и…
— Но ведь они, наверно, искали, прочесывали…
— Можно, милочка, искать, чтоб найти, а можно и чтобы скрыть, — ухмыляется Кочет. — Если они до сих пор все держат в такой тайне, стало быть, вовек тебе не узнать, кто убил твоего Леоне. Кого интересует какой-то отщепенец… и не говори, что твой Леоне был сама порядочность. Тебе и невдомек, как мало надо, чтобы кто-то вдруг вспомнил, как ходил на дело вместе с Леоне. В наши времена всякий что угодно вспомнит…
Лючию пробирает дрожь. Кочет наклоняется к ней с заговорщическим видом.
— Слушай, крошка, а может, ты кого подозреваешь?.. Тогда нет проблем: у меня дружки что надо, все будет в лучшем виде. Скажи словцо, мы подловим кого-нибудь из того дома да так отделаем — ни одна больница не примет.
— Ишь ты, — вставляет Роза.
— Ну так промочите горло, и займемся этим вопросом… конечно, это стоит недешево, но для вас…
— Пошел ты кой-куда.
— Чего-о? — У Кочета багровеет бородка.
— Я говорю, пошел ты в одно место вместе со своими дружками.
— Эй, фифочка, советую со мной быть повежливей понятно?
— Не трепыхайся, — отвечает Роза, — а то вспотеешь и гребешок не будет стоять.
Кочет в бешенстве колотит шпорами. Он уже готов дать волю рукам, но тут замечает, что к ним, угрожающе раскачиваясь, приближается громадина Слон. Говорят, что схлопотать от него затрещину — все равно что получить по башке с размаху створкой церковных ворот.
— Чтоб больше ноги вашей тут не было, попадитесь мне только… — шипит Кочет и, чтобы придать своим словам больший вес, ретируется.
Слон провожает его взглядом, напоминающим прожектор финансовой инспекции. Потом, осклабившись, говорит девушкам:
— Могу я вас чем-нибудь угостить?
— Спасибо. Мне мятный, — говорит Роза и облокачивается о стойку.
Локти и грудь она выставила вперед, а мягкое место в противовес им оттопыривается назад, так что получается синусоида (хотя этот термин впечатления совсем не передает). Слон и рад бы сделать какой-нибудь очаровательный комплимент, но, будучи более искушен в галантине, нежели в галантности, ограничивается вздохом. Почуяв, что он беседует с куколками, со всех концов джунглей собираются хищники. Рак прибывает из рассадника мороженого, где клевал носом, Крот по пути опрокидывает две чашечки кофе, Жираф в спешке даже прихватил с площадки шар.
— А это что такое? — спрашивает Рак.
— Это вам, синьорина, — говорит Жираф, протягивая шар Лючии.
Начинаются возлияния. Изумленный бармен ставит шесть мятных ликеров на столик, за которым обычно процентное содержание алкоголя примерно то же, что в Москве субботним вечером. Слон рассказывает три анекдота, вполне soft-core[17]. Подходят другие клиенты — кто с дворнягой-бедолагой на поводке, кто с сигарой. Роза, хохоча, закидывает ногу в юго-восточном направлении, другая тем временем указует на юго-запад, провоцируя тем самым у присутствующих мерцательную аритмию и самые неестественные позы.
Рак произносит тост:
— В зеленом море этого бокала я вижу двух прекрасных сирен. Они плывут впереди, а за ними, скрипя, движется наша старая лодка. Слегка на взводе, однако твердо стоя на ногах, я предлагаю выпить за Розу и Лючию, которые озарили нашу одинокую старость.
Аплодисменты.
— Предлагаешь, так пей, — говорит Слонище.
Рак без особого трепета смотрит на зеленую цикуту. Потом, зажмурившись, опрокидывает ее одним махом.
— Раз в год можно, — комментирует он. — Как выражаются латиняне, semel in anno licet… — (Нужное слово не приходит на ум.) — Эх, был бы здесь Лучо!
Веселья как не бывало. Лучо болен. Почему? Потому что стар. Леоне мертв. Почему? Нет ответа. Имеются в государстве вопросы и поважней.
Если б не пошел он в тот сад…
Если б не пошел он туда в тот вечер, в его-то годы…
Если б они сидели на месте и не высовывались.
Если б народ не открывал рта, а предоставил говорить комикам, делающим «шах вперед».
Если б не выходили люди на площадь да не действовали властям на нервы.
Если б подчинялись беспрекословно, чтобы не надо было их всякий раз запугивать.
Если б вообще никакого народа не было.
Народ — вот главная помеха современной демократии.
— Этого вы, конечно, не скажете в своей предвыборной речи, депутат Сорока.
— Не скажу, но подумаю.
— У этого Сороки на морде так и написано: «Не пойман — не вор», прямо душа радуется, — говорит Жираф, читая в «Демократе» про то, как мэр с блеском открыл Салон Бесплатных Макарон.
— Если б Леоне не пошел туда в тот день? — смущенно повторяет Рак: после мятного ликера он выдул еще шесть пива.
— Неужели вам никогда не случалось идти куда-нибудь, не зная толком — зачем? — спрашивает Жираф.
