лучилось незадолго до его отъезда. Он схватил топор и устроил настоящую бойню, обезглавив разом девять-десять уток. Врач сказал мне, что он так отомстил за то, что с ним творили, или что-то в этом духе. И что если так и дальше пойдет, то скоро он отрубит голову и мамаше Гренье. Но я так не думаю.
Роберта энергично затрясла головой, выставив подбородок.
– А что вы думаете? – спросил Адамберг.
Кофе у нее был в сто раз лучше, чем в угрозыске, надо будет сказать Эсталеру.
– Он просто хотел доказать, что справится, чтобы его перестали наказывать и дразнить девчонкой. В тот день он был сам не свой. И нечего тут усложнять. Надо же, такой был симпатичный мальчик. Она сломала его, вот в чем дело.
– А муж?
– Под стать своей мегере. Только он рта не раскрывал. Делал все, как она скажет, и за мальчишку никогда не вступался. Ничтожество, пьянь. Но работал не покладая рук, этого у него не отнять. Неудивительно, что Амадей помнит про уток. А знаете, что она потом учудила?
– Избила его до полусмерти.
– Это само собой, а потом?
– Не знаю.
– Заставила его ободрать и выпотрошить всех убитых уток. И пичкала его ими за завтраком, обедом и ужином. Мальчишку тошнило. Слава богу, старший помогал ему. Ел за него, закапывал куски, делился с ним своей едой. Без него Амадей бы совсем пропал.
– Какой старший?
– Ему десять лет было, когда привезли Амадея совсем еще малышом. Красотой его Бог обделил, в отличие от Амадея, зато сердце у него было золотое. Он буквально трясся над малышом, прямо как наседка. Они очень друг друга любили, что да то да.
– Какой старший? – повторил Адамберг, насторожившись.
– Тоже “отказной”, она его еще раньше к себе взяла. Мать мальчонки посылала деньги на его содержание, ну и вот. Правда, Амадей оказался не таким уж и брошенным, потому что в один прекрасный день за ним приехали родители. Мать его строила из себя королевишну, никак не меньше. Она ни разу его не навестила, но платила хорошо, по словам папаши Гренье. Их фамилия была Мафоре.
– Откуда вы знаете?
– От почтальона. Все знали. Видели ли бы вы эту сцену. Я как раз пришла стирать, когда они явились за ним. Амадей хватал за руки Виктора – так старшего звали, – а тот изо всех сил прижимал его к себе, их невозможно было расцепить. Виктор что-то шептал ему на ухо, носился туда-сюда по двору, а маленький, словно обезьянка, в него вцепился и не отпускал. В конце концов вмешался отец, они их отодрали друг от друга и впихнули рыдающего Амадея в свой роскошный автомобиль. Это не заняло и сорока минут.
– У Виктора были светлые волосы?
– Да, и кудрявые, как у ангела. Вот волосы у него были как раз красивые. И улыбка. Но улыбался он не часто.
– Мадам Манжматен, вы говорили о средствах на содержание.
– Ну, вы же не думаете, что Гренье взяли его к себе по доброте душевной?
– Конечно нет. Не знаете, деньги приходили один или два раза в месяц?
– Понятия не имею. Почтальон упоминал просто о деньгах Мафоре, и все. Если хотите, я его спрошу. Но имейте в виду, он у нас уже не первой молодости. Не факт, что вспомнит.
Она отправилась звонить в соседнюю комнату. В столовую вошел ее огромный пес и сразу улегся в ногах у Адамберга. Комиссар машинально почесал его за ухом, думая о мальчиках с фермы Тост. То есть Тот.
– Вас Бог явно наградил талантом общения с животными, комиссар, – сказала Роберта, вернувшись. – Он тоже как-то раз сожрал у меня утку. Но это к той истории не имеет отношения.
– Не имеет.
– Собака убивает, потому что у нее инстинкт.
– Да, – ответил Адамберг, задумавшись, не проявился ли такой инстинкт у Амадея, “сломанного” мамашей Гренье.
– Один конверт раз в месяц, – сказала Роберта, поднимая стакан с сидром. – Он дает голову на отсечение. Только сначала деньги приходили не от мадам Мафоре, там была другая фамилия. Наверное, она потом вышла замуж.
– А откуда он знает, что в конвертах были деньги?
– Ну, это он мне еще тогда сказал, ухмыляясь. Почтальон всегда чувствует, что в конверте хрустят банкноты, как кошка чует мышь. Они присылали наличные, наверняка чтобы следов не оставлять.
– Но это значит, что Виктор и Амадей братья, не так ли? Если посылали один конверт на двоих?
– Боже мой, мне это и в голову не приходило, – сказала Роберта, плотно затыкая бутылку сидра. – Но я бы не удивилась, они же были не разлей вода. Но должна вам сказать, что когда Мафоре приехала за Амадеем, на Виктора она даже не посмотрела, словно он был дерьмо какое-то, извините за выражение. Даже самая бессердечная мать на такое не способна, я считаю. А если и вправду он был ее сын, почему же она не забрала в тот день обоих мальчиков?
Адамберг долго копался в своих записях, где царила полная неразбериха.
– Вас не затруднит перезвонить почтальону, может быть, он помнит, не значилась ли отправительницей конвертов для Амадея некая Пуйяр? Мари-Аделаида Пуйяр? Это девичья фамилия его матери.
– Не затруднит, я люблю ему звонить.
Через некоторое время он получил утвердительный ответ – да, от Пуйяр. Роберта воспользовалась случаем, чтобы пригласить почтальона на ужин.
