— Нашел? — спросил он, подойдя. — Там что-нибудь можно прочесть?
— АЖБ, — сказал Вейренк, оттирая большим пальцем рукоятку ножа.
Он молча протянул его Адамбергу. Лезвие заржавело, лак на рукоятке истерся, в бороздки инициалов въелась земля, но разобрать их не составило никакого труда. Адамберг покрутил нож в руке — чертов нож, который так и не смог перерезать веревку, чертов нож, помешавший ему вырвать окровавленного мальчишку из лап Ролана.
— Если хочешь, возьми его себе, — Адамберг протянул лейтенанту нож, аккуратно держа его за лезвие. — В качестве мужского начала нашего бессилия в тот день.
Вейренк кивнул, принимая подарок.
— С тебя десять сантимов.
— Почему?
— Такова традиция. Когда даришь режущий предмет, надо взять с человека десять сантимов, чтобы он не поранился. Мне очень не хочется, чтобы по моей вине с тобой случилось несчастье. Бери нож, а я возьму монетку.
LXVI
В поезде на обратном пути Вейренка мучил последний вопрос.
— Если человек раздвоен, — сказал он мрачно, — он же не ведает, что творит, не так ли? Все воспоминания стираются?
— По идее да — во всяком случае, так утверждает Ариана. Обдурила ли она нас, чтобы ни в чем не признаться, или у нее действительно расщепление личности, — мы никогда этого не узнаем. Как и того, может ли внутренняя стена быть совершенно непроницаемой.
— Но если может, — сказал Вейренк, задрав губу в псевдоулыбке, — мог ли я, например, убить, сам того не подозревая, Фернана и Толстого Жоржа?
— Нет, Вейренк.
— Почему вы так уверены?
— Потому что я проверил. Я достал ваше расписание, запросил путевые листы из архивов уголовного розыска Тарба и Невера, где вы служили в момент совершения преступлений. В день убийства Фернана вы сопровождали группу полицейских в Лондон. В день убийства Толстого Жоржа сидели под арестом.
— Да что вы?
— Да, за оскорбление шефа. Что он вам сделал?
— Как его звали?
— Плейель. Плейель как рояль, очень просто.
— Да, — вспомнил Вейренк. — Этот тип был вылитый Девалон. Мы занимались одним политическим преступлением. Вместо того чтобы выполнять свои обязанности, он подчинился приказам правительства и, подделав документы, направил следствие по ложному пути. Того парня оправдали. Я сочинил по этому поводу вполне безобидные стишки, но он их не оценил.
— Вы их помните?
— Нет.
Адамберг вытащил блокнот и перелистал его.
— Вот, — сказал он.
«Смерть правосудию несет тупая власть,
Полиция и та прислуживает всласть.
Республика вот-вот низвергнется в пучину,
Тираны празднуют — злодейство им по чину».
— В результате вы сели на пятнадцать суток.
— Где вы их откопали? — улыбнулся Вейренк.
— В протоколе. Сегодня эти стихи спасают вас от обвинения в убийстве Толстого Жоржа. Вы никого не убивали, Вейренк.
Лейтенант на мгновение закрыл глаза и расслабил плечи.
— Вы мне не дали десять сантимов, — напомнил Адамберг, протягивая руку. — Я неплохо на вас поработал. Заставили вы меня побегать.
Вейренк положил медную монетку в ладонь Адамберга.
— Спасибо, — Адамберг бросил ее в карман. — Когда вы оставите Камиллу?
Вейренк отвел взгляд.
— Ладно, — сказал Адамберг, прислонившись к окну, и тут же заснул.
LXVII
Данглар воспользовался досрочным возвращением Ретанкур на землю, чтобы объявить перерыв во имя третьей девственницы, предварительно подняв из подвала некоторую часть своих запасов. В последовавшей за этим суете только кот сохранял спокойствие, сложившись пополам на могучей руке Ретанкур.
Адамберг медленно пересек зал, чувствуя, что, как обычно, не в состоянии разделить общее веселье. Он походя взял бокал, протянутый Эсталером, достал мобильник и набрал номер Робера. В аронкурском кафе как раз переходили ко второму кругу.
— Это Беарнец, — сказал Робер собранию мужей, прикрыв телефон рукой. — Он говорит, что его полицейские неприятности закончились и он сейчас выпьет за наше здоровье.
Анжельбер подумал, прежде чем ответить:
— Скажи, что мы согласны.
— Он говорит, что нашел две кости святого Иеронима в чьей-то квартире, в коробке с инструментами, — добавил Робер, снова закрывая телефон, — и что он вернет их в раку Мениля. Потому что он не знает, что ему с ними делать.
— Мы тоже не знаем, — сказал Освальд.
— Он говорит, что надо все-таки сообщить кюре.
— Идет, — сказал Илер. — Если Освальду нечего делать с костями, это еще не значит, что они не нужны священнику. Ведь у кюре есть его собственные неприятности кюре, верно? Понимать надо.
— Скажи ему, что мы согласны, — подвел итог Анжельбер. — Когда он приедет?
— В субботу.
Сосредоточившись, Робер вернулся к телефону, чтобы передать в точности ответ старейшины.
— Он говорит, что собрал камешки у себя в реке и что он нам их тоже привезет, если мы ничего не имеем против.
— На хрен они нам нужны?
