Воскресным утром меня разбудил ранний звонок.
– Алло, слушаю, – сонно откликнулась я.
– Это Станислав, – глухо послышалось в трубке.
Звонил мой двоюродный брат и родной брат покойного мужа Людмилы. Стасик деликатный человек, и беспокоить людей по пустякам – не в его характере. Потому-то я насторожилась:
– Что-то случилось? У вас неприятности?
– У нас всё по-прежнему, не лучше и не хуже, – мрачно усмехнулся Станислав. – Неприятности у Людмилы…
– Слушай, Стасик! – нетерпеливо перебила я. – Может, она сама разберется в своих проблемах? Мы ремонт делаем, и я вчера поздно легла, пока что плохо соображаю. Не расположена я обсуждать с раннего утра Людкины причуды! Она жила у меня почти неделю, я наслушалась её досыта! На год вперёд. Если, конечно, очень хочешь что-то обсудить, то давай созвонимся вечером и поболтаем. Но надо ли тебе вникать в её заморочки? Подумай до вечера.
– Да подожди ты! Дай сказать! Мне позвонили ночью. Людка в больнице! – выпалил Станислав. – Разбилась она.
– Как разбилась? – ахнула я. – В аварию попала?
– Нет, с лестницы свалилась. В какой-то подмосковной больничке лежит.
– Так она же на дачу к кому-то поехала…
– Вот на даче и свалилась. Она позвонила своему бывшему начальнику. Разговорились, вспомнили былое. Он сказал ей, что в выходные будет с семьёй на даче. Имел неосторожность пригласить нашу Людмилу. Она рванула к ним в гости. Там застолье, закуска, выпивка – всё, как полагается. Людка перебрала спиртного. Её спать уложили на втором этаже. А ночью она проснулась, и её понесло куда-то. Может, в туалет, может, подышать. Одним словом, упала с лестницы и серьёзно расшиблась. Хозяева вызвали неотложку. У них нашёлся мой телефон, мы когда-то сотрудничали. Они и звякнули, – пояснил Стас. – Людка в больнице. Ехать надо. Всё же я мужик, надо бы по-женски разобраться, что ей требуется, чем помочь.
– А твоя Наташа не может с тобой поехать?
– Она у матери. У нас тёща оправляется после инсульта. Забыла?
Брат напомнил о своих непростых семейных обстоятельствах, и мне стало совестно. Мир делится на здоровых и больных, и эта грань тонка. Такова жизнь. Болезни входят в состав бытия. Пока всё благополучно, мы ищем истоки радости и удовольствий. Занедужив, мы мечтаем только об одном – о простых буднях здорового человека. Недуги диктуют свой суровый режим и окрашивают мир в серые тона.
Я всхлипнула и сказала:
– Прости, Стасик. Дай мне полчаса на сборы. Я с тобой!
– Ну, так я буду через полчаса у вашего подъезда.Больничка оказалась маленькой, опрятной, очень похожей на старый купеческий особняк. Крепкие стены, высокие окна и уютный садик вокруг. Нам показали палату, где лежала Людмила, но к ней не пустили.
– Пока нельзя, – сказал заведующий отделением. – Мы сделали всё возможное, а там уж как организм справится. Ничего определённого сказать не могу.
– А когда её можно забирать в Москву? – спросил Стас.
– Её нельзя транспортировать. Слишком тяжёлое состояние. Переломы и черепно-мозговая травма… Мы сюда вызвали хорошего специалиста из Москвы, да вот что-то он задерживается. А вообще обещал приехать, – ответил доктор. – Но мы связывались, консультировались. Всё, что делается в таких случаях – исполнили.
– А что ей сейчас нужно? – спросила я.
– Да ничего! Она ведь без сознания. Уход у нас хороший, не волнуйтесь. Оставьте мне свои координаты, чтобы я мог связаться с вами в любое время, – попросил врач.Мы возвращались в Москву, недовольные собой.
– Бестолково как-то съездили, – изрёк Стас после долгого молчания. – Нет, так не годится! Я посоветуюсь со знакомыми врачами, и надо принимать меры. На ноги надо Людку ставить. Сын у неё, да и сама баба не старая, жить должна.
Однако хлопоты не понадобились. Вечером Стасу сообщили, что Людмила скончалась, не приходя в сознание. Он тут же созвонился со мной.
– Вот такие дела. Давай, помогай! – попросил он.
– Стасик, миленький, я ни разу никого не хоронила! – взмолилась я. – Как это делается, с чего начинать?
– Да я сам всё организую. Назначаю себя начальником штаба по проведению похорон, – мрачно пошутил он. – Ты пока звони родной сестре Людмилы, бывшим её сослуживицам. Я сейчас тебе телефоны продиктую. А я возьму на себя нашу мать и Людкиного сына, Илюху. Им сообщить будет потруднее всего. Потом ты продумай, где поминки делать. В каком кафе, какое меню. А я всем остальным займусь: кладбище, транспорт и так далее, – распорядился Стас.Я набрала номер сестры и представилась.
– К сожалению, вынуждена вам сообщить, что Люда умерла, – с трудом выдавила я. – Сейчас Станислав занимается организацией похорон…
– Ага, так я вам и поверила! – последовал насмешливый ответ. – Её не задушишь, не убьёшь! Она сама, кого хочешь, со свету сживёт! И не стыдно вам, девушка, участвовать в глупых розыгрышах? Чую Людкины происки! Это в её стиле.
– К сожалению, это не шутки, – сухо заявила я. – Людмила упала и расшиблась насмерть. Похороны послезавтра.
