Слишком поздно сообразили они, что рокот копыт тяжелых коней, взрывавших каменистую почву, — вовсе не шум прибоя, не добрый голос ангела слышат они, а зычное «An avant! Montevilie! Blanxfalaese!»[26] звенит в наполняющемся предчувствием беды, боли и страданий воздухе.
Импровизированное копье барона сломалось о шлем первой жертвы. Удар оказался столь силен, что шейные позвонки ломбардца не выдержали, воин замертво рухнул с коня. Но едва тело его успело коснуться каменистой почвы, как могучая грудь Грекобойцы опрокинула на землю мерина второго всадника; конь придавил стражника, несчастный упал неудачно — видимо, сломал ногу. Человек издал истошный вопль, который тут же оборвался, когда конское копыто размозжило ему голову.
Рикхард взмахнул мечом, обрушивая его на следующего врага, который успел защититься лишь только мольбой о пощаде, блеснувшей в черных глазах. Напрасно — хозяин башни в Белом Утесе не знал такого слова.
Как и предполагал барон, застигнутая врасплох стража обратилась в бегство, сминая и губя пеших. Те из конников, кому не пришлось выдерживать натиска отряда барона, испугались, но панике пока не поддались: одни из них попытались прийти на выручку товарищам в авангарде, трое или четверо решили искать спасения в бегстве, однако усиливаемые горным эхом звуки труб норманнов и дружное «An avant! Monteville! Blanxfalaese!», доносившееся с северной стороны, убеждало в том, что шансы у них невелики.
Смерть гуляла повсюду; те из еретиков, кто имел годное для схватки оружие, не могли применить его, стиснутые со всех сторон рыдающими женщинами, коленопреклоненными в молитвах стариками да детьми. Дружинники Рикхарда, забросив за спину щиты, орудовали мечами и секирами, рубя и кроша всех подряд.
Скаля розовые от крови зубы, тараща безумные глаза, проламывая передними копытами грудные клетки и черепа, давя жалких человечков, дестриер барона, казалось, не чуял ран в груди, оставленных посохом седобородого старика, который, заслоняя собой двух детей лет семи-восьми, никак не желал сдаваться.
Трупы мешали Грекобойце добраться до старца, имевшего, видно, за плечами немалый опыт сражений. Вовремя сообразив, что происходит, он привязал к посоху острый длинный нож, превратив палку в подобие копья, которым очень успешно сдерживал озверевшего дестриера. Будь старик помоложе, а внуки (или, может быть, правнуки) постарше, он, возможно, попытался бы по примеру иных товарищей по несчастью подняться на крутую гору, хватаясь за хилые стволики растений, вгрызавшихся в ее склон длинными цепкими корнями.
Но он был стар и знал, что жить ему оставалось недолго, однако, вопреки здравому смыслу, надеялся на чудо. Рядом с ним оказался подросток с небольшим луком, годным для охоты на мелких зверей. Он осыпал барона градом стрел, не причинившим защищенному кольчугой всаднику (не зря потратил приданое занудливой жены) никакого вреда. Одна из стрел застряла в груди Грекобойцы, но тот этого не почувствовал, увлеченный лишь одной мыслью: достать старика копытами.
Поняв, что стрелы не смогут ни убить, ни даже ранить рыцаря, парень решил попытаться уязвить коня, целясь тому в пах. Если бы это удалось, у несчастных появилась бы хотя бы маленькая надежда на спасение…
Однако норманны вовремя заметили затруднение, в котором пребывал господин, и ближние из них поспешили на помощь. У всадников не было ни луков, ни самострелов, однако они, как их предки, потомственные морские разбойники, не разучились бросать любимое оружие викингов — секиру. Забывший g6 угрозе превращения в новую попону для Грекобойцы, Иоанн Подпруга (старый воин, в мирное время выполнявший обязанности главного баронского грума), не примериваясь, метнул тяжелый топор на длинной ручке. Лучник схватился за грудь и рухнул замертво.
— Ату! — крикнул пятый участник рейда де ла Тура, которому господин велел строго-настрого не соваться в гущу сечи, а следить за тылом, снял колпачок с головы проштрафившегося сокола и пустил его на старика. Пернатый хищник нашел другую жертву, вцепляясь в лицо обнаженного по пояс юноши, пришедшего на помощь старику.
Парень выронил меч, извиваясь всем телом в тщетных попытках оторвать от себя страшную птицу. Не в силах выносить ужасную боль, приносимую когтями и клювом хищника, несчастный заметался и, сильно толкнув, заставил старца потерять равновесие. Тот сделал лишний шажок вперед и рухнул, сраженный угодившим ему в лоб копытом Грекобойцы. Последний, не видя впереди препятствия, отпихнул грудью метавшегося человека с хлопавшим крыльями соколом вместо головы и поспешил дальше, стремясь урвать очередной кусок от пирога славной кровавой потехи.
Все-таки чертов старик здорово задержал барона, который, растоптав конем внучат сумасброда храбреца, достиг заветной повозки с мнившимися ему сказочными сокровищами (он уже и сам верил, что еретики украли их у папы Николая) почти одновременно с Гвибертом, забрызганным кровью вероотступников.
Рикхард в нетерпении взмахнул мечом, разрубая ткань тента, спеша скорей запустить пальцы в корчаги, полные золота и драгоценных каменьев, но, услышав громкий женский визг, отпрянул от неожиданности. Не выпуская рукояти меча, де ла Тур обеими руками разорвал грубую парусину и остолбенел. Вот она — награда воина-победителя в славной сече.
