Н а т а л ь я П е т р о в н а. «Чайку»? Это там птицу убили? Нет, я не люблю, когда животных мучают. Нет ли книги, чтобы было классическое и можно читать?
С т р а х о в. И классическое и можно читать. Сейчас подыщем. Вот посмотри. (Передает ей книгу.)
Н а т а л ь я П е т р о в н а. А ты опять куда-то собираешься?
С т р а х о в. Ильина я не застал. Поймаю его, потом надо с Любой поговорить.
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Почему они со всеми делами бегут к тебе?
С т р а х о в. Потому что я их дела считаю своими делами. И ученики это знают. Видишь ли, теперь нельзя, да и неинтересно преподавать свой предмет «от сих до сих», А занятия по литературе ограничить школьными занятиями просто невозможно. Я с учениками о многом говорю — вот отсюда и дружба. И, ты знаешь, помогая школьникам, я сам становлюсь сильнее, увереннее. Да-да, мы друг другу нужны. Куда же Ильин убежал? (Уходит.)
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Антон! Антон! Ушел… Ах, я опять для него галстук купить позабыла… (Ложится на кушетку, берет книгу, оставленную Страховым, читает.) «Флобер. Госпожа Бовари». Ну ладно, надо же иногда почитать. (Читает.) «Мы сидели в классе»… Опять про школу!.. «Когда вошел директор в сопровождении новичка, одетого в городское платье, и классного сторожа, несшего большой пюпитр, кто спал, проснулся». А вот мне спать захотелось!
Осторожно входит В е р х о в с к и й.
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Вы его не встретили?
В е р х о в с к и й. Видел, как он выходил. (Садится на диван рядом с Натальей Петровной и обнимает ее.)
Дверь открывается, появляется В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Незамеченный, он доходит до середины комнаты, берет нож и стучит по графину.
Любовники отпрянули друг от друга.
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Внимание! Я понимаю: в чужую нравственность входить нельзя…
В е р х о в с к и й. А в чужую комнату можно?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. В чужую — пустяки, а вот если бы Антон Иванович в свою вошел? Я не о вас забочусь, мне его жаль. Ну, она прирожденная женщина, но вы — учитель. Это непедагогично.
В е р х о в с к и й. Довольно! (Наталье Петровне.) Я позвоню. (Уходит.)
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Что вам еще надо?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Я требую, чтобы вы хотя бы дверь запирали.
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Вы требуете? Это шантаж? Хорошо. Говорите Антону.
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Наоборот, я скрыть хочу.
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Доносите мужу, я не боюсь…
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Ох, не способен… Я, я боюсь… За Антона Ивановича боюсь…
Н а т а л ь я П е т р о в н а. Не хочу говорить с шантажистом.
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. А вот я должен говорить с… с вами.
Н а т а л ь я П е т р о в н а (убегая). Не буду!
В а с и л и й М а к с и м о в и ч (уходя за Натальей Петровной в комнату). Нет, будете!
В течение секунд десяти из соседней комнаты слышны голоса Натальи Петровны и Василия Максимовича. Спор наконец стихает. В другую дверь, пятясь, входит М а р и я М и х а й л о в н а, за ней — С т р а х о в.
М а р и я М и х а й л о в н а. Если вы что забыли, Антон Иванович, я подам. С дороги возвращаться — плохая примета.
С т р а х о в. Где Наталья Петровна? (Указывает на дверь спальни.) Она там? У нее кто-нибудь есть?
М а р и я М и х а й л о в н а. Явственно не заметила. Кажется, Верховский Павел Николаевич зашли.
С т р а х о в. Туда? (Идет к двери.)
М а р и я М и х а й л о в н а (загораживает дорогу). Ну что же? Сначала здесь разговаривали, а по какому-нибудь делу в спальню пошли.
Страхов бросается к двери.
Антон Иванович, остановитесь! Чего же не видали там? Я лучше сама, в скважинку… Истинную правду скажу, не укрою. (Бежит к двери.) И куда Василия Максимович провалился? (Нагибается к скважине.) Вижу я плохо… (Кашляет, желая предупредить.)
С т р а х о в. Кто там?
М а р и я М и х а й л о в н а. Мужчина.
С т р а х о в. Какого роста? В сером пиджаке?
М а р и я М и х а й л о в н а. Роста подходящего, только без пиджака.
С т р а х о в. Без пиджака?
М а р и я М и х а й л о в н а (подходя к Страхову). Антон Иванович, крепитесь. Теперь не только женатым, а и холостым изменяют. Ваше положение еще хорошее.
Дверь спальни отворяется. По-видимому, примиренные, выходят Н а т а л ь я П е т р о в н а и В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Несколько секунд Страхов стоит неподвижно, как бы не веря счастью. Затем бросается к Василию Максимовичу на шею.
С т р а х о в. Василий Максимович! Радость моя!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Обстановка первого действия. Вечер. С т р а х о в у стола, читает объемистую рукопись.
С т р а х о в. Хорошо. (Пауза.) «…Ночью по небу шли медленные тучи, как скорбные сестры с поникшими головами…» Очень хорошо, Василий Максимович.
