— Ты, это, — помявшись, начал один из мужиков. — Ты вроде говорил, у тебя есть еще… Так, может, я слётаю? К Клавке в винный, ну, где портвешок-то брали? — Ханыга не глядя указал рукой на крылечко магазина. — Забыл, что ли, аль заспал? Самую малость отполироваться не хватило, да и тебе б поправиться не помешало. Стрёмный ты какой-то, ей-Богу.
— Выпить охота? — спросил Илья того, которого называл для себя первым.
Тот не стал скрывать очевидного факта:
— Охота.
Зачем спрашивать? Такому мужику охота выпить даже во сне. Выпить и он, Илья, не отказался бы, вот только вопрос — на что? За книжки, поди, и пяти тысяч не дали — как раз цена самой распоследней тети Клавиной бормотухи. Странно, что не помнил ни названий книг, ни то, как продавал их. Да и не все ли равно?
«На курево-то, наверное, и то не осталось», — подумал Илья, увидев, что один из мужиков в ожидании его «высочайшего» решения достал из кармана пачку «Беломора» и закурил. Тоже похлопал себя по груди и бокам — пусто. На всякий случай он решил проверить, не завалялось ли чего-нибудь, и, к немалому удивлению, обнаружил, что располагает колоссальной суммой — десятью тысячами рублей. Лица собутыльников засветились радостными предвкушающими улыбками.
— Сколько стоит пузырь? — спросил Илья.
— Как раз на два, — заерзал второй ханыга.
Илья медленно покачал головой.
— Нет, — строго сказал он. — Мне курево нужно.
Иванов остался недоволен собой. Что еще за лексика? Он, черт возьми, правнук профессора! Это для таких вот голубей «сизорылых» слово «курево» звучит естественно, а для него…
— Так две бы, курево-то есть, — проговорил первый мужик.
— Вот что, — надменно изрек Илья, — ты иди к Клавке, возьми пузы… бутылку^ а мне принеси «Марльборо» из киоска, понял?
Мужик не спорил, он четко уловил перемену в настроении Ильи и потому рисковать не стал. Однако и выполнять в точности приказание, как выяснилось, не собирался: бутылку и сигареты принес, но… «Магну»; а кроме того, приобрел половинку буханки черного хлеба.
— Вот, — сказал гонец, протягивая Илье несколько мятых бумажек и какую-то мелочь, — забери сдачу. «Мальбара» не было, я хлебушка взял пожевать, не заругаешь?
— Нет, — проговорил Илья как можно спокойнее, хотя в душе у него закипело раздражение:
«Я сказал тебе, пидор, «Марльборо», значит — «Марльборо», «Марльборо», сукин сын, «Марльборо», сволочь!»
Мужики открыли бутылку, достали стакан, один дунул в него, улыбнулся и поставил на «стол». Первым пить полагалось Илье.
Он торжественно поднял полный до краев багровой жидкости «аршин», посмотрел на напряженные (сейчас настанет их черед!) физиономии собутыльников и наклонил голову, как бы говоря: «Ну, будем». Ханыги дружно закивали. Илья отвел локоть в сторону, распрямил спину и…
— А-а-ах! — разом выдохнули мужики.
Невероятно, как так могло получиться, но Илья уронил стакан, содержимое которого вылилось на носок его шнурованного армейского башмака.
— Елки-палки, — проговорил он и, виновато улыбнувшись, добавил как ни в чем не бывало: — Придется повторить.
На глазах собутыльников Илья снова наполнил стакан и опять — вот черт! — не удержал «мензурку».
Мужики ахнули так, как футбольные болельщики на стадионе, когда в ворота их команды минуту до конца матча влетает решающий мяч от головы собственного защитника.
Наступила немая сцена из «Ревизора», во время которой Илья, наполняя стакан, поучительным тоном произнес:
— Я вам что сказал, козлы? Я сказал — «Марльборо», скоты.
Отбросив бутылку с оставшимися на донышке несколькими граммами, Иванов приподнял стакан и, проглотив его содержимое, проговорил:
— Ваше драгоценное… Вкусно, брр-р, гадость! Если желаете приобщиться, лижите мои ботинки, пока еще не высохло, ну?
Ханыги до последней секунды надеялись, что происходившее на их глазах есть демонстрация какого-нибудь очень сложного и очень душещипательного иллюзионного трюка, что сейчас представление окончится и фокусник вытащит из-за пазухи, как кролика из цилиндра, целую и невредимую бутылку родной бормотухи. Ничего подобного не произошло, а жестокие слова Ильи убедили мужиков в том, что над лучшими их чувствами посмеялись, нагло наплевав в страдающие души.
Иванов, проработавший несколько месяцев охранником банка, к робкому десятку не принадлежал и гнева ханыг не боялся, полагая, что столь глубоко надломленные жизнью люди не способны на решительные действия, а посему слишком опрометчиво оставил неприкрытым фланг. Когда первый мужик попытался (помешал «стол») броситься на Илью, тот легко свалил нападавшего. Ханыга вцепился в куртку Иванова, в следующую секунду Илья уже стряхнул его, но туг, вырвав из-под себя ящик-стул, в схватку вступил второй противник, нанося Илье сокрушительный удар по голове. И тут битва еще не была проиграна, Иванов устоял и даже, ринувшись в контратаку, сбил с ног второго мужика. Помня об опасности нападения сзади, Илья повернулся, и… зеленое бутылочное донышко пришлось ему прямо в висок. К горлу подкатил липкий тошнотворный комок, ноги сделались ватными, он понял, что падает, но сделать ничего уже не мог.
