– Можно было бы заключить, – согласился Мордан, – что жертвы укусов хотят отомстить, используя тех же самых пауков. Но с практической и научной точек зрения это невозможно.
– Да, – сказал Адамберг.
– Это подводный камень, – произнес Вуазне.
– Нельзя также исключать, что отомстить решила женщина, пострадавшая от насилия, – добавил Вейренк.
– Это еще хуже, – прокомментировал Мордан. – Зачем какой-то женщине прибегать к такому неочевидному средству, как паучий яд, когда существует миллион способов убить мужчину?
– Продолжайте, Вуазне, – приказал Адамберг.
И Вуазне обстоятельно, как вечером в “Гарбюре”, поведал об отношении древнего человека к ядовитым тварям, о поверье, будто их непобедимая сила переходит к тому, кто их убьет, о том, что существует глубинная связь между могуществом яда и силой, приписываемой другой жидкости – сперме. Адамбергу вдруг пришло в голову, что как только Вуазне заговаривал о животных, у него менялись фигура и манера речи. Данглар, сам того не желая, стал слушать очень внимательно. И это при том, что он всегда считал страсть лейтенанта к рыбам чем-то вроде неотвязной привычки ходить на рыбалку по воскресеньям. И напрасно.
– И еще кое-что напоследок, – заговорил Адамберг, когда Вуазне наконец закончил выступление. – В ходе сбора информации о трех умерших мужчинах, проведенного Фруасси, выяснилось, что развитие локсосцелизма – это болезнь, вызванная укусом паука-отшельника, – протекало стремительно. Врачи отмечают: “Прежде не описано”.
– Есть, – перебила его Фруасси, – их уши и верхняя часть профиля. Как не бывает двух одинаковых одуванчиков, так нет двух идентичных ушных раковин, не так ли?
Адамберг подтащил к себе ее компьютер и улыбнулся:
– Это они. Спасибо, Фруасси.
– Не за что. Вы и сами это знали.
– А они – нет.
Компьютер переходил из рук в руки, и каждый из сотрудников, одобрительно кивнув, передавал его соседу.
– Это они, – повторил Адамберг. – Клавероль и Ламбертен, пришедшие на встречу с Ландрие после изнасилования.
– Пусть так, – согласился Мордан.
– Идем дальше, – продолжал Адамберг. – Стремительное развитие локсосцелизма. То, что убило этих троих, – не просто укус паука-отшельника. Бурная, необычная реакция организма – не следствие их преклонного возраста. С их иммунной защитой все было в порядке, разве что печень пострадала из-за пристрастия к пастису. Они были убиты.
– Если убийца существует, – проговорил Мордан, с осторожностью подбирая слова, – то как он сумел все это проделать? Раздобыл несколько пауков?
– Нет, майор. Паук-отшельник – существо пугливое, скрытное, его очень трудно поймать. Для того чтобы наверняка убить человека, нужно двадцать две особи. Но поскольку половина из них кусает всухую или впрыскивает только половину яда, потребуется шестьдесят пауков, и тогда смерть гарантирована. На троих понадобилось бы почти две сотни этих тварей.
– Такое возможно?
– Нет.
– А если взять у паука яд?
– Со змеями это вполне осуществимо, но с пауками – нет, если не располагаешь сложным лабораторным оборудованием. К тому же паук выделяет такое ничтожное количество жидкости, что она может засохнуть на стенках пробирки, прежде чем ее успеют собрать.
Мордан вытянул шею и развел руками.
– И что же дальше? – спросил он.
– А дальше мы наталкиваемся на особенно коварный подводный камень.
Адамберг весело взглянул на Вуазне, выражение которого – подводный камень – очень понравилось комиссару.
– И что же дальше? – повторил за Морданом Данглар.
– А дальше будем проводить расследование, майор, – ответил Адамберг, подчеркнув роковое слово. – Мы найдем оставшихся в живых членов банды пауков-отшельников. Только они ясно понимают, что случилось с тремя их товарищами. И им страшно, впервые в жизни страшно. Наша задача – спасти им жизнь.
– Зачем это? – поморщившись, спросил Вуазне.
– Потому что это наша работа, даже если они жуки-вонючки. И потому что они могут вывести нас на женщин, ставших жертвами насилия.
– А что с детьми, пострадавшими от укусов? – поинтересовался Керноркян.
– Фруасси нам составит список тех, кто еще жив. Нужно будет также поискать нераскрытые изнасилования, скажем, с пятидесятого по двухтысячный год: будем считать, что эти типы примерно к шестидесяти пяти годам прекратили совершать подобные преступления. Хотя не факт: Клавероль в свои восемьдесят четыре продолжал принимать средство от импотенции.
– Какой упертый парень! – восхитился Ноэль.
Совещание подошло к поворотному моменту, когда нужно было принимать решение, и Адамберг сделал знак Эсталеру сварить всем по второй порции кофе, чтобы открылось второе дыхание на финишной прямой. Все поняли, что означает эта пауза, и никто не хотел сокращать короткую передышку, посвященную размышлениям. На сей раз для всех было бы лучше, если бы Эсталер подольше колдовал над кофе. Тем более что все чувствовали: для комиссара настал час разрешить ситуацию с Дангларом. Адамберг беспечно посматривал на свою маленькую армию, ни на ком не задерживая взгляд в поисках позитивных или негативных признаков.
Комиссар ждал, когда все приступят к кофейной церемонии, и заговорил, при этом складывая представленные документы и аккуратно убирая фотографии в старую голубую папку доктора Ковэра.