Вбегает Л ю б а с письмом в руках.
Л ю б а. Антон Иванович, я письмо получила! Такое! (Зажмуривает глаза.) Вот. Прочтите.
С т р а х о в (растерянно). Что вы, Люба, оно же адресовано вам…
Л ю б а. Все равно, мама уже прочла. Раньше меня. А мне посоветоваться надо. Подруг я стесняюсь, а от вас секретов нет. Вот и пришла. Прочтите, пожалуйста. И помогите. Что же мне делать?
Страхов читает про себя.
Он пишет, что я ему очень нравлюсь… Странно. Он часто издали провожает меня, когда я иду из школы… Вы обратили внимание: когда «я иду». (Пауза.) До моего лица дочитали? Чудак… Какая же я интересная? (Пауза.) Мое имя узнал, а сам не подписался. Почему? Неужели я могу кому-нибудь понравиться?
С т р а х о в (складывая письмо и возвращая его Любе). Чему вы удивляетесь?
Л ю б а. Я же хромая!
С т р а х о в. Это совершенно не важно, да и почти не заметно. А лицо у вас, Люба, милое, интересное, красивое лицо.
Л ю б а. Вы… вы из жалости говорите.
С т р а х о в. Да за что вас жалеть? Простите, Любочка, но иногда мне кажется, что вы своей хромотой кокетничаете, честное слово. Ну, а куда вы после экзамена убежали? Я вас и поздравить не успел.
Л ю б а. Я гуляла долго… Сегодня мне все красивым кажется. Я раньше, например, не замечала, какой прекрасный дом на углу. Лицо у этого дома такое открытое, гордое и немного надменное, как у старого военного. А дерево зеленое-зеленое, светлое-светлое! И птица на ветке. Розовая с белым. Я знаю, что здесь таких не бывает, но я сегодня видела, видела, честное слово! А вы никогда не видали?
Ст р а х о в. Нет, не замечал.
Л ю б а. Я сегодня все стихи вспомнила. Каждое слово, каждый звук так услыхала, так увидела… И мне показалось, что все поэты свои стихи писали про меня, для меня. Антон Иванович, простите!
Входят М а р и я М и х а й л о в н а и В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Оба очень довольны.
М а р и я М и х а й л о в н а. Любочка вам свою радость открыла? Письмо-то показывала? Как я ее письмо распечатала — хотела во двор бежать, всему дому прочесть, да она выхватила — и к вам! (Берет у Любы письмо.) Кто же это написал?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Судя по экспрессии языка — литератор.
М а р и я М и х а й л о в н а. Отнеси господь! Не может быть литератор. Ты же сам говорил: искренне, бескорыстно написано. Антон Иванович, а по вашим точным наукам нельзя дознаться: кто это сочинил?
Л ю б а. Мама, я его не знаю и отвечать не собираюсь.
М а р и я М и х а й л о в н а. На все, на все согласны.
Л ю б а. Мама! Как вы… А может быть, я полюблю другого? (Убегает.)
М а р и я М и х а й л о в н а. Другого? Нравственность-то как покачнулась! Антон Иванович, кто же это написал? А нельзя ли через милицию доискаться?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Я говорю — литератор.
М а р и я М и х а й л о в н а. Ну, довольно нам и одного литератора. Вдвоем вы и вовсе сопьетесь. (Указывая на мужа.) Антон Иванович, ему место на двести восемь рублей предлагают, а он лицо отворачивает. «Мне, говорит, служить некогда, я два месяца буду свою рукопись шлифовать». Ювелир бессовестный! Ну какой из тебя сочинитель? Настоящий писатель должен в глаза бросаться. У него выправка быть должна. Ну куда тебе!
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Антон Иванович, судите меня. Отвечать ли мне на все голоса в мире или только на входящие бумаги в канцелярии? Приделайте к моей душе либо крылья, либо хвост!
С т р а х о в (берет со стола рукопись и убирает ее в ящик). Я только начал вашу рукопись, но многое меня тронуло по-настоящему. Пишите…
Василий Максимович бросается к Страхову и пожимает ему руку.
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Антон Иванович! (Отходя.) А мои пятьдесят пять лет — ничего?
С т р а х о в. Вы любите эту работу?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Люблю.
С т р а х о в. Ночи, когда приходят и окружают вас образы, такие живые, плотные, что в комнате можно их тронуть руками, — эти ночи вы знаете?
В а с и л и й М а к с и м о в и ч (вдохновенно, шепотом). Знаю…
С т р а х о в. Пишите.
В а с и л и й М а к с и м о в и ч (хватая Страхова за руку). Идемте, идемте ко мне, я вам прочту последнее. (Увлекает Страхова из комнаты.)
М а р и я М и х а й л о в н а. Вот какое время: человек человека в литературу толкает.
Вбегает Н и н а, удерживаемая В е р х о в с к и м.
Н и н а. Пусти! Я все равно скажу. Антон Иванович дома? Позовите его.
М а р и я М и х а й л о в н а. Они сейчас с Василием Максимовичем для обоюдного чтения, как жулики, заперлись. Пойду у дверей караулить.