– Так это правда? – удивилась женщина. – А мы ведь с ней всё ссорились в последние годы… Людка, Людка!
Она завыла в трубку.
– Самое время всё простить, – рассудила я напоследок. Мне не хотелось продолжать этот неприятный разговор.
Разговор с сестрой Людмилы был самым трудным. Обзвонить сослуживиц оказалось легче.Странные получились похороны. Все скорбящие как-то недоумённо молчали, словно сомневались, что Людмила мертва, и опасливо поглядывали на гроб с покойницей. Плакала только одна женщина – хозяйка той дачи, где случилось несчастье. Она жалела и Людмилу, и себя.
– Как же я теперь буду там отдыхать? Ведь этого не забыть, не забыть! – причитала она. – Я не буду туда ездить! Я продам эту дачу! И как же я не доглядела-то, господи! Надо было с ней в комнате спать…
Я сама ощущала какую-то смутную вину перед Людмилой, но не могла даже себе сформулировать, в чём именно. «Прости, Люда, прости», – отчаянно и беззвучно шептала я украдкой. Никто не слышал этих слов кроме меня самой.
Сын Людмилы, Илья, молчаливо сидел у гроба матери и старался не смотреть на покойницу. Всякий раз, когда ему приходилось бросить взгляд на мертвенное лицо Людмилы, он тихо и медленно произносил: «Мама…» Казалось, будто мальчик спит и не воспринимает действительность.
На кладбище я улучила момент и подошла к пареньку.– Крепись, Илюша. Мы скорбим вместе с тобой. Теперь, пожалуй, вернёшься в Москву, и будешь жить с бабушкой? – предположила я. – С родными-то легче…
Он распахнул глаза и удивлённо посмотрел на меня.
– Нет! – твёрдо возразил Илья. – Я буду жить в Париже. У нас там квартира. Я там учусь, я хорошо говорю по-французски, у меня уже есть друзья. Я буду жить в Париже. Так хотела мама.
Я пожала ему локоть и отошла в сторону. Илья поразил меня своей решимостью и преданностью матери. Я жалела его и восхищалась им.
Гроб закопали, могилу роскошно украсили цветами и венками. Люди поспешили быстрее покинуть кладбище, а я задержалась. Мне хотелось попрощаться на свой лад. Наши долгие беседы с Людмилой всплыли в обеспокоенном мозгу, и я переживала их заново. Я смотрела на свежее захоронение и не верила, что озорная Люда лежит под этим ворохом земли и цветов. Людмила исполнила свои дерзкие мечты, окунулась в европейскую действительность, стала парижанкой и сыну помогла устроиться во Франции, но упокоилась на окраине Москвы. Какая странная, жестокая ирония судьбы…
Предчувствовала ли она свою скорую кончину или трагедия случилась внезапно? Какими были её последние мысли, её конечный всплеск сознания? Может, её позвал Миша, покойный супруг? Какую тайну своей жизни Люда унесла с собой? Мне она оставила чувство вины и смутные, вязкие сомнения… Если бы я могла поговорить с Людмилой, то мне бы сделалось легче. Но Люда не предоставила мне такой возможности. Она впервые безответно молчала, не оспаривая и не осуждая никого. Своей смертью она напоминала нам всем то, о чём мы обычно не задумываемся.
Жизнь хрупка и непредсказуема, а судьба противоречива и абсурдна. Каждую минуту надо проживать, как последнюю, ценить, как каплю благополучия, посланного свыше. Своей внезапной кончиной Людмила подтвердила эти житейские истины. Я благодарила её и просила только одного – прощения…
Мила и Лара
Она – Мила, а я – Лара. В первом классе мы старательно читали букварь по слогам:
Лара мыла раму.
Мила мыла руки.
На, Лара, мыло.
На, Мила, мяч.
Обе гордились. Про нас написали в такой важной книжке! Сразу и подружились, в семь лет.
В начальных классах нас рассаживала учительница, Евгения Александровна. Девочка – мальчик, девочка – мальчик. Считалось, что так дети меньше отвлекаются во время уроков. Евгения Александровна называла нас ласково «мои ребятки». Нам это нравилось. Сама учительница – красивая и седая – нам тоже нравилась, но мы всё равно переговаривались, как нас ни сортировали.
На пятый год обучения разрешили выбирать себе соседа по парте самостоятельно. Мы, конечно, сели с Милой, и с тех пор всегда были рядом – в школе и после занятий. Так и смотрели в четыре глаза на окружающий мир. Мы были отличницами. Нам легко давались предметы: ведь одна голова хорошо, а мы работали двумя! Я любила писать сочинения, а Мила всегда точно знала, что получится в результате химической реакции. Я чувствовала место каждого глагола в английской фразе, а Мила с удовольствием заполняла географические контурные карты за двоих. В трудных ситуациях выручал отец подруги. Папа у Милы самые мудрёные задачки по физике щёлкал, как семечки. Нас обеих посылали на всевозможные олимпиады. Мы и там ухитрялись помогать друг другу, занимали даже призовые места – на радость себе и во славу родной школы.
У нас даже инициалы совпадали: она – Кустинская Людмила Юрьевна, а я – Карелова Лариса Юрьевна. КЛЮ-КЛЮ! Это был наш тайный боевой клич. Мальчишки-одноклассники тоже нас так и называли! Но это было совсем не обидно, а по-дружески. Пацаны нас опекали, а мы им давали списывать и штопали их разодранные куртки и брюки на швейных машинках в кабинете домоводства.