нет, вон!
Поди отсель!
Такого я содома