9 июля 2004 года. Пятница
Над головами синеет ясное небо. Нет неба синее, чем это, кавказское! Белый дым облаков плавится в воронках воздушных потоков.
Бездомный пес ветер, сорвавшись со своей цепи, скучно завывая, носится среди рассветных улиц, копошится в шелухе битой черепицы, протяжно свистит в крошеве поросших травою окон. Странно и слишком громко сегодня шумят моторы БТРов, окликаются люди, гремит железо открываемых ворот.
Зачистка 30-го участка.
Силы наши тают день ото дня. Вместо положенных и в первые дни идущих рядом шести-семи десятков на этой зачистке едва можно набрать два. Больше половины из них — сотрудники Временного. Чеченцы быстро пронюхали, что, если с вечера предупредить дежурного о небольшом опоздании на самую раннюю утреннюю зачистку (якобы догоню своих потом обязательно) или просто закрыться в кабинете, а утром никому не открыть, можно вообще остаться безо всякой там зачистки, А это уже есть безбрежное добро для невысыпающегося организма. Контрактники, которым некуда податься в своей беде, каждое утро исправно и упорно топчут улицы чеченского города, который кажется скорее больше нужен им, чем самим чеченцам.
Сегодня с нами всего пять местных: участковые Пророк с Гарпией и трое пэпээсников.
Сами не зная для чего, верные установке командования постоянно двигаться, мы просто идем по улицам участка. Участок этот велик, запутан и неровен своими раскидистыми краями, но нам выделен самый захудалый его обрезок, где, кроме перевороченных, заросших развалин да мусорных свалок, ничего нет.
Наперевес держа в руках автоматы, довольно подмигивая друг другу, мы идем по своему участку.
Каким бы длинным ни казался 30-й участок, как бы медленно мы по нему ни шли, а путь свой завершили уже через час.
Временщики первыми выходят к дороге, бросают в кунг «ЗИЛа» уже намокшие от пота кителя, долго курят и, мелькая лысыми головами, перелезают через борт. Водитель заводит мотор и, плавно отпуская сцепление, уводит грузную машину. Мы остаемся на дороге. Через полчаса в отделе начнется построение, которое, по привычке предыдущих дней, просто необходимо сегодня избежать.
Целый час мы сидим в приткнутом у обочины, облупленном своем автобусе. Наш водитель рассказывает анекдот:
— Мальчик, почему ты плачешь?
— Моя собака убежала!
— А где ты живешь?
— А это только моя собака знает!..
Всех словно прорывает, и вскоре в автобусе начинается уже целый конкурс на право рассказать следующий анекдот.
Быстро и неостановимо катится время.
Целый день, оставшись без пропущенного нами развода и идущей за ним новой зачистки, я сплю в своей каморке. Просыпаясь, набиваю свой живот кусками застывшего недоваренного в спешке риса, тяну кислый чай и снова падаю на кровать.
Привычные картины вечернего построения: Тайд с Рэгсом, мелькая перед строем легкими хэбэшными камуфляжами с короткими рукавами, заводят длиннющую речь о том, как опасно в наши дни показываться в городе и отделе одетым не в милицейскую форму. За это нам полагается немедленный выговор и многогодовая немилость. Сидящий уже неделю на казарменном положении отдел Тайд обещает строить через каждые два часа на плацу. Рэгс, пользуясь благоприятным моментом, закидывает удочки в озеро ханского всесилия:
— Да они разбегаться будут между построениями! Через час!
Идея зама находит одобрение у начальника. Он удовлетворенно кивает:
— Через час!
Тайд точен и злопамятен. Он первым выходит на построение. Контрактники и местные, ужинавшие в кафе, опаздывая, мелкими кучками вваливаются в хмурый строй. Там, на покрытых скатертями столах, в измазанных соусом тарелках остывает их недоеденная пища. Небритые, немытые, злые чеченцы негромко ропщут в конце лязгающего металлом строя. Некоторые из них, кто живет за городом и по республике, уже несколько дней не были дома.
Рэгс, пытаясь угодить начальнику, кричит на каждого опоздавшего:
— Вы знаете, что мы вообще на военном положении?! Что шаг влево, вправо — трибунал! Вы когда брились последний раз? Почему не в головном уборе? Где оружие?.. Рапорт на них! Наказать!..
С первым движением тайдовского языка болтливый и угодливый Рэгс уходит в тень. Начальник обрушивает на нас свой гнев. Тайд вершит на этом плацу самый Страшный Суд.
Привыкшие к безумию начальника, мы молча заслушиваем черный список бесконечных своих преступлений, молча ставим подписи под смертными своими приговорами.
Уходя, Рэгс бросает через плечо:
— Новое построение в 24.00!
10 июля 2004 года. Суббота
ОМОН г. Новосибирска встречает нас на своем 29-м блоке. Высокий, статный их командир сумрачно интересуется, какой именно кусок развалин мы сегодня зачищаем, а после долго провожает нас тяжелым взглядом.
Я в Грозном… Как я ненавижу этот жестокий, пропахший порохом и кровью город! Куда шагнуть от его вездесущего зла? Там, за городом, ничего нет, как и нет ничего на свете, кроме этого города. Мое прошлое, оставленное за ним, пусто и непередаваемо скучно, оно умерло много дней назад; мое настоящее здесь, оно черно и беспросветно; моего будущего нет и никогда не будет. Моя жизнь связана только с Грозным. Не все равно ли, что было в ней и что будет потом?
