Где только не был вахмистр Широков! На Дону, у Краснова, и первопоходником успел стать. В восемнадцатом определился он наконец в Ростовское юнкерское кавалерийское училище. Стал портупей-фельдфебелем. Даже не пришлось дослушать курс: бросили юнкеров против красной кавалерии. Ох и рубка была! Хоть с разрубленным плечом, а ушел вахмистр Широков, проложил себе дорогу шашкой и револьвером.
Потом, в госпитале, он часто вспоминал этот бой. Яростные людские глаза, пену на лошадиных мордах и молчаливую рубку, страшную своим молчанием. И, только вспоминая все это, Андрей понимал, что жил на свете только те пятнадцать минут, вся остальная жизнь — утомительное и длинное существование. Он был странно устроен. Риск воспринимался им словно наркотик. Он служил в контрразведке, был в Крыму у Врангеля, мотался по селам с развеселым антоновским полком. Даже у барона Унгерна успел побывать. Там, в Монголии, он сам себя произвел в поручики. Позже к жажде остроты прибавилась тупая ненависть к этим кожаным курткам, от которых всегда приходилось уходить «с разрубленным плечом».
Лежа в маленькой душной комнате, Андрей лениво вспоминал всех «взятых» им инкассаторов, ограбленные сберкассы и ювелирные магазины. Теперь жизнь сама давала ему в руки новое, рискованное и веселое дело, а главное — возможность стрелять. Все время стрелять — в кого хочешь!
Этот месяц напомнил ему многие другие, когда он «отсиживался» после удачного дела. Ждал, когда поутихнет немного и можно будет уехать и спокойно тратить так трудно добытые деньги. Но именно подобные передышки Широков и не любил. В такие дни исчезала нервная напряженность, оставалась масса времени для раздумий. А это как раз и было самым неприятным. Сорок один год, то есть, как ни крути, — пятый десяток. Почти вся жизнь прожита. А толку? Да никакого толку. Ничего он не добился.
Месяц он провалялся здесь бездельно и бездумно. Правда, кое-что все-таки удалось сделать. «Святой отец» подобрал людишек. Да что это были за людишки! Дрянь, сволочь. Такие продадут, услыхав только скрип сапог оперативников. Но других не было. А раз так, нужно «работать» с ними. Правда, через линию фронта перешли трое отчаянных ребят. Им-то терять нечего. При любом исходе — «вышка». На них особенно и надеялся Широков.
За дверью послышались легкие шаги хозяина.
— Андрей Николаевич, не спите?
— Сплю.
— Тогда проснитесь и приведите себя в порядок.
— Это зачем же?
— Давай быстрее, — Потапов распахнул дверь, — человек тебя ждет.
— Из МУРа?
— Шутить изволишь. С той стороны, с инструкциями.
В столовой были двое незнакомых Широкову людей. Один стоял, прислонившись к резному буфету, второй разглядывал иконостас в углу. Он так и не повернулся, когда Широков вошел в комнату.
«Ишь сволочь — начальство корчит». Андреем овладела тихая ярость. Да кто такие эти двое? Немцы? Разведчики? Хамы! Широков опустил руку в карман, нащупал рукоятку пистолета.
— Выньте руку, — сказал тот, что стоял у буфета, и шагнул к Широкову, — я не рекомендую применять оружие. Вы, кажется, отдохнули, так откуда же эта нервозность?
— Мне нервничать нечего, я у себя. Это вы беспокойтесь…
— Боюсь, что так мы не найдем общего языка, — второй из гостей повернулся к нему. — Ни одного дела нельзя начинать со ссоры, не так ли, святой отец?
— Именно так, господин Прилуцкий, именно так.
— Ну вот, значит, наши взгляды сходятся. А руку все-таки выньте.
— Если хозяин не возражает, — вмешался в разговор первый, — то мы бы закусили.
За стол сели вчетвером. Широков сразу же оценил опытность гостей: они расположились так, что в случае конфликта он оказался бы под перекрестным огнем. Налили по первой.
— Господин Широков, — сказал Прилуцкий, — видимо, вы догадываетесь, кто мы?
— Приблизительно.
— Ну что ж. Мне кажется, что люди, сидящие за одним столом, должны познакомиться поближе. О вас мы знаем все или почти все. Меня зовут Прилуцким, моего спутника Александром.
— Ну а если поточнее?
— Можно и поточнее. Мы представители германского командования и прибыли сюда для оказания практической помощи нашему доверенному лицу господину Потапову.
«Значит, „святой отец“ просто-напросто немецкий шпион, — подумал Широков, — просто шпион». И спросил громко:
— А давно ли он ваше доверенное лицо?
— Давно.
— Понятно. Ну а я зачем вам понадобился? — Он отставил рюмку и налил коньяк прямо в фужер. Полный налил, до краев. Не ожидая, пока гости поднимут рюмки, одним махом, немного рисуясь, вылил в себя жгучую коричневую жидкость. — Так: как же?
— Господин Широков, — Прилуцкий отхлебнул немного из своей рюмки, — вы не хотите понять меня. Ровно через месяц в Москве будет наша армия…
— Ну, это как сказать.
— А вот так. Безусловно, что вам будет предоставлена работа, отвечающая вашим запросам и наклонностям. Вы можете занять достойное место в новой русской администрации.