— Мне кажется, это что-то вроде рогов Большого Рыжака. Трофеи, короче, — ты мне, я тебе.
Неуверенные лица обернулись к Анжельберу.
— Отказавшись, — сказал Анжельбер, — мы нанесем ему оскорбление.
— Конечно, — отметил Ахилл.
— Скажи ему, что мы согласны.
Прислонившись к стене, Вейренк смотрел на снующих коллег, к которым присоединился доктор Ромен, тоже вернувшийся на землю, и доктор Лавуазье, ни на шаг не отпускавший от себя Ретанкур. Адамберг бесшумно переходил от одного к другому — Адамберг тут, Адамберг там, словно мигающий свет фар. Удары, полученные им во время охоты за тенью Арианы, оставили несколько темных бороздок на его лице. Он провел три часа в водах Гава, собирая камешки, прежде чем встретиться с Вейренком на вокзале.
Комиссар вытащил из заднего кармана смятую бумажку и знаком подозвал Данглара, который слишком хорошо знал эту позу и эту улыбку. Он с опаской подошел.
— Вейренк сказал бы, что судьба выкидывает странные коленца. Знаете ли вы, что судьба — специалист по иронии и что именно по иронии ее и узнают?
— Говорят, Вейренк от нас уходит?
— Да, возвращается к себе в горы. Опустив ноги в реку, он будет размышлять о том, вернется ли он к нам или нет, и волосы его будут развеваться на ветру. Он еще не решил.
Комиссар протянул Данглару смятую бумажку.
— Я получил это сегодня утром.
— Ничего не понимаю, — сказал Данглар, пробежав глазами по строчкам.
— Еще бы, это по-польски. Нам сообщают, капитан, что медсестра умерла. По чистой случайности. Попала под машину в Варшаве. Какой-то водила, проехав на красный свет, не сумел отличить проезжую часть от тротуара и расплющил старуху в лепешку. Мы даже знаем, кто ее задавил.
— Какой-нибудь поляк.
— Да, но не простой поляк.
— Пьяный поляк.
— Само собой. И все-таки?
— Не знаю.
— Старый поляк. Девяностодвухлетний поляк. Старик раздавил убийцу стариков.
Данглар задумался на мгновение.
— И вам правда смешно?
— Обхохочешься, Данглар.
Вейренк смотрел, как комиссар трясет за плечо майора, доктор Лавуазье кудахчет вокруг Ретанкур, Ромен пытается наверстать упущенное, Эсталер носится с бокалами, а Ноэль хвастается своим донорством. Все это никак его не касалось. Он приехал сюда не для того, чтобы интересоваться людьми. Он приехал, чтобы покончить со своими волосами. И он с ними покончил.
«Ну вот и все, солдат, иди своей дорогой,
Ты волен выбирать, но прошлого не трогай.
Какой же тайною исполнен этой край,
Что не хватает сил сказать ему „прощай“?»
И правда. Вейренк затянулся сигаретой и посмотрел вслед уходящему Адамбергу — тот был неприметен и воздушен, но в каждой руке нес по рогу оленя.
«О боги,
Здесь всюду благодать — но этот славный вид
Меня бесплодною гуманностью блазнит».
Адамберг шел пешком по темным улицам. Он ничего не расскажет Тому о зверствах Арианы, ужас не должен слишком рано прокрасться в голову малыша. В любом случае не бывает козликов с расщеплением личности. Только люди страдают от таких напастей. А вот козлики с длинными рогами могут сделать так, что череп у них прорастет наружу не хуже, чем у оленей. А люди этого-то как раз и не умеют. Так что лучше держаться козликов.
И тогда мудрая серна, которая прочла много книг, поняла свою ошибку. Но рыжий козлик так и не узнал, что она приняла его за негодяя. И тогда рыжий козлик понял свою ошибку и признал, что черный козлик не был негодяем. «Ну и ладно, — сказал черный козлик, — дай мне десять сантимов».
В палисаднике Адамберг положил рога на землю и принялся искать ключи. Лусио тут же вышел в ночь и встал рядом с ним под орешником.
— Как дела, hombre?
Не дожидаясь ответа, старый испанец скользнул к изгороди, вернулся с двумя бутылками пива и открыл их. В кармане у него потрескивал приемник.
— А что та женщина? — спросил он, протягивая бутылку Адамбергу. — Которая не закончила свою работу. Ты отдал ей зелье?
— Да.
— Она выпила?
— Да.
— Хорошо.
Лусио сделал несколько глотков, прежде чем ткнуть кончиком трости в землю.
— Что это ты принес?
— Рога с десятью отростками из Нормандии.
— Живые или сброшенные?
— Живые.
— Это хорошо, — снова одобрил Лусио. — Только не разлучай их.
— Я знаю.
— Ты знаешь еще кое-что.
— Да, Лусио. Тень ушла. Умерла, скончалась, испарилась.
Несколько мгновений старик стоял молча, постукивая по зубам горлышком бутылки. Он взглянул на дом Адамберга, потом обернулся к комиссару:
— Как это?
— Угадай.
— Говорят, что с ней может покончить только старик.
— Так и случилось.
— Расскажи.
— Это произошло в Варшаве.
— Позавчера в сумерках?
— Откуда ты знаешь?
— Расскажи.
— Старый поляк девяноста двух лет наехал на нее двумя передними колесами.
Лусио подумал, покатав горлышко бутылки по губам.