Славик, сидевший словно на иголках, не обратил внимания на разумное напоминание прабабушки о том, что час уж поздний, и, едва попив чаю, убежал. Испросив у Климова разрешения взять с собой рог и секиру, он выскочил из дому, громыхая по ступенькам крыльца любимым топориком Маккоя, поднять который Славику было не легко.
— Зачем топор-то взяли? — пожурила Зинаида Николаевна. — У нас, чай, и свой имеется, даже два, и колун дедов есть. Чудите все, молодежь.
— Да это из-за Славки, — встретив сочувствие, пожаловалась Ирина, когда Саша вышел на двор покурить. — Вцепился в секиру и нипочем оставлять не захотел. Это, бабушка, Сашино, он разрешил, я не стала спорить. Пусть они подружатся, правда?
Зинаида Николаевна кивнула и сказала, имея в виду правнука:
— Димке Ковыреву хвастать побежал. Тот уж заждался, исспрашивался: «Когда Слава приедет? Да почему на Новый год не был?» — Она сделала паузу и продолжала: — А что подружить их хочешь, правильно, парню отец нужен, только вот… Серьезно ли у вас? А то нехорошо — то с одним, то с другим, надо уж определяться, ты не девчонка — мать, и не двадцать тебе. Лёнька-то как тебя отпустил?
Пришлось вкратце рассказать. Бабушка вздохнула:
— Как же так, мальчишку одного бросил?.. А тетя Нюра — добрая душа, жаль, не знаю ее, но по всему видать — хороший человек, раз заботу о ребенке проявила…
Потом речь перешла на собственно персону Климова, который курил уже вторую сигарету и никак не хотел возвращаться в дом — пусть женщины поболтают. На улице было так хорошо, что и уходить не хотелось. Еще когда подъезжали к дому, начался снегопад, вечер выдался тихий, безветренный, такой мирный, и снежинки — большие и влажные — не падали, а опускались, словно бы стояла не весна, а поздняя осень.
Александр наслаждался красотой природы, немного захмелев от «Вереска». Водка, которой потчевала Зинаида Николаевна, стоила доброго слова — куда там спесивому «Кристаллу».
Одним словом, Саша был всем доволен.
Славику хотелось столько рассказать товарищу, и он решил сделать это сразу, обрушивая на Диму целый шквал информации. Ковыреву в честь приезда друга позволили погулять подольше, но запретили уходить дальше калитки. Там как раз располагалась лавочка, на которую мальчишки и уселись.
— А может, тут кусок золота? — фантазировал Дима. — Или… или… алмаз?! — Мальчики не понимали разницы между алмазами и бриллиантами, просто слышали, что это очень дорогие камни, вот и все. — Или микросхема будущего? Как в Шварценеггере? Смотрел «Страшный суд»?
— «Судный день», — поправил Славик. — Смотрел, конечно, давно уже.
— Я тоже, — сказал Дима.
Они на секунду-другую умолкли.
— Не-а… — засомневался Славик. — Микросхема — навряд ли, это штука старая, тогда микросхем не было, тогда вообще компьютеров не было.
Последние слова Славика поразили обоих приятелей. Они с некоторым недоверием уставились друг на друга, всерьез задумавшись о том, как же люди обходились без такой ничем не заменимой вещи, как компьютерные игры. Однако мысль о содержимом рога все же беспокоила больше.
— А может… — не выдержал Дима, — может, давай кончик спилим? — Любопытство душило мальчишек, как бы подзаряжавшихся один от другого. — Ножовкой?
— По металлу?
Ковырев кивнул:
— У меня есть. Принести?
Змей-искуситель по имени Димка бросил на чашу весов сомнений приятеля еще одну гирьку.
— Мы немножко спилим, всунем проволоку и вытолкаем это, как? — спросил он. — А потом мы его приклеим, у деда суперклей есть, все клеит!
— Заметят. Шов останется.
В основном верная идея имела и еще один существенный изъян — если бы в роге оказалась пресловутая микросхема будущего, она бы наверняка пострадала от такого немилосердного обращения. Вместе с тем нельзя было не отдать должного размаху технической мысли будущего Кулибина, но… полет ее продолжался:
— А мы… а мы… на газете пилить будем и все опилки, которые получатся, с клеем смешаем и шов замажем!
Перед столь грандиозным проектом Славик не устоял:
— Тащи ножовку!
Приняв решение, он уже не отступал. Правда, процесс добывания неведомых сокровищ, скрытых в роге, с самого начала пошел, как… перестройка у Горбачева. Одним словом, хотели как лучше, а получилось по Черномырдину.
Пилилось криво, ножовка никак не желала слушаться — то ли снег мешал, то ли виноваты оказались занемевшие на холоде пальцы — все-таки не лето, — а может, свою роль сыграл азарт, подгонявший мальчишек. В общем, шов вышел кривой. О том, чтобы замазать его клеем с опилками, и речи не могло идти, к тому же опилки эти опрокинулись под лавку вместе с газетой, на которой лежали. Но это уже не волновало юных исследователей. Они смело шли до конца.
— Вот ты черт! — в сердцах воскликнул Дима, когда кончик рога, словно живой, спрыгнул в снег и пропал.
— Да оставь ты его! — махнул рукой Славик, решивший уже, что «все равно помирать». — Давай сюда! — Он взял в руки проволоку и принялся проталкивать застрявший в роге предмет, который упорно на поддавался. — Ты держи, а я обеими руками буду.