Глава 28
Данглар безуспешно бился с потомком Дантона, и когда Адамберг присоединился к ним, допрос был еще в самом разгаре. В комнатушке под крышей было душно и не убрано. Их собеседник, бывший переплетчик, как сообщил Данглар, четыре года назад потерял работу. Волосы у майора стояли дыбом, возможно от ярости, Жюстен нервно скрестил руки и опустил голову.
– Ну, добро пожаловать, комиссар, – возбужденно приветствовал его Дантон. – С вашими коллегами не соскучишься, рад, что вы с нами. Увы, я не могу предложить вам сесть, мест не осталось.
– Не важно, я все равно никогда не сажусь.
– Значит, вы как лошадь. В этом есть свои положительные стороны, но проблема в том, что вы не видите дальше своего носа. Поэтому вы вообразили, что потомок толстяка Дантона решился на убийство, чтобы защитить честь своего предка.
Он расхохотался. Да, вид у него был мрачный и отталкивающий – впалые щеки, длинные, кривые, серые зубы и широко расставленные темные глаза.
– Толстяк Дантон, именно так, – сказал он, отсмеявшись. – Его называли искренним и пламенным патриотом, пылким и любвеобильным гулякой. Поверьте мне, это был мерзкий взяточник, конъюнктурщик и зазнайка, а успехом пользовался исключительно благодаря своей корпулентности и зычному голосу. Алчный развратник, убийца и предатель. Робеспьер, по крайней мере, был чист в своей гнусности. Я роялист, о чем я уже сообщил вашим коллегам. А как же иначе, если я хочу хоть отчасти искупить жестокость моего вонючего предка. Он проголосовал за казнь короля, и нечего теперь жаловаться, что он лишился собственной головы.
– А он что, жалуется?
Вопрос на мгновение озадачил словоохотливого потомка Дантона.
– Будучи роялистом, – продолжал Адамберг, – что вы делаете в Конвенте?
– Я внимательно наблюдаю за происходящим, комиссар, – ответил тот, на сей раз очень серьезно. – Шпионю, выслеживаю. Коллекционирую причуды и пороки членов Общества, которые пробираются туда тайком, словно помойные крысы, не осмеливаясь даже высказать свое мнение. Инкогнито? Только не для меня. Хищения, сокрытие капиталов, подлость, мошенничество, порнография, торговля оружием, гомосексуализм, педофилия – полный набор. И не думайте, что я заговариваюсь, вовсе нет. От республиканцев воняет за километр. Не теряйте времени на поиски моих досье, они хранятся в надежном месте. Их у меня выше крыши. Еще немного материалов поднакоплю, запалю фитиль и взорву к чертям собачьим это гнездо копошащихся гнусных термитов, достойных отпрысков тех уродов и психов, что разорили Францию своей импотентской демократией. Разделавшись с ними, я ударю тем самым по всей Республике в целом.
– Хорошо, – сказал Адамберг. – А как вы в одиночку справляетесь с таким масштабным расследованием?
– В одиночку? Да что вы, комиссар. Кружок роялистов шире, чем вы думаете. Он протянул свои щупальца до судебных ведомств и вашей родной полиции. Нас много в Обществе. Не надейтесь, ваша Республика не вечна.
Он снова злобно рассмеялся, потом выпрямился всем своим худосочным телом и открыл дверцы небольшого шкафчика. На его внутренних створках красовались измазанные какой-то гадостью портреты Дантона и Робеспьера с выколотыми глазами, из которых стекала на щеки красная краска.
– В таком виде они вам нравятся?
– Сильно, – признал Адамберг. – Так и хочется убить, не дожидаясь взрыва.
Хозяин дома с нежностью прикрыл шкафчик.
– Не буду же я тратить время и мочить их поодиночке, учитывая, что скоро у меня будет все необходимое, чтобы покончить с ними одним ударом.
Адамберг знаком показал Данглару и Жюстену, что пора уходить.
– Передайте своему кастрату Шато, – прокричал Дантон, – и его надутым прихвостням, что их сучье логово долго не продержится!
– Сильно, – повторил Адамберг, когда они вышли на улицу.
– Дантон вряд ли обрадовался бы, – сказал Жюстен.
– Предают всегда свои.
– Прикидывается? – спросил Данглар.
– Нет, – ответил Адамберг. – Плакаты старые, это все не напоказ. Он их ненавидит.
– Что делает из него достойного кандидата в убийцы, – хмыкнул Жюстен.
– Думаю, он метит выше, – сказал Адамберг. – Втоптав их в грязь и запятнав имя Общества, он осквернит Революцию, добьется падения Республики. Ни больше ни меньше. Как он объяснил вам свое присутствие у дома психиатра?
– Брюнет просто один из тех, за кем Дантон следит. Он ждет, когда тот проколется.
– Дождался?
– Не знаю. Его “досье” хранятся в тайном месте, он несколько раз это повторил.
– Не думаю, что надутым прихвостням Шато чем-то опасен этот заморыш. Если убийца стремится обезглавить Общество, он казнит Робеспьера. А пока что преступник, как мы убедились, гонит волну издалека, очень издалека, убирая главным образом “непостоянных” членов. Почему? Потому что вихрь, который приближается украдкой, пугает больше, чем водоворот, внезапно захлестывающий с головой. Он будет плести свои сети постепенно, чтобы они видели, как опасность медленно надвигается с горизонта. Охрану Брюнета можно ослабить, надо просто проверять, сел ли он в надежно