ет это случилось опять. Сами понимаете, комиссар, эта история не из веселых, не из тех, какие выдумывают, чтобы похвастаться. Это несчастье, я два раза пыталась покончить с собой. Но один психиатр в Кане научил меня с этим жить. Жить с мыслью, что я могу увидеть Адское Воинство. Эта мысль тяготит меня, раздражает, но не препятствует нормальному существованию. Как вы думаете, можно попросить еще миндаля?
— Конечно можно, — сказал Адамберг и знаком подозвал официантку.
— Но это будет не слишком дорого?
— Счет оплатит полиция.
Лина рассмеялась, помешивая ложечкой свой кофе:
— А еще говорят, полиция не любит миндальничать!
Адамберг непонимающе уставился на нее.
— Раз полиция оплатит миндаль, который я съем, значит она со мной миндальничает. То есть проявляет ко мне снисхождение. Это я так пошутила.
— Ах да, конечно, — улыбнулся Адамберг. — Извините, до меня не сразу дошло. Мы могли бы сейчас продолжить разговор о вашем отце? Известно, кто его убил?
— Нет. Убийцу так и не нашли.
— Но кого-нибудь подозревали?
— Конечно.
— Кого?
— Меня, — с улыбкой сказала Лина. — Когда он заорал, я побежала наверх и увидела, что он лежит у себя в комнате, весь в крови. Мой брат Иппо, ему тогда было только восемь лет, увидел меня с топором в руках и сказал об этом жандармам. Он не хотел ничего плохого, просто ему задавали вопросы, а он отвечал.
— Как у вас в руках оказался топор?
— Подобрала с пола. Жандармы подумали, что я вытерла ручку, потому что не нашли там никаких отпечатков, кроме моих. Но в конце концов, когда за меня вступились Лео и граф, они оставили меня в покое. Окно в комнате было открыто, и убийце ничего не стоило сбежать. Моего отца не любили, так же как Эрбье. Каждый раз, когда он впадал в ярость, люди говорили, что это пуля ворочается у него в голове. В детстве я не понимала, что это значит.
— Я тоже не понимаю. Что там ворочалось?
— Пуля. Моя мать уверяет, что, когда выходила за него замуж, еще до войны в Алжире, он был, в общем-то, славный парень. А потом ему в голову попала пуля, и врачи не сумели ее вынуть. Его признали негодным к строевой службе, перевели в спецподразделение. Там ему доводилось пытать людей. Я вас на минутку оставлю, выйду покурить.
Адамберг последовал за ней и вытащил из кармана наполовину расплющенную сигарету. Сейчас он совсем близко видел ее медовые волосы, слишком густые для нормандки. Видел и веснушки на плечах, когда с них соскользнула шаль, но Лина тут же водворила ее на место.
— Он вас бил?
— А ваш отец вас бил?
— Нет. Он был сапожник.
— При чем тут это?
— Ни при чем.
— Меня он никогда не трогал. А вот моих братьев бил смертным боем. Когда Антонен был еще младенцем, он схватил его за ногу и сбросил с лестницы. Просто так. Четырнадцать переломов. Антонен год пролежал в больнице, весь загипсованный. А Мартен плохо ел. Он потихоньку сбрасывал еду в полую металлическую ножку стола. Однажды отец это заметил. Он заставил Мартена вытащить остатки из ножки стола рыболовным крючком, а потом съесть. Еда, конечно, была протухшая. Вот так он с ними обращался.
— А старший? Иппо?
— С ним было еще хуже.
Лина докурила сигарету и аккуратно столкнула окурок в водосточный желоб. В кармане у Адамберга завибрировал новый мобильник, тот, что предназначался для секретных переговоров. «Приеду вечером, пришли адрес. ЛВБ».
Вейренк. Вейренк, который приедет и прямо у него на глазах слопает его медовый пирог, обставит его в два счета благодаря своему нежному лицу и девичьему ротику.
«Не надо, все в порядке», — ответил Адамберг.
«Не все в порядке. Пришли адрес».
«По телефону нельзя?»
«Черт, пришли адрес».
Адамберг вернулся за стол и скрепя сердце отправил Вейренку адрес гостиницы Лео. У него вдруг испортилось настроение. На западе собираются тучи, вечером польет дождь.
— У вас проблемы?
— Коллега должен приехать, — ответил Адамберг, убирая телефон в карман.
— Поэтому мы все время проводили у Лео. — Лина продолжала свой рассказ, как бы не заметив долгой паузы. — Это она нас воспитала, она и граф. Говорят, Лео не выживет, машина не работает. Кажется, это вы тогда ее нашли. А теперь она с вами немного поговорила.
— Минутку, — перебил ее Адамберг, властно подняв руку.
Он достал из кармана ручку и записал на бумажной салфетке «машина». Это слово он уже слышал, его произнес врач с рыбьей фамилией. От этого слова у него перед глазами повис туман, в котором была скрыта какая-то мысль, но какая именно, он пока не знал. Положив салфетку в карман, он снова поднял глаза на Лину — глаза человека, который только что проснулся.
— Вы увидели вашего отца вместе с Адским Воинством? Когда вам было одиннадцать лет?
— Да, они вели одного «схваченного», мужчину. Но там был огонь и густой дым, он выл, судорожно вцепившись в лицо. Я не уверена, что это был отец. Но предполагаю, что да. Во всяком случае, я узнала его носки.
— А во второй раз они тоже вели «схваченного»?