– С этим досье может ознакомиться любой, кому оно будет интересно, – произнес он, завязывая ленточки.
Все рассчитывали услышать внятное заявление, угрозу, увидеть боевую стойку. Однако это было не в духе комиссара, и его команда это знала.
– Поднимите руки те, кто хотел бы, чтобы на его компьютер отправили копию материалов?
Вот и все. Ни подведения итогов, ни громких слов. После секундного колебания первым поднял руку Ноэль. Адамберг всегда знал, что Ноэлю не хватает многих необходимых для полицейского качеств, зато храбрости в избытке. Следом за ним руки подняли все, кроме Данглара. Еще несколько секунд все ждали, чтобы у него хотя бы дрогнула рука, чтобы он сделал хотя бы неопределенный жест, но майор, белый как мел, не шелохнулся.
– Спасибо, – сказал Адамберг. – Все могут идти на обед.
Комната постепенно пустела, на лицах отражались противоречивые мысли: сожаление, что не удалось стать свидетелями схватки между Дангларом и комиссаром, и смутное удовольствие оттого, что придется распутывать безнадежное дело. Эти мысли сопровождались быстрыми взглядами, скрытыми знаками одобрения упорству, которое проявил Адамберг. Они считали его мечтателем, витающим в облаках и не желающим спускаться на землю, и именно этим свойствам приписывали его неправдоподобный сегодняшний успех. Не понимая, что он просто видит в тумане.
Данглар, отчасти утративший свою надменность, тоже двинулся к выходу вместе с остальными.
– Все, кроме вас, майор, – произнес Адамберг, одновременно печатая сообщение Вейренку:
Постой у двери и послушай.
Глава 22
– Это приказ? – спросил Данглар, возвращаясь.
– Если вам нравится так это называть, пожалуйста.
– А если я тоже умру, только от голода?
– Не усложняйте мне задачу. Если бы вы действительно хотели есть, я бы вас отпустил. И мне все равно, что вы потом побежите к Брезийону и донесете на меня, обвинив в том, что я, ко всему прочему, пытаю сотрудников.
– В таком случае все прекрасно, – произнес Данглар и вновь направился к выходу.
– Я сказал, что хочу, чтобы вы остались, Данглар.
– Значит, это все-таки приказ.
– Потому что я знаю: вы не умираете с голоду. Вы не обедать идете, а хотите сбежать. Я достаточно хорошо вас знаю, а потому предсказываю: сбежите сейчас – погубите свою душу. Сядьте.
Данглар не захотел сесть напротив Адамберга, а быстрым шагом, почти бегом в гневе направился к стулу, на котором сидел во время совещания, метрах в пяти от комиссара.
– Чего вы боитесь, майор? Что я проткну вас клинком? Данглар, я вас уже спрашивал: неужели вы меня забыли, мы ведь так давно вместе? Если вы выбираете осторожность, поступайте, как считаете правильным.
– “Истинное благоразумие состоит в том, чтобы в начале дела предвидеть его конец” – гласит восточная мудрость.
– Опять цитата. Из любого положения можно выйти при помощи цитаты. Особенно когда наготове целая тысяча.
– Всем все понятно.
– И вы предрекаете этому расследованию печальный конец.
– Мне будет грустно видеть, как вы сядете в лужу.
– Объясните, наконец, Данглар. Объясните, зачем вы с самого начала пытались расколоть комиссариат на два лагеря. И зачем хотели рассказать о моих блужданиях дивизионному комиссару. Объясните, почему я должен сесть в лужу.
– Что касается моего намерения пойти к Брезийону, все просто: “Мы не обязаны ни хвалить, ни почитать наших начальников, мы обязаны им повиноваться, когда придет время повиноваться, и контролировать их, когда придет время контролировать”[8].
– Ваши бесконечные цитаты начинают меня раздражать. Вы упрямо стоите на своем после всего того, что услышали? Хотя всех остальных это убедило? И это тоже объясните, Данглар, черт вас побери.
– Это невозможно.
– Почему?
– Потому что “то, чему можно дать много объяснений, вообще не стоит объяснять”[9].
– Когда снова станете самим собой, – сказал Адамберг, поднимаясь, – дайте знать.
Комиссар вышел из зала капитула, хлопнув дверью, и схватил за руку Вейренка.
– Пойдем во двор, – сказал он. – У меня это вошло в привычку, к тому же надо дроздов покормить. Их семейство свило гнездо на плюще.
– Дрозды и без тебя проживут.
– Луи, миллионы птиц погибают. Ты когда в последний раз видел в Париже воробьев? Это массовое истребление! К тому же самец хиловат.
Адамберг повернул назад и пошел к кабинету Фруасси.
– У нее наверняка есть еда, – объяснил он.
– Поиски одиннадцати жертв продвигаются, – сообщила Фруасси, не поворачивая головы, когда они вошли. – Шестеро из них уже умерли: Жильбер Прейи, Андре Ривлен, Анри Тремон, Жак Сантье, Эрнест Видо, тот, с изуродованной рукой, и Морис Берлеан, ставший импотентом. Осталось пятеро: Ришар Жаррас и Рене Киссоль, жертвы сухого укуса, живут в Алесе. Трое остальных – Луи без ноги, Марсель без щеки и Жан без ступни – находятся в Воклюзе: Луи и Марсель – в Фонтен-де-Воклюз, а Жан – в Куртезоне, в пятидесяти километрах от них.