этом думаю…
– Вот именно об этом я вас и прошу: подумайте об этом снова, крепко подумайте.
– Еще я думала, что вы хотите о чем-то меня спросить. Погодите, – встрепенулась она, – получается, вы не ошиблись? Эти два старика были убиты с помощью пауков-отшельников одним из тех несчастных мальчишек, которые решили отомстить? А третий покойник? Как там его звали?
– Клод Ландрие.
– Он рос в приюте?
– Он – нет. Мы пока в самом начале рсследования.
– Но ведь нельзя убить с помощью паука. От его укуса не умирают.
– А от нескольких? Допустим, что в брюки засунули трех или четырех пауков. Тогда, может быть, человек преклонных лет…
– Может от этого умереть, – закончила она.
– Вы следите за моей мыслью, как сказал бы профессор Пюжоль.
– Тем не менее три старика все-таки умерли. Значит, убийце нужно было раздобыть от девяти до двенадцати пауков. Это не так просто.
– Это верно: мальчишки из банды сумели поймать только одиннадцать пауков за четыре года. А их было девять, и они были очень ловкими.
– А если их вырастить? Если убийца их выращивал? – сказал Адамберг.
– Извините, комиссар, но вы, видимо, по-прежнему не очень-то в этом разбираетесь. Вы ведь, наверное, думаете, что человек просто ждет, пока они вылупятся из яиц и можно будет их собрать, как птенцов. А это не так. Когда паучки рождаются, они “улетают”. Ветер подхватывает их и переносит, как крошечные пылинки, – и до свидания, удачи! Им повезет, если их не склюют птицы. Из двух сотен выживет один или два. Вы когда-нибудь пробовали ловить пыль?
– Никогда, должен признаться.
– Вот и с паучками то же самое.
– А если их поместить в большую коробку, чтобы они не улетели?
– Тогда они съедят друг друга. Причем мать первая накинется на свое потомство.
– А как же поступают в лабораториях? – спросил Вейренк.
– Представления не имею. Но предполагаю, что это очень трудно. В лабораториях всегда все очень трудно. Думаете, у вашего убийцы полным-полно всякого оборудования?
– Если он работал в лаборатории, почему нет? – не унимался Вейренк.
– В любом случае этот фокус не удастся. Вы все время забываете, что эти старики были убиты на улице, вечером, а не утром, когда проснулись и надевали брюки. Я же вам это уже рассказывала.
– А если они соврали? – предположил Адамберг.
– А зачем им врать?
– Потому что они знали. Они знали, что это обозначает, когда ты надеваешь брюки и тебя кусают три паука. И не хотели, чтобы кто-нибудь понял, что им мстят. Не хотели, чтобы люди узнали, как они изувечили мальчишек в приюте.
– Возможно. Да, это возможно. Я бы тоже соврала.
– Так вот, Ирен, сосредоточьтесь, постарайтесь вспомнить. Может, вы слышали еще какие-нибудь обрывки их разговоров?
– Но если один из этих мальчишек отомстил, лично я не хотела бы, чтобы вы его поймали.
– В этом мы сходимся. Я не говорил, что собираюсь его ловить. Если это один из них, я попытаюсь убедить его остановиться, иначе он сядет в тюрьму на всю жизнь.
– Ага, понимаю. Это не так уж глупо.
Ирен замерла и задумалась, уставившись прямо перед собой через стекло: Адамбергу уже приходилось это видеть.
– Может, кое-что и было, – произнесла она наконец. – Погодите-ка. Вроде бы что-то связанное с барахолкой в Экюссоне, она была лет десять назад, там площадь такая есть пешеходная. На этих барахолках, конечно, ничего путного не найдешь, разве что старую обувь по пятьдесят сантимов, скорее это повод выйти из дому и поболтать. Вот, обратите внимание, это платье, я его тоже на барахолке нашла, очень красивое.
– Очень, – подтвердил Вейренк.
– Всего один евро, – радостно сообщила Ирен. – Погодите немного, кажется, припоминаю. Да, высокий говорил.
– Клавероль.
– Он говорил примерно так: “Ты знаешь, кого я видел на этой гребаной барахолке?” Ой, извините меня, простите, я ведь просто стараюсь передать его слова.
– Прекрасно.
– Ну вот, он так и сказал, а потом продолжал: “Малыша Луи. Этот говнюк меня узнал, не знаю, как ему это удалось”. Малыш Луи – это же один из тех детей?
– Да, тот, которому отрезали ногу.
– А второй, Барраль, сказал первому – Клаверолю, да? – что малыш Луи узнал его, наверное, по зубам. Потому что уже в детстве у Клавероля не хватало зубов. Такая вот история, малыш Луи узнал его, и взрослому Клаверолю это совсем не понравилось. Совершенно не понравилось. У него напрочь испортилось настроение. А, вот еще, он сказал, что этот маленький говнюк остался таким же тощим, как раньше, и уши у него такие же большие. И что, несмотря на это, он посмел ему угрожать. Длинный послал его куда подальше, а малыш Луи ему сказал: “Ходи и остерегайся, Клавероль, я не один”.
– Не один? Жертвы продолжали встречаться?
– Насчет встречаться – этого я не знаю. Но сейчас, когда есть всякие “Однокашники”, “Школьные друзья” и прочее в таком духе, все развлекаются тем, что разыскивают друг друга. Так почему бы им не найтись?