Однако и эта мера ничего не дала. Наоборот, мальчикам никак не удавалось согласовать движения, оба больше мешали, чем помогали друг другу.
— Ничего не выйдет! — решил, наконец, Ковы-рев. — Так у нас ничего не получится! Давай я один попробую!
— Чушь! У меня не получилось, и у тебя не выйдет! Тащи чего-нибудь потверже, твоя дурацкая проволока гнется.
— Может, отвертку… Да она не пролезет.
— Давай отвертку! Только потоньше и подлиннее.
— Есть такая, во! — Дима раздвинул ладони, расстояние между ними составило не меньше полуметра, можно было вполне предположить, что из мальчика может в будущем получиться не только чудо-механик, но и неплохой рыбак-рассказчик.
Пока Дима бегал в сени за отверткой, Славик попробовал достать содержимое рога, стуча раструбом о лавку. Хотя это и не принесло желаемого результата, но подало мальчику идею. Когда появился приятель с отверткой, Славик поставил рог на лавку и, бросив Диме: «Держи, чтоб не упал! Крепко держи!», запихал ее немного изогнутое жало в отверстие и что было сил надавил на рукоятку.
— Е-е-есть!!! Есть!!! — закричал он.
— Пошло?!
Результаты усилий в комментариях не нуждались. На грубосколоченной лавке лежал необыкновенной красоты камень, сияя неровными зелеными гранями в слабом свете уличного фонаря.
Впрочем, казалось, что не он помогает сказочному изумруду сиять, а, наоборот, чудесный камень сам освещает улицу, делая все вокруг (и фонарь, и огромные снежинки) зеленым.
Славик взял камень и положил его на ладонь, изумруд казался теплым и живым. Мальчики стояли, открыв рты, замерев подобно статуям, не в силах ни пошевелиться, ни издать звука. Чувство, охватившее их, давно уже было названо поэтами восторгом, неизмеримым и неописуемым, а потому ни в измерениях, ни в описании не нуждалось.
Стоявший на крыльце Климов ощутил вдруг какой-то толчок, словно большая и тупая, как сигара, игла кольнула его в сердце. Саша пошатнулся и, не будучи дольше в силах держаться на сделавшихся ватными ногах, сел прямо на заснеженную нижнюю ступеньку. Голова закружилась, липкий комок подкатил к горлу, холодный пот крупными бусинами высыпал на лбу. Все вокруг заливал дрожащий, казавшийся живым зеленый свет. Горизонт осветился, и Александр увидел зеленое солнце, восходившее прямо перед ним.
Земля загудела под копытами коней, загрохотали выстрелы, ржание лошадей слилось с жалобными стонами и торжествующими выкриками людей.
Теряя сознание, Климов рухнул на крыльцо и ударился затылком об округлую, стертую за долгую жизнь ногами верхнюю ступеньку.
CXIV
Страшный кошмар кончился. Мартинсон тяжело поднялся с полу, на который рухнул, не усидев на лавке у стола. Там он заснул, чтобы во сне подвергнуться дьявольским пыткам.
— Нет, антихрист! Нет! Тебе не одолеть меня! — воскликнул священник, вытягивая вперед мелко подрагивавшие руки. — Я знаю, чего ты хочешь, сатана, принявший обличье человеческое, но тебе не победить, сколь бы велико ни было коварство твое и неуемна злоба твоя!
Шел четвертый час утра, скоро восход. Мартинсон понял: сегодня. Он облачился в чистое и встал на молитву.
Маккой остался верен правилу: Санта-Крус громили в полдень, на Кастильо Ансьяно он напал с первыми лучами солнца.
Как иной раз странно бывает. Санта-Крус был довольно крупным городком, а церковь имел деревянную, в Кастильо Ансьяно получилось наоборот — несколько хибарок, развалины старого замка, обитаемые лишь грифами и койотами (маленькая, сложенная из дикого камня крепостица, которая и дала имя селению, ведь «castillo anciano» и означает в переводе с испанского «старый замок»), да старая католическая церковь из побеленного известкой кирпича.
Мартинсон был тут один. Во время служб и особенно по большим церковным праздникам, когда в Кастильо Ансьяно съезжалась масса народу со всей округи, священнику помогали двое местных подростков посмышленее. Питер сам отобрал их из числа детей, которых учил грамоте. Фермеров (в основном испаноязычный народ да ирландцев) это не радовало, и Мартинсон вел с ними настоящую войну, грозя карами небесными, но крестьяне все равно очень неохотно отпускали детей к нему в школу: кому же хочется отрывать от работы лишние руки?..
Теперь при первых выстрелах головорезов Бладэкса все разбежались, те же, кому пришло в голову охранять свое добро с оружием в руках, пали, сраженные пулями парней Кровавого Топора. Разбойников это не задержало — смельчаков оказалось немного. Покончив с ними, бандиты поспешили к церкви, из дверей которой уже вышел готовый к последней схватке священник.
Мартинсон не забыл того, что пришлось испытать ему ночью, и прежде чем уничтожить физическую оболочку зла, он вступил с ним в схватку духовную. Но никакие доводы совести не могли смутить Бладэкса и его шайку. Чем больше распалял себя Мартинсон, тем сильнее забавлял он сидевших в седлах грубых мужчин, привыкших полагаться на крепость собственных рук и быстроту коня.