– Вы сказали, что имеющихся средств, переданных Мафоре – по приказу Шарля Рольбена, как вы понимаете, – вам хватит, чтобы довести до конца свое исследование.
– Уже все равно, комиссар. Продолжать было бы просто неприлично. Занавес опустился. К тому же, когда станет известно, кем был Шарль на самом деле, что он натворил и секретарем какого общества являлся, скандал все равно разразится и сметет нас. Наша песенка спета.
Стемнело. Шато сел на скамейку, вытянув ноги, но спину он по-прежнему держал прямо. Адамберг закурил.
– Почему, собственно? – спросил Адамберг. – И почему не продолжить жить с ним иначе?
– С кем?
– С Робеспьером. Вы сегодня не надели зубы?
– Какие зубы?
– Его. Зубы, которые хирург вынул у него изо рта ночью десятого термидора. Позже он отдал их на хранение Элеоноре Дюпле, потом Франсуа-Дидье Шато, и так они передавались от отца к сыну, пока не дошли до вас. Вы же потомок предполагаемого сына Робеспьера.
– Вы заговариваетесь, комиссар.
– Вы носите их здесь, – сказал Адамберг, дотронувшись до его груди, – в медальоне. И тогда он проникает в вас. Поглощает Франсуа Шато со всеми потрохами, и возвращается снова, и существует уже самостоятельно, без вас.
Шато протянул руку за сигаретой, больше не удивляясь ее внешнему виду.
– Хватит вам артачиться, – сказал Адамберг, дав ему прикурить. – История подошла к концу.
– А вам-то что, существуют эти зубы или нет? Ношу я их или не ношу? Проникает он в меня или не проникает? Какое вам дело?
– Мое дело могло бы называться “Франсуа Шато со всеми потрохами”. Которого он рано или поздно сожрет, а впрочем, почему бы и нет. Просто хватит с меня сожранных.
– Выхода нет, – мрачно сказал Шато.
– Сделайте анализ ДНК. И зубы отдайте на экспертизу. Вы получите ответ. И узнаете наконец, являетесь ли вы в действительности его потомком или в 1790 году некая мать-одиночка просто похвасталась, что забеременела от великого человека.
– Ни за что.
– Боитесь?
– Да.
– Что окажетесь его потомком? Или что не окажетесь?
– И того и другого.
– Страхи, порожденные сомнением, растут как на дрожжах, и избавиться от них можно только при помощи твердого знания.
– Как у вас все просто, комиссар.
– Разумеется. Зато вы узнаете правду, и это многое изменит в вашей жизни.
– Я не собираюсь многое менять.
– Это будут исторические факты, – не отступал Адамберг. – Какой бы ответ вы ни получили, вы по-прежнему сможете выступать в образе Робеспьера, если уж вам так хочется. Зато вы будете точно знать, где он, а где Франсуа Шато. Это не так уж мало. А зубы отдадите тому, кому положено: народу, как сказал бы Робеспьер. Верните их народу. В музей Карнавале, у них там хранится только жалкая прядка его волос.
– Ни за что, – повторил Шато. – Ни за что, слышите?
Адамберг затушил сигарету, встал и принялся описывать круги вокруг статуи Генриха IV.
– Я пойду, – сказал он наконец, вернувшись к скамейке.
Оставив Шато наедине с его тяжелой судьбой, Адамберг перешел по мосту на левый берег, вдыхая по пути запахи Сены, и облокотился о парапет, чтобы посмотреть, как течет река, грязная и измельчавшая, но не утратившая своей мощи. Прошло минут пятнадцать, может, больше. Внезапно Шато со смутной улыбкой оперся о парапет рядом с ним. Нельзя сказать, что он повеселел, но, во всяком случае, его явно отпустило.
– Я сделаю, комиссар. Анализ ДНК.
Адамберг кивнул. Шато расправил плечи и, как всегда, с прямой спиной – от этого он уже никогда не отучится – протянул ему руку:
– Спасибо, гражданин Адамберг.
Шато впервые назвал его по фамилии.
– Пусть жизнь твоя будет счастливой, гражданин Шато, – ответил Адамберг, пожав ему руку. – И пусть потомки твои будут девочками.
Адамберг вернулся домой пешком. Прежде чем открыть ворота, он взглянул на свою ладонь. Не каждому дано пожать руку Робеспьеру.
Глава 48
Адамберг повременил с отъездом до тех пор, пока Селеста не пошла на поправку, и Данглар отвез его в аэропорт. Они расстались у выхода на посадку. На следующий день майор должен был самостоятельно начать допрос убийцы, Шарля Рольбена.
– Знать бы, как к нему подступиться, – сказал Данглар. – По какому пути пойти, какую избрать тактику. Все это не дает мне покоя.
– Не волнуйтесь. Рольбен – жестокий и бессовестный человек, поэтому бесполезно искать особую тактику. Он никогда не расколется, не важно, как вы будете действовать – мягко, тонко, умно, агрессивно или призовете на помощь свое белое вино. Он прекрасно владеет собой, вам не на что надеяться. Просто ознакомьте его с уликами и показаниями свидетелей. Правда, кое-что может все-таки вывести его из себя. Разговаривайте с ним, не проявляя к нему ни малейшего интереса, как будто он ничего из себя не представляет. Держите меня в курсе. Вы собираетесь навестить Селесту?
– Сегодня, во второй половине дня.