Сидя на ступеньках завалившегося крыльца, я молча рассуждаю о смерти, равнодушно составляя текст своей похоронки. Отчаяние и тоска несут меня в царство мертвых по волнам мрачного Стикса.
Невдалеке, бесцельно бродя между скошенных стен, чеченцы с русскими находят фруктовые сады и, пригибая тяжелые ветви деревьев, пихают в рот сливы, вишни и еще зеленые жесткие груши. Я присоединяюсь к товарищам.
Результаты зачистки нулевые. Ни схронов, ни боевиков не обнаружено.
Вечер. Среди незатихающей войны, среди постоянных смертей и печального одиночества мы уверенно рассуждаем о новой беде, которая внесет разнообразие в серые наши жизни. Контрактники, переполненные слухами об агрессивности Грузии по отношению к Южной Осетии, рьяно составляют планы своего будущего грузинского похода. Долгий летний вечер застает нас в шумном кубрике, где уже идут бесконечные споры о громких победах в новой войне. Мы обязательно и в полном составе поедем туда, как только она начнется. Чечня — это славное великое прошлое, но оно прошлое. Грузия — это наше светлое, наполненное счастьем будущее.
Светлое прошлое и светлое будущее для нас только одно — война. Безумные, несчастные люди, забывшие и никогда не знавшие, что такое мир!
11 июля 2004 года. Воскресенье
Утром я просыпаю на пост, поднимаюсь за минуту до построения.
Тамерлан до хрипоты кричит на своих бездельников участковых. Мы даже не прячем глаз и не опускаем лиц, нам безразличны результаты всякой работы. Со слов Тамерлана, мы заняли последнее место в городе по всем показателям. Никого это сейчас не трогает. Нам слишком долго и настойчиво повторяли, что мы лентяи и неумехи, что все наши достижения скромны и случайны, что мы трусы и жулики, говорили обидно и незаслуженно. Ни один из сейчас стоящих здесь не сделает во имя этого отдела ничего нового, не совершит никакого подвига и не принесет никакой жертвы.
Лишь совесть, лишь твердые убеждения в своей правоте, приведшие нас сюда, способны еще на что-то, на подвиг и самопожертвование. Но они неприменимы к этой работе, где мыльными пузырями лопаются назначенные сверху, завышенные ее планы.
Разогнав застоявшийся воздух кабинета, в дверях исчезают все, до последнего, участковые. И только Тамерлан остается наедине со своей печалью от непонимания. Стареющий, поседевший, много горя испытавший на своем веку, он кладет на стол громадные руки и тихо опускает голову. Я смотрю через окно на сгорбленную спину своего командира, и грустная струна участия звенит в моем сердце.
Я заступаю в СОГ.
Новосибирцы задержали на своем блокпосту «КамАЗ» с каким-то подозрительным барахлом и усмотрели нарушения в документах. Загнав машину на обочину, они передают по рации о происшествии в комендатуру. Комендатура сообщает нам.
По приезде выясняется, что только что «КамАЗ», со всем его содержимым, забрали сотрудники республиканского ГАИ.
Приехав с выезда, я сажусь за недавно приобретенную у кого-то книгу «Культура Чечни». Отгадки на многие мои вопросы находятся на страницах этого издания. Я впервые узнаю о десятках их обычаев, укладе жизни, забытых достижениях прошлого. Чечня, какой она была когда-то, распахивает передо мною черные подвалы своих нерассказанных тайн.
Длинные, написанные с душой и любовью строки уносят меня в каменные стены старых крепостей и нищую пыль древних аулов. Стихи давно умерших поэтов живут здесь в вечной печали забвения. Гнев многих поколений кипит среди сражений Кавказской войны XIX века. Чечня, которой она была всегда, — нервная, непокорная, коварная и жестокая. Чечня, которая навечно связана с нами, как кровь наших предков, пролившаяся на черные камни ее земли.
Проснувшись к вечернему разводу, я спускаюсь в рабочий кабинет узнать результаты чужой работы и сравнить их с собственными.
Ничего! Ни у кого! Никаких результатов нет вообще не просто в нашей службе, но и во всем отделе. Сравнивать мне нечего.
12 июля 2004 года. Понедельник
Инженерная разведка.
Еще раннее утро, и до вязкой духоты дня нужно успеть пройти пару километров пустой, искривляющейся между клочками зданий, дороги. Солдаты комендатуры тонкой цепочкой вытекают из-за металлических ворот. Они хмурятся восходу и замирают у обочин. За ними, качая боками, вываливается БТР.
Кривоногий, с большими, навыкате глазами, контрактник шагает рядом со мной и ритмично скрипит берцами. Из сырых дыр обрушенных этажей, осторожно спускаясь к земле, ползут клубы мутного желтого тумана. Сонные и густые, они плавятся в воздухе, стекают между камней, ложатся на сломанные спины поверженных стен.
От разведки до разведки не меняется ни одной картины скорбного этого пути. Руины, руины, руины… Город, которого нет. Мертвые полотна улиц, по обеим сторонам которых сыплются не вынесшие бремени грозных лет дома. Старые, старые дома; подожженные, подорванные, растоптанные, вбитые огнем в грунт, задушенные дымом пожаров, искалеченные и испоганенные. Гигантская волна смерти прокатилась по этому цветущему, зеленому городу, былой гордости и силы Северного Кавказа.