Первое, что увидел Иванов спустя какое-то время, была огромная рыжая кошачья физиономия. Он тряхнул зачугуневшей головой, облизал пересохшие губы и… закрыл глаза. Открыв их вновь, он понял, что на него, улыбаясь, смотрит рыжеволосый, рыжебородый мужик.
Неизвестный, убедившись, что с пострадавшим все в порядке, протянул ему руку и проговорил:
— Поднимайся, нечего лежать, земля холодная.
VI
В комнате, отведенной под костюмерную — «рабочий кабинет» Ирины Калачевой, — было душно и пыльно, впрочем, как и всюду во Дворце культуры ДОСААФ, где должны были состояться концерты восходящей «звезды» Алены Калининой. «Должны были» — очень верное уточнение. Должны, но вряд ли состоятся, так как аппаратура застряла где-то на дорогах (точнее, на авиалиниях) бескрайней Отчизны.
«Звезда» благим (и не только) матом орет: «Не буду выступать с чужой аппаратурой!» — хотя и местное начальство (вплоть до высочайшего), и крупный представитель коммерческого банка, владеющего (с его точки зрения) самой лучшей аппаратурой на всем Севере, стелятся перед ней почем зря, уговаривают. Но… не уговорят. Есть от чего девушке истерики устраивать: вместе с аппаратурой застрял и виртуоз оператор, благодаря самоотверженному труду которого не так бросается в глаза — точнее, в уши, — как безбожно детонирует несравненная Алена.
Общаясь с начальством, ей так или иначе приходилось держаться в рамках, но Боже, до чего же противно. Слава тебе Господи, вокруг полно дармоедов да бездельников — обслуживающего персонала.
До костюмов «звезда», разумеется, добралась в первую очередь, отплясалась на Наталье, Ириной начальнице (любят в России, чтобы в «цехе», где работают два человека, один непременно звался начальником).
Вообще-то Наташка никакой не начальник, она подруга Иры еще со школьных времен, хотя и виделись они в последнее время редко.
Теперь же вдвоем, не считаясь с субординацией, они проветривали (Аленочка не выносит нафталина), отглаживали (все время все мятое, мятое!), подшивали (Аленочка похудела! Ай-ай-ай! Это испортит ее замечательную фигуру! Вот что значит нервы!) огромную груду безвкусных, кричащих нарядов африканского племени людоедов мумба-ай-анумба, в которых «звезда» предстает перед почитателями своего таланта.
Вместе с тем, сколько бы ни оказалось работы, и она когда-нибудь да кончается. Гулять по причине отвратительной погоды никому не хотелось, осталось одно — разговоры, как водится, под сигаретку, а когда уж и вовсе тоскливо, то и под рюмашку; эстрадно-театрально-цирковая публика — это такой народ… понимать надо.
— Давай еще по одной, — заговорщически подмигнув подруге, произнесла Наташа, не вынимая изо рта сигареты, и налила в металлические походные «наперсточки» по «шестнадцать грамм» ликера. Курить и попивать ликерчик Иринина подруга могла всегда.
— Диабета у нас не будет? — спросила Ира полушутя, полусерьезно, не вполне разделяя пристрастия «начальства» к столь приторно-сладким напиткам, — уж выпить, так водки или лучше сухого, можно пива, но лизать по капельке сусло из патоки… брр!
Наташа засмеялась:
— Не будет. И даже не слипнется ничего.
Они чокнулись (смешно, знаете ли, по двадцать пятому разу за вечер), выпили и закурили.
— Ну что, подружка-нюшка, — спросила Наталья. Она грубовата, голос с хрипотцой, резкий, худая (высоковата для своей комплекции и немного горбится), язвительная, но (кто-кто, а Ира это знает) добрая. — Замуж, значит, больше не хотца?
Ирина резко покачала головой, но, чувствуя насмешливый взгляд, подняла глаза.
— Надоело все, понимаешь? — сказала она с некоторой запальчивостью, как бы оправдываясь. — Надоело.
— Что?
А и правда, что? Ира, которая минуту назад прекрасно знала, что ее не устраивало в Лёне, и могла, если бы такое потребовалось, составить целый список недостатков «мужа», теперь не знала, какой из них поставить в этом перечне номером один.
— Просто надоел, — честно призналась она и, думая, что подруге, как любому нормальному (мы почему-то склонны в некоторых ситуациях считать окружающих нормальными, то есть читай — толстокожими прагматиками) человеху, подобного объяснения окажется недостаточно, добавила, отчего-то с нотками обиды в голосе: — Сказала же ему, что замуж за него не пойду, ребенка рожать не стану, мне одного по гроб жизни достаточно, его бы вырастить.
Наташа молчала, глаза ее казались непроницаемыми. Не понимая отношения подруги к своим словам, Ира продолжала:
— Только не говори, что любая баба на моем месте должна быть счастлива. Да, пьет и курит в меру. К Славке относится… по крайней мере, не хуже, чем родной отец. Все вроде бы так, так! Все! — Она повысила голос. — Я его на восемь лет старше, куда это годится?
— Чего орать-то? — усмехнулась Наташа. — Пугачева Киркорова раза в два старше, и ничего, живут, — она сделала несколько по-кошачьи мягких движений и, пританцовывая, пропела: — Тычинка моя, я твой пестик! Все в па-ряде, все ниш-тяк, в натуре! Банька моя, я твой веник! Кле-ва-та!.. Эй ты, зайка моя, — Наташа подмигнула подруге.