– Ясно, – сказала Ретанкур.
Адамберг внезапно успокоился и сжал в руке телефон.
– Если это не Жанно, шансов у нас нет. Это значит, что мы с самого начала ошибались. И мы сядем в лужу, как сказал бы Данглар.
– Это невозможно, – произнес Вейренк. – Все утрясется. Пойдем поспим часа два, потом поедем в Рошфор. Будем в больнице ровно в восемь утра.
Адамберг молча кивнул:
– Дело дохлое, Луи. Что-то мы упустили.
– Сам ты дохлый. Поспим немного и встретимся в три часа в комиссариате.
Адамберг снова кивнул. Слова “паук-отшельник” вновь пронзили его мозг, и он вздрогнул. Вейренк встряхнул его за плечо и вытолкал наружу.
– Жанно исчез, – сказал он. – Жанно вышел из дому.
– Да.
– На дело идет только один из укушенных, это нормально. Они же не поедут все впятером. Понятное дело, они сменяют друг друга. Мы его поймаем.
– Я не знаю.
– Что происходит, Жан-Батист?
– Луи, я больше не вижу в тумане. Ничего не вижу.
Глава 25
Адамберг торопливо собрал рюкзак и сел в кухне у камина, положив ноги на решетку. Он уже собрался было спуститься во двор к Лусио и сесть рядом с ним под вязом, забыв, что сосед уехал в Испанию. Невыносимо зудящее дело пауков-отшельников показалось бы Лусио невероятно увлекательным.
Что он сказал бы, неторопливо прихлебывая пиво?
– Дочеши свой страх, hombre[10], не оставляй его в покое, нужно скрести до конца, до крови.
– Этот пройдет, Лусио.
– Не пройдет. Чеши, парень, потому что у тебя нет выбора.
Он так бы и сказал, это точно. Адамберг встретился с Вейренком перед входом в комиссариат в три часа ночи.
– Ты не спал, – уверенно заявил Вейренк.
– Нет.
– В таком случае за руль сяду я. Разбужу тебя через два часа. Если бы я был твоей матерью, то сказал бы тебе: “Закрой глазки!”
– Мне бы надо ей позвонить, Луи, она сломала руку.
– Упала?
– Да. Споткнулась о ручку метлы. Говорит, непонятно, то ли метла попалась ей по дороге, то ли она – метле.
– Если вдуматься, это важный вопрос, – заметил Вейренк, трогаясь с места, – причем по очень многим причинам.
– Это была большая метла, ею прогоняют пауков. Правда, не пауков-отшельников, ведь они у нас не водятся.
И Адамберг тут же пожалел, что произнес эти слова: затылок у него опять одеревенел. Причем при мысли о родительском доме и, что еще хуже, о матери. Может, зловещие предсказания Данглара в конце концов пожрут его разум?
За несколько минут до восьми часов утра Вейренк остановил машину перед больницей в Рошфоре и потряс за плечо комиссара.
– Черт побери! Ты меня не разбудил! – возмутился тот.
– Не стал, – спокойно ответил Вейренк.
Лечащий врач поначалу наотрез отказался пускать посетителей к своему пациенту, заявив, что ему все равно, полицейские они или нет. За ночь состояние больного ухудшилось.
– До какой степени?
– Размер язвы значительно увеличился, начался некроз. Налицо ускоренная реакция на яд. Температура поднялась до тридцати восьми и восьми.
– Как у троих пациентов в Ниме?
– Есть основания этого опасаться. И вообще я не понимаю, какое отношение к этому имеет полиция. Лучше бы нам прислали специалиста по животным ядам, это было бы более разумно, – добавил он, подчеркивая, что разговор окончен, и повернулся к ним спиной.
– Куда его укусили? – продолжал настаивать Адамберг.
– В правую руку. Так что, если мы произведем ампутацию, есть надежда.
– Не думаю, доктор. Этого человека укусил не простой паук-отшельник, он получил двадцатикратную дозу яда. Это убийство.
– Убийство? При помощи двадцати пауков?