— Это была старая женщина. Мы все ее знали, она по ночам бросала булыжники в ставни чужих домов. Она бормотала сквозь зубы проклятия, это была одна из тех старух, которых боятся все дети в округе.
— Ее обвиняли в убийстве?
— Не знаю. Вряд ли. Правда, муж у нее умер относительно рано, возможно, не без ее помощи.
— Она умерла?
— Да, через девять дней после того, как я ее видела с Воинством, мирно умерла в своей постели. Потом Свита Эллекена долго не появлялась, и вот месяц назад — опять.
— А четвертый «схваченный»? Вы заметили, мужчина это или женщина?
— Кажется, мужчина, но я не уверена. Понимаете, на него упал один из коней, и у него горели волосы. Я не могла как следует разглядеть его.
Она положила руку на свой округлый живот, словно желая определить на ощупь качество обеда, съеденного так быстро.
Было уже половина пятого утра, когда Адамберг пешком добрался до гостиницы Лео. Он ощущал во всем теле некое оцепенение, результат борьбы с обуревавшими его желаниями. Время от времени он доставал из кармана салфетку, смотрел на слово «машина» и убирал салфетку в карман. Это слово ничего ему не говорило. Если в нем и была заключена какая-то мысль, она таилась на большой глубине, застряв в расселине между скалами, скрытая огромными букетами водорослей. Рано или поздно она выскользнет из расселины и, покачиваясь, всплывет на поверхность. Адамберг умел размышлять только так. Выждать, закинуть сеть, а потом посмотреть, что в ней.
На кухне Данглар, засучив рукава, готовил завтрак и при этом рассуждал, а стоявший рядом Кромс ловил каждое его слово.
— Очень редко бывает, — говорил Данглар, — чтобы мизинец на ноге у человека был красивой формы. Обычно он деформированный, искривленный, скрюченный, не говоря уже о ногте, который не дорастает до нормального размера. С этой стороны уже подрумянилось, можешь перевернуть.
Адамберг, опершись о притолоку двери, наблюдал за тем, как его сын выполняет указания Данглара.
— Это из-за тесной обуви? — спросил Кромс.
— Нет, это результат эволюции. В наши дни человек ходит все меньше и меньше, вот палец и атрофировался, а через некоторое время исчезнет совсем. Еще двести-триста тысяч лет — и от него останется только кусочек ногтя, вырастающий прямо из стопы. Как у лошади. Ну и обувь, конечно, делает свое дело.
— Это как с зубами мудрости. У них больше нет места, чтобы расти.
— Совершенно верно. Мизинец — это, если хочешь, зуб мудрости для стопы.
— Или зуб мудрости — это мизинец для челюсти.
— Да, но такое определение слишком сложно для восприятия.
Адамберг вошел в кухню, налил себе кофе.
— Ну и как это было? — спросил Данглар.
— Я купался в ее лучах.
— Смертоносных?
— Нет, золотых. Она малость полновата, зубы выпирают, но я купался в ее лучах.
— Опасная процедура, — неодобрительно заметил Данглар.
— По-моему, я никогда не рассказывал вам об эльзасском пироге с медом, который я в детстве ел у одной моей тетки. Так вот, представьте себе этот пирог, только ростом метр шестьдесят пять.
— Не забывайте, эта Вандермот — клиническая психопатка.
— Может быть. Хотя она не производит такого впечатления. Уверенная в себе, но по-детски ранимая, словоохотливая, но лишнего не скажет.
— А вот пальцы на ногах у нее, скорее всего, уродливые.
— Деформированные, — уточнил Кромс.
— Это мне все равно.
— Если дело зашло так далеко, — пробурчал Данглар, — вы уже не в состоянии вести расследование. Ужинайте и отдыхайте, а я вас сменю.
— Нет, у меня в семь часов встреча с ее братьями. Майор, сегодня вечером приедет Вейренк.
Данглар не спеша налил полстакана воды в сковороду, где жарил нарезанного на кусочки цыпленка, накрыл ее крышкой и убавил огонь.
— Больше ничего не делай, через час он будет готов, — сказал он Кромсу и только затем обернулся к Адамбергу. — Вейренк нам тут не нужен, зачем вы его вызвали?
— Он сам себя вызвал, а с какой целью — неясно. Как по-вашему, Данглар, зачем женщине кутать плечи в шаль, когда на улице такая жара?
— На случай дождя, — предположил Кромс. — На западе собираются тучи.
— Чтобы скрыть какой-то изъян, — сказал Данглар. — Скажем, прыщ. Или дьявольскую метку.
— Это мне все равно.
— Кто видит Адское Воинство, комиссар, не может быть благостным и светлым. Это всегда темное, вредоносное существо. Помните об этом, комиссар, даже когда купаетесь в ее лучах.
Не отвечая, Адамберг в очередной раз вынул из кармана бумажную салфетку.
— Что это? — спросил Данглар.
— Тут одно слово, которое мне ничего не говорит. «Машина».
— Кто его написал?
— Я сам, Данглар.
Кромс покачал головой, словно ему было все понятно.
XXIII
Лина провела Адамберга в большую комнату, где его ждали трое мужчин, стоявших по одну сторону длинного стола и настороженно смотревших на него. Комиссар попросил Данглара пойти с ним, чтобы майор убедился: золотые лучи действительно существуют. Он сразу определил, кто из троих Мартен, средний брат, которого заставили съесть тухлятину, накопившуюся в ножке стола. Мартен бы