— Так, — Широков закурил. — Как я вас понял, это место надо заработать?
— Именно.
— Как же?
— Мы не станем предлагать вам невозможного. Вы раньше специализировались…
— Статья 59.3.
— То есть?
— Бандитизм. Вас устраивает?
— Лично меня вполне.
Ему очень хотелось взять бутылку и со всей силы двинуть этого по черепу. Полетели бы осколки, опрокинулся стол, началась бы короткая и яростная драка. А то сидит, гнида, и разговоры разговаривает.
— Что вам нужно, короче? Я человек дела.
— Это разговор, достойный мужчины, — вмешался Александр.
Прилуцкий быстро посмотрел на него, и тот замолчал, словно поперхнулся.
«А этот белоглазый главный у них», — понял Широков.
— Я не предлагаю вам ничего невозможного. Есть люди, есть оружие: мы дадим вам наши автоматы.
— Понятно, что надо делать?
— Большевики, отступая, будут пытаться увезти из Москвы ценности: картины, золото, камни.
— Трудновато.
— Я вас не узнаю. Господин Потапов, рекомендуя, говорил, что для вас нет ничего невозможного.
— Разговор не о том. Ценностей много, а я один.
— Вы захватите хотя бы то, что сможете, остальное сделают другие.
— Когда и что?
— Вам дадут знать в самое ближайшее время. Кстати, почему мы не пьем? Мне кажется, что пора скрепить наш союз.
Прилуцкий встал и налил всем не в рюмки, а, как до этого сделал Широков, в фужеры.
Данилов
— Вы захвачены с оружием, пытались бежать, при обыске в квартире у Харитонова обнаружены ракеты, приемник и деньги. Всего этого достаточно, чтобы передать вас в трибунал, а там шутить не любят. Надеюсь, понятно?
Данилов посмотрел на задержанного и опять подивился внешности этого человека. Неприятное лицо. Словно маска.
На кого же он похож?
— По документам вы — Сивков Михаил Анатольевич. Это ваше настоящее имя?
Задержанный заерзал на стуле и поднял лицо, и тут Иван Александрович увидел, что тот плачет.
— Ну вот тебе и раз! Держите себя в руках. Закурите.
— Спасибо.
Голос у него оказался неожиданно грубым и низким. «А ведь это первое его слово. Первое слово за шесть часов».
— Гражданин следователь, суд примет во внимание чистосердечное признание?
— Надеюсь.
— Тогда пишите. Фамилия моя Носов. Зовут Николаем Петровичем. Родился в городе Бресте в 1894 году. Кассир. В 1940 году осужден за растрату, срок отбывал в минской тюрьме.
— Ну вот, — Данилов облегченно вздохнул, — а то в молчанку играем. Пиши, Полесов.
На столе приглушенно звякнул внутренний телефон.
— Данилов слушает… Есть… Буду… Во сколько? — переспросил он. — Ну раз в два, так в два.
Ровно в час сорок пять Данилов забрал из сейфа пачку бумаг, на которой было написано: «Группа Широков, Флерова, Харитонов, Носов». Две последние фамилии вписаны только сегодня. И хотя у него пока не было никаких доказательств причастности Харитонова и Носова к убийству Грасса, он объединял их. А вот почему, объяснить не мог. В коридоре горели синие лампочки. Уже месяц все сотрудники уголовного розыска да и других служб московской милиции жили на казарменном положении. Устроились кто где. Некоторые в кабинетах, если место позволяло, а большинство в подвале, оборудованном под бомбоубежище. Данилов с Муравьевым спали, когда случалось, в комнате без окон: в ней когда-то был архив. Там поставили две койки, и на них отдыхали по очереди работники отдела.
В приемной начальника дремал, положив голову на руки, Паша Осетров, молодой парнишка, совсем недавно пришедший в управление. Из-за сильной близорукости его не взяли в армию, для оперативной работы он по тем же причинам годен не был, так что ему определили «должность при телефоне».
Данилов не переставал удивляться, глядя на Осетрова. Вроде бы сугубо штатский парень, а выправка как у кадрового военного. У интеллигентного человека, надевшего военную форму, бывают только две крайности: либо он похож на огородное пугало, либо становится страшным службистом, ходячей картинкой из устава.
Иван Александрович еще раз с удовольствием оглядел Осетрова. Всего. Начиная от яростно сверкающих сапог, кончая нестерпимо синими петлицами на воротнике.
Оглядел и подумал: «Молодец!»
— Где начальство?
— Только что звонил, сказал, что скоро будет, велел ждать.
— Ладно, подожду, — Данилов уселся на диван. — Ты поспи пока. Я разбужу.
— Я не спал давно, — виновато улыбнулся Осетров.
«А улыбка-то у него детская, и похож он на большого ребенка. На ребенка, которому разрешили носить оружие».
Иван Александрович поудобнее устроился, взял со стола газету. Это был старый номер «Московского большевика». Данилов поглядел на дату. 5 июля. Раскрыл газету. На второй странице была напечатана корреспонденция о записи добровольцев в народное ополчение на электроламповом заводе.
«Посмотрите на бесконечную ленту людей, идущих к комнате партийного комитета, и сквозь призму одного этого предприятия — одного из тясяч! — вы увидите всю страну, миллионы советских патриотов, идущих в народное ополчение.