Врач снова повернулся к ним, скрестив руки на груди и расставив ноги: он улыбался, всем своим видом выражая несогласие. Солидный, опытный, властный и очень усталый мужчина.
– С каких это пор человек научился дрессировать пауков? – спросил он. – Созывать их свистом и, выстроив в ряд, выпускать на жертву, когда ему вздумается? С каких пор?
– С десятого мая, доктор. Трое мужчин уже умерли и двое еще умрут, если вы не позволите нам встретиться с вашим пациентом. В случае необходимости, если вы потребуете, я могу получить ордер, но предпочел бы не терять времени и поговорить с ним, пока температура не поднялась до сорока и выше.
Конечно, Адамберг не смог бы получить никакого ордера, ведь дивизионный комиссар ничего не знал о расследовании. Но само это слово поколебало уверенность врача.
– Даю вам двадцать минут, и ни секундой больше. Не волнуйте его, чтобы не поднималась температура. Что касается пострадавшей конечности, он ни в коем случае не должен ею шевелить.
– Где и когда произошел укус? В помещении? На улице?
– На улице, когда он шел домой вместе со своей спутницей. После ужина, в сумерках. Палата двести три. У вас двадцать минут.
Старик был не один. Женщина лет семидесяти с заплаканными глазами сидела в кресле, в котором, судя по всему, провела всю ночь, и комкала в руке платок.
– Полиция. Лейтенант Вейренк де Бильк и комиссар Адамберг, – тихим голосом представился Адамберг, подходя к кровати.
Старик медленно моргнул, как бы говоря: “Я понял”.
– Мы сожалеем, что вынуждены вас побеспокоить, месье Вессак. Мы ненадолго. А мадам?
– Это моя компаньонка, – представил ее Вессак, – Элизабет Бонпен[11]. Ее фамилия очень ей подходит.
– Мадам, извините, но нам придется попросить вас выйти. Нам нужно поговорить с месье Вессаком без свидетелей.
– Я отсюда никуда не уйду, – слабым голосом проговорила Элизабет Бонпен.
– Таковы правила, – объяснил Вейренк. – Не сердитесь.
– Они правы, – сказал Вессак. – Будь умницей, Элизабет. Пойди пока выпей кофе и что-нибудь поешь, тебе станет полегче.
– Но зачем к тебе пришли полицейские?
– Сейчас они сами расскажут. Пожалуйста, иди. Выпей кофе, съешь круассан, тебе полегчает, – повторил Вессак. – И журнал почитай, отвлекись немного. Не тревожься, маленькому паучку меня не уморить.
Элизабет Бонпен вышла, и Вессак указал полицейским на два стула.
– Вы ей солгали, правда? – спросил Адамберг.
– Конечно. А что я могу ей сказать, как вы думаете?
– Вы ей лжете, потому что знаете. Это ведь не просто маленький паучок.
Адамберг говорил мягко и доброжелательно. Пусть даже этот старик – жук-вонючка, но ему осталось жить меньше двух суток, и он это знает. Адамберг старался не смотреть на язву, которая выглядела ужасно. Некроз распространился на десять сантиметров в длину и на четыре в ширину и уже пожирал мышцы и сосуды.
– Отвратительно, правда? – произнес Вессак, поймав взгляд Адамберга. – Но вы много такого повидали, вы же полицейские.
– У нас только двадцать минут, месье Вессак. Вы знаете, что с вами произошло?
– Да.
– Вам известно о том, что за последний месяц от укуса паука-отшельника скоропостижно скончались Альбер Барраль, Фернан Клавероль и Клод Ландрие.
– Значит, до вас уже дошло?
Вессак недобро улыбнулся и жестом левой руки попросил Вейренка дать ему воды. Время и возраст пощадили лицо этого старика с крупными, резкими чертами, Адамберг его узнал.
– Мы знаем о сиротском приюте, о банде пауков-отшельников, которая замучила одиннадцать мальчиков, сделав двоих из них калеками, одного импотентом и одного уродом. Вы были членом этой