Ирен вдруг подскочила на месте.
– Ваш поезд! – закричала она, указывая рукой на пути. – Он стоит у перрона. Он уже свистит!
Адамбергу едва хватило времени, чтобы собрать фотографии, а Вейренку – забрать папку, и они вскочили в поезд.
Адамберг отправил сообщение:
Извините, что не успел заплатить за шоколад.
И получил ответ:
Ничего, переживу.
Его ждали еще два сообщения. Первое – от Ретанкур:
Приятная была поездка?
Адамберг улыбнулся и показал сообщение Вейренку.
– Ретанкур сделала шаг навстречу, – сказал он. – Теперь нас будет уже не трое, а целых четверо. Как там было в стихах у твоего Расина?
– Корнеля.
– Ну все равно, нужно будет опять их изменить.
– Мы вышли вчетвером; но воинство росло,
И к берегу реки три тысячи пришло.
– Вот, – прервал его Адамберг, подняв руку. – Нас четверых будет вполне достаточно, чтобы опросить пять жертв.
– Одиннадцать жертв.
– Но из одиннадцати у четверых – сухой укус, еще у двоих – укус с легкой дозой яда. Они не мучились.
– Но это не повод их исключать. Они тоже в числе пострадавших и заодно с изувеченными. И те, кто избежал худшего, чувствуют себя виноватыми перед своими товарищами-калеками. Так называемая вина выживших. Они могут ненавидеть и желать отмщения даже больше, чем остальные.
– Согласен. Одиннадцать. Пусть Фруасси посмотрит, где все они сейчас.
Адамберг ответил Ретанкур:
Очень. День беспощадной расслабухи.
Интересно?
Очень интересно.
– Есть еще сообщение от Вуазне. Он приедет на вокзал раньше нас и будет ждать на перроне у первого вагона. Когда мы прибываем?
– В девять пятьдесят три.
– Он спрашивает, как насчет гарбюра.
Вейренк кивнул:
– По воскресеньям они работают.
– Ты точно знаешь?
– Да. Пригласим приехать Ретанкур? Будем увеличивать наш состав?
– Не получится. Сегодня она слушает Вивальди.
– Ты точно знаешь?
– Да.
Адамберг набрал последнее сообщение, сунул телефон в карман и сразу же уснул. Вейренк замолчал на середине фразы, в очередной раз удивившись способности комиссара мгновенно засыпать. Веки его были закрыты, но не совсем: оставались маленькие щелочки, как у дремлющей кошки. Кое-кто говорил, что никогда нельзя угадать наверняка, бодрствует он или спит, порой даже на ходу, и что он бродит где-то на границе двух миров. Может, именно в такие моменты, подумал Вейренк, открывая папку доктора Ковэра, Адамберг думает. Может, там они и были, эти туманы, сквозь которые он видел. Он опустил откидной столик напротив сиденья и положил на него список членов банды – девять мальчишек. Потом – список одиннадцати их жертв: Луи, Жанно, Морис… Где они теперь? Тот, кому отрезали ногу? Тот, кому отняли ступню? Тот, кто лишился щеки? Тот, у кого нет мошонки? Тот, с изуродованной рукой?
Он внимательно прочитал заключительную часть материалов, покачал головой. Все мальчишки из паучьей банды оказались в приюте в результате трагических обстоятельств. Родители погибли, были депортированы, попали в тюрьму за изнасилование или убийство, мать убила отца, или наоборот, и тому подобное. После периода пауков-отшельников настал период сексуального преследования. Они только однажды ухитрились проникнуть в спальню к девочкам, которая, кстати, в записях была названа “неприступной”, и охранник схватил их, когда они срывали с девчонок одеяла. Как говорил доктор Ковэр, эти типы умудрялись просочиться повсюду.
– Он невротик, – тихо произнес Адамберг, не поднимая век.
– Кто?
– Ковэр. Ты сам это сказал.
– Жан-Батист, запомни раз и навсегда: мы все невротики. Все зависит от того, насколько мы сами способны держать себя в равновесии.
– И я тоже? Я невротик?
– Разумеется.
– Ну что же, тем лучше.
Адамберг снова мгновенно уснул, а Вейренк стал кое-что записывать. Чем ближе поезд подходил к Парижу, тем отчетливее чувствовалось присутствие Данглара. Господи, что на него нашло? Адамберг перестал злиться и больше не упоминал о нем. Но Вейренк знал, что комиссар неминуемо вступит в схватку – так, как умеет.
Глава 19
Вейренк остановился на перроне в пятнадцати метрах от Вуазне, который дымил сигаретой, хотя в этом общественном месте, одном из самых ветреных в Париже, курение было запрещено.
– Разве Вуазне курит?
– Нет. Наверное, стащил сигарету у сына.
– У него нет сына.
– Тогда не знаю.
– Тебе знаком Бальзак?
– Нет, Луи. Не представилось случая познакомиться.
– Ну так вот, посмотри на Вуазне – и увидишь Бальзака. Он не так сильно хмурит брови и пока еще не настолько заплыл жиром, но добавь черные усы – и будет вылитый Бальзак.
– Значит, в конечном счете Бальзак не умер.
– В конечном счете – нет.