— Ну как же! Вот несколько лет назад… — начинает рассказывать Крот. — Проснулся я как-то утром и подумал: нет, так дальше жить невозможно! Корабли космические по галактике шастают, а я тут кирпичи кладу. Взял и ушел. По ночам стал в бинокль смотреть, не приземляется ли кто. Стою однажды ночью у футбольного поля, гляжу — садится небольшой такой звездолет, ну до того красивая штука — вроде зеленой окарины. Вылезают двое таких же, как мы, только без ушей и глаза побольше. Представляются: очень приятно, Брум с Бухвоста, Бунт с Бухвоста, рад познакомиться, Крот, как добрались, да везде заторы — в общем, все, что обычно говорится при «близких контактах третьего вида»[18]. Они мне: тут у нас загвоздка — карбюратор чихает.
— Так прямо и сказали?
— Ну да. Только, разумеется, пользовались ядерной терминологией. К вашим услугам, говорю, это мы мигом, а там у них, оказывается, фюзеляж пробило, и туда попадал межгалактический воздух, вот карбюратор и заклинило. Ну, я дыру зашпаклевал известкой, сколько, говорят, мы вам должны, да что вы, отвечаю, рад был помочь, а они: ну что ж, если вдруг будете случайно в наших краях… да уж и не знаю, говорю, супруга моя каждый год все в Римини да в Римини. Тогда Брум мне и говорит: дайте хоть по-бухвостовски пожать вам руку. Они когда жмут руку — будто током бьет, так у меня после этого сразу прошли и радикулит, и печенка, три года я был как огурчик, потому что их рукопожатие действует как раз три года. Я им на прощанье подарил герань, там она считается деликатесом, они готовят из нее подливку для бухвостели — это ихние макароны. А Брум мне и говорит: «Позволь дать тебе напоследок один полезный совет: когда идешь, смотри не только вперед, но также вниз и вверх. Больше увидишь». С тем и улетели.
Всем рассказ Крота понравился, только Слон выражает недоверие.
Тут откуда ни возьмись появляется Волчонок, вид у него таинственный; пожалуй, впервые в истории секретный агент вооружен мячом.
— Где Лючия?
— Только что ушла. Может, еще догонишь.
— Бегу.
— Погоди-ка, — останавливает его Слон. — Ты знаешь, что такое бухвостель?
— Макароны с дырками, как на дудках, их едят на Бухвосте с подливкой из герани.
На подходе к клинике Лючия и Волчонок замечают какую-то необычную суматоху. Четыре «пантеры», масса репортеров, огромный мотокентавр, перегородивший им дорогу. Все они сопровождают синий Фиат-кашалот с пуленепробиваемыми стеклами и ростральными дворниками.
— Это депутат Сорока, будущий мэр. Приехал в клинику с визитом.
Атмосфера в Святой Урсуле накалена. Опорожняются утки, меняются простыни, дезодорируются больные. Самые запущенные палаты закрыты, а пациентов согнали в маленький холл и посадили перед телевизором. Джильберто Филин бегает туда-сюда, передвигая шкафчики для медикаментов, поправляя шапочки, выслушивая раковины умывальников. Повсюду развешивают добавочные распятия, изымая их с груди сестер милосердия. Совершает добровольный крестный путь санитар — несет внушительное дубовое распятие. На обеденных подносах рядом с манной кашей появляются неправдоподобные ломти сыра и простыни ветчины. С одним из больных при виде банана случился обморок.
Вот уже демократический гул возвещает о том, что по ступеням восходит Сорока, и скоро глухие услышат, а слепые прозреют и обретут право голоса.
— Мы идем навестить больного, — говорит Лючия, — из сто девятой палаты.
— Нельзя, пока не завершится визит депутата, — отвечает цербер.
— И сколько же он продлится?
Страж разводит руками: амплитуда — два метра пятнадцать сантиметров.
— Так что же нам делать, здесь подождать?
— Вы родственники?
— Да, — врет Лючия.
— Я — нет, — чистосердечно признается Волчонок. — Я только друг.
Страж кривится.
— Вот как? И сколько же лет твоему другу?
— Семьдесят.
— И ты, пацан, дружишь с семидесятилетним?
— А вам бы не хотелось подружиться с малышкой лет восемнадцати?
— Ну, то дело другое.
— Это как сказать.
— Что-что?
— Ничего. Так вы меня пропустите?
— Нет. Только родственники.
— А друзьям нельзя?
— Ты что, оглох? Я же сказал: только родственники.
— Нет, тогда б я был не здесь, а у оттоларинголога.
— Отоларинголога, с одним «т».
— Как мотороллер?
— Да.
— А не как оттоманка?
— Нет. Чего ты мне мозги пудришь?
— А вы мне?..
— Ну хватит, парень, ты мне уже осточертел, понятно? И прекрати гонять этот мяч.
— А что, нельзя?
— Нет. Иди на стоянку. Именно здесь тебе приспичило играть?
Вмешивается Лючия, и цербер отстает. Но как только появляется процессия без пяти минут первого гражданина, мстительный Волчонок выпускает из рук мяч. Дзико, прикинувшись адской машинкой, медленно катится под ноги депутату. Из-за этого инцидента визит задерживается на добрых две минуты.
На третьем этаже мучается Лучо Ящерица, но оказать ему помощь никто не спешит. Еще хуже Камбале. Его перевели на другую кровать и посадили, чтобы депутату было лучше видно. Дышит он как турбина. В довершение всего снова выключили телевизор.