Исполнить должно мне, отмстить за нашу честь
И дело славное хоть разик произвесть.
Но прежде, нежели я тем себя прославлю,
Я в безопасность грудь мою от ран поставлю
И множеством дестей бумаги обложу.
Тогда-то храбрость я надежно покажу.
Мне сделать то велят различные причины:
И что из рук у нас выходит миллион,
И хладнокровие изменницы Марины.
Увидит то злодей, какой я дам трезвон!
О ты, которого я столько ненавижу,
Который столько мне причин сердиться дал,
Дрожи!.. Притом же я в дуэле то увижу,
Чего родясь еще я сам и не видал,
То есть каков я храбр...
А вот моя неверна.
Давно ль ты стала так, мой свет, высокомерна,
Что и присту́пу нет?
Пожалуй, ты отстань.
И рожу в сторону воротишь.
Перестань.
Мне время нет, поди.
За что ж ты так вздурилась?
А прежде — помнишь ли?..
Не помню ничего.
Я знаю, отчего ты столько возгордилась:
Ты к филозофии с Пролазом пристрастилась.
Не трогай ты ничем Пролаза моего.
Пролаза твоего?.. Ту грубую скотину?
Не узнаю мою я более Марину.
Не узнавай; о том лишь я тебя прошу.
Так знай же, твоему Пролазу отомщу!
Ты будешь плакать, верь!
Вот как она уныла.
Пилюли действуют, которы я дала.
А я тебя ищу; скажи, где ты была?
Что вы печальны так?
Сама себе постыла.
И свет мне стал немил с тех самых пор, как ты
Изобразила мне так черным Ветромаха.
Исчезли предо мной те мнимы красоты.
Женою быть его, поверьте, много страха.
Всё прожил, весь в долгу; не вами пле́нен он,
А любит искренно ваш только миллион.
И можно ль ожидать любви от вертопраха?
У модных молодцов прелестна только та,
Которая мотать им средство доставляет;
А после — денег нет, и прелесть исчезает.
И нынече жена подобно как руда:
Лишь выйдет золото, оставят навсегда.
Речь каждая меня смертельно ужасает.
Вы скоро правду слов узнаете моих,
Что мало женихов, каков Прият, таких.
Почто ж он был, почто так робок, непроворен?
Ему казался путь ко счастию затворен.
Он, смертно полюбя, считал вас божеством
И думал, что он вас не может быть достоин.
Болезнь его, болезнь уверить может в том:
Отъездом вашим был он столько беспокоен,
Размучен, что без вас тотчас же занемог.
Мне сказывали: он не мог таскать и ног,
И тотчас после вас горячкой слег в постелю,
И бредил Улинькой он целую неделю;
Потом, как жар прошел, то прискакал сюда
Затем, чтоб умереть у ваших ног от страсти;
И шпагу уж купил.
Какая же беда!
О, бедненький! Нельзя ль ему помочь в напасти?
Его вы можете лишь только исцелить.
Он, право, хочет кровь свою при вас пролить.
Он тотчас будет к нам и, ставши на колени,
Вот так...
«Сударыня! — тогда вам скажет он. —
Вы не услышите ниже́ малейшей пени,
Не вы виновны в том, что мне судьбы закон
Велел, навеки в вас влюбяся, лишь терзаться.
Однако не могу судьбе повиноваться.
Я должен умереть, не могши быть любим.
Когда надежды нет желаниям моим, —
Прости, дражайшая!»
Постой!.. Ах, как же я забылась!
Казался сам Прият.
Не грех ли будет вам,
Когда от вас умрет Прият?.. Да вот он сам.
Беда! ах, Улинька от нас отворотилась!
Не стыдно ль! робость в вас опять, суда́рь, вселилась.
Отложим на сей раз открытие любви:
От страха чувствую, Пролаз, мороз в крови.
Приближьтесь к Улиньке, и будет потеплее.
Смотрите, он дрожит, — кто может быть страстнее?
Как бледен!
Бедненький!
Хотите ль, чтобы я,
За вас к ногам ее упав, открыл ваш пламень?
Любезный мой Пролаз, ты одолжишь меня.
Вы знаете ль, суда́рь, что с вами треснет камень!
Пожалуй, не сердись. Иду... я трепещу!
Как примет то она, что столько я нахально,
При всех... Как горько мне и будет то печально,
Когда рассердится... Я случай приищу,
Когда куда-нибудь поедет на гулянье.
Я разумею вас: на поле, на лужку,
Овечек миленьких и пастухов в кружку...
Не стыдно ль пропускать толь сча́стливо свиданье?
Представьте вы себе Маринушку кустом,
Меня хоть со́сною, себя же — пастушком,
Пастушкой — Улиньку, а зеркало — рекою.
Я к вам привел его и телом и душою.
У вас во власти всё: и жизнь и смерть моя...
Не гневайтесь... или навек погибну я.
За что сердиться мне? О вас я сожалела.
Что слышу! в радости... не знаю, что сказать,
И сердце вон летит, и не могу дышать!
Мне барышня, сударь, велела то сказать,
Что не противны вы.
Солгала на меня;
Но, нагло так меня бесстыдством ты виня,
Скажи: когда тебе я в этом открывалась?
Не говорили вы, сама я догадалась.
Такою дерзостью меня ты погубишь.
Марина! для чего неправду говоришь?