– Тогда отдайте ей это, – сказал Адамберг, вынув из кармана трубку. – Ей сразу полегчает. И скажите, что Марк благополучно вернулся на конезавод.
Когда Адамберг прошел на посадку, Данглар еще какое-то время постоял один в просторном холле, сжимая в руке трубку Селесты и всех божьих коровок, которые к ней прилагались. Он хотел дождаться взлета. Там сейчас весна, там растет трава, прямая и зеленая. Майор смотрел на часы.
Девять сорок. Данглар покачал головой. Самолет взлетел и взял курс на остров Гримсей.
Фред ВаргасКогда выходит отшельник
© Е. Тарусина, перевод на русский язык, 2019,
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019,
© ООО “Издательство АСТ”, 2019
Глава 1
Адамберг, сидя на скале у причала, смотрел, как рыбаки возвращаются после ежедневного лова, швартуются, вытаскивают из воды сети. На маленьком исландском острове Гримсей все звали его Берг. Океанский ветер, одиннадцать градусов тепла, солнце в дымке, зловоние тухлой рыбы. Он забыл, что еще недавно был комиссаром полиции, руководил двадцатью семью сотрудниками бригады уголовного розыска в Париже, в 13-м округе. Он выронил мобильник, и тот угодил в овечью лепешку, к тому же лохматая скотина наступила прямо на него копытом, впрочем, без всякого злого умысла. Никто еще, наверное, не терял телефон столь оригинальным способом, с долей гордости подумал Адамберг.
Гуннлаугур, хозяин небольшой гостиницы, тоже пришел в порт, собираясь купить лучшую рыбу и приготовить ее на ужин. Адамберг улыбнулся и махнул ему рукой. Но выражение лица у Гуннлаугура было не такое спокойное, как в обычные дни. Не обращая внимания на то, что торги уже начались, он направился прямиком к Адамбергу, сдвинув белесые брови, ткнул в него пальцем, протянул послание и произнес:
– Fyrir pig. [Это тебе.]
– Eg? [Мне?]
Адамберг, неспособный запомнить простейшие, доступные даже ребенку иностранные слова, здесь непонятным образом за каких-то семнадцать дней усвоил около семидесяти слов. С ним старались объясняться как можно проще, преимущественно используя жесты.
Пишут из Парижа, наверняка из Парижа. Хотят, чтобы он вернулся. Он приуныл, потом рассердился, замотал головой – нет, ни за что! – повернулся лицом к морю. Гуннлаугур не отставал: он развернул листок и вложил его в руку Адамберга.
Женщину сбила машина. Муж и любовник. Все непросто. Ваше присутствие крайне желательно. Материалы будут переданы позже.
Адамберг опустил голову, ладонь его раскрылась, и ветер унес листок. В Париж? Почему вдруг в Париж? Где это?
– Dau?ur ma?ur? – спросил Гуннлаугур. [Труп?]
– Ja. [Да.]
– Ertu a? fara, Berg? Ertu a? fara? [Ты уезжаешь, Берг? Ты уезжаешь?]
Адамберг тяжело поднялся, поднял глаза на белесое солнце.
– Nei. [Нет.]
– Ju, – вздохнул Гуннлаугур. [Да.]
– Ja. [Да.]
– Drekka, bor?a, – предложил он. [Есть, пить.]
– Ja. [Да.]
Колеса ударились о покрытие взлетной полосы Руасси – Шарль-де-Голль, и от этого толчка его внезапно накрыла такая мигрень, какой не бывало уже много лет, и одновременно появилось ощущение, будто его крепко побили. Он вернулся, и Париж, большой каменный город, накинулся на него. Хотя, может, все дело в том, что накануне в таверне у Гуннлаугура они хорошо отметили его отъезд, изрядно выпив. Стопки были совсем маленькие. Зато их было много. И это был последний вечер. И бреннивин[1].
Беглый взгляд в иллюминатор. Не выходить, чтобы не оказаться там.
Но он уже был там. “Ваше присутствие крайне желательно”.
Глава 2
Во вторник 31 марта шестнадцать сотрудников комиссариата в полной боевой готовности, с ноутбуками, папками и стаканами кофе, собрались к девяти часам в зале капитула, чтобы доложить комиссару о том, как они вели дела в его отсутствие под началом майора Мордана и майора Данглара. Члены команды были расслабленны и неожиданно разговорчивы, и это означало, что они рады его возвращению, им приятно его видеть и они не задаются вопросом, не изменилось ли в нем что-нибудь, пока он жил на севере Исландии, на маленьком острове, где его окружали только туманы да неугомонные волны. А даже если изменилось, какая разница, подумал лейтенант Вейренк, который, как и комиссар, вырос на каменистых склонах Пиренеев и понимал его, как никто. Он знал, что их команда под началом комиссара скорее напоминает большое парусное судно, меняющее курс из-за встречного ветра или замирающее, спустив паруса, во время штиля, чем мощный моторный катер, от которого много шума и пены.
Майор Данглар, наоборот, чего-то постоянно опасался. Он всматривался в горизонт, ожидая приближения неведомой опасности: его вечно донимали страхи, царапая острыми шипами и мешая жить. Отъезд Адамберга в Исландию после изнурительного расследования вызвал у него дурные предчувствия. Когда мозг устает у обычного человека и он выбирает туманную страну, чтобы снять напряжение, – это правильно. Более целесообразно, чем ехать на юг, к солнцу, где безжалостный свет подчеркивает любую неровность, малейший выступ на камешке и еще больше утомляет. Но когд