Барон, мгновенно забыв про папу и золото, сунул красный от крови клинок оруженосцу и, потянувшись, запустил пальцы в каштановые пряди. Одним движением вырвал он женщину из объятий служанки, перекидывая через седло обмякшее тело лишившейся чувств дамы.
— Двоим ломбардцам удалось ускакать, — проговорил с сожалением шут. (Вообще-то улизнули с места схватки четверо конных, однако путь их был недолог: вышедшие из донжона стражники пленили беглецов. Им еще повезло.) — Убитых у нас, похоже, нет, если не считать пастуха.
— Черт с ним, — махнул рукой барон. — Давай-ка посмотрим, что здесь, — проговорил барон, принимая от Сопляка насухо вытертый меч.
Сталь вгрызалась в узлы из шерстяных и холщовых плащей, не находя там ничего твердого. Бедняжка Адела только скулила, увертываясь от клинка Рикхарда. Он не собирался ни убивать, ни даже ранить женщину, просто хотел вспороть побольше узлов.
— Ничего нет! — Барон помрачнел.
— Возьмите, возьмите все, — взмолилась девушка, протягивая шкатулку с драгоценностями госпожи. — У нас есть немного серебра и золота, возьмите все, добрые разбойники, только пощадите мою госпожу и меня.
— Добрые разбойники! Ха! Вот здорово! Смотри, братец, а ведь и вторая тоже хороша! — крикнул Рикхард, кончиком меча сбрасывая покрывало с головы девушки. Его охватил восторг при виде содержимого шкатулки, он был восхищен красотой женщин и возбужден их близостью и доступностью. — Бери белокурую себе, братец Гвиберт, позабавься с ней на славу, да не забудь про друзей. И выпотрошите фургон, надо вернуть папе его золотишко сполна. — Сказав это, барон захохотал, Грекобойца ответил хозяину громким радостным ржанием, а на губах шута заиграла плотоядная улыбочка. — А теперь, — подвел итог Рикхард-победитель, — мне не терпится вбросить клинок в священные ножны.
Кроме удовольствий существовали и обязанности: следовало распорядиться судьбой побежденных, как живых, так и мертвых. Рикхард повернул Грекобойцу и указал рукой на трупы убитых и истекавшие кровью тела тяжелораненых еретиков:
— Пусть эту падаль сбросят в море.
— А куда девать тех, кто ранен легко? — спросил Гвиберт.
— Ломбардцев оставим, посадим в крепость, может, отдадим за выкуп, а может быть, повесим, что до остальных… выпустите им кишки и столкните вслед прочим, пусть идут на корм рыбам!
Солнце уже село, когда, завершив потеху, пьяные от крови норманны сошвырнули тела живых и мертвых врагов с обрыва и ушли, уводя с собой лошадей, навьюченных невеликой добычей. Недвижимые тела женщин в разорванных в клочья одеждах остались лежать на дороге.
Могучий дестриер по имени Грекобойца нес домой насладившегося превосходной охотой господина.
«Не дурен улов! — подумал Рикхард, вспомнив о содержимом шкатулки, и хлопнул ладонью по кошелю, в котором притаился волшебный камень, сорванный бароном с шеи красавицы Изабеллы. — Что ж, во всех отношениях сегодня удачный день».
XVI
Вот такой вот сон видел в ту ночь атеист, бывший коммунист с едва ли не десятилетним стажем майор ФСБ Валентин Валентинович Богданов… Да какой уж тут сон, самый настоящий кошмар. Пробудившись в половине шестого утра, к немалому неудовольствию жены, и, выдув полчайника воды на кухне, всклокоченный контрразведчик немедленно вспомнил о Климове: тому тоже являлись толпами кровожадные средневековые предки, которые вытворяли все, что им заблагорассудится. Сплошные ликантропы[27], которых рожали на свет Божий несчастные женщины — жертвы насилия утративших человеческий облик мужчин.
Быстро у него от общения с той компанией крыша поехала.
Монтвиллями изобиловало и «древо» Стародумцева, но самое главное — автор труда, переведенного Ивановым-Никольским, носил весьма похожее имя.
«Грамотей хренов! Монтевил — тот же самый Монтвилль, только англизированный!» Богданову немедленно захотелось включить компьютер и начать читать дискету с копией перевода.
Умная техника стояла в комнате, где спали дети, Наденька и Максик, для них Валентин и купил этот подержанный агрегат.
Поколебавшись, майор включил компьютер и принялся искать нужную дискету, но та не находилась.
Искомый кусочек пластмассы обнаружился в ящике рабочего стола в служебном кабинете Валентина. Однако о том, чтобы просмотреть рукопись на работе, и речи не шло.
Богданов еще несколько раз безрезультатно звонил Стародумцеву. Сердце майора стало наполняться тревогой. Улучив минутку, Валентин твердо решил поехать к старику без звонка. Однако исполнить немедленно свое намерение Богданову не удалось. Он уже вставал из-за стола, когда позвонила жена, она вопила, что дома кошмар, забрались воры, что он, муж, нужен ей немедленно, что дети плачут… Преодолев желание послать Веру куда подальше (она еще тут!), Валентин не в первый раз уже подумал, что поспешил с женитьбой, что вообще человеку его профессии лучше жить холостяком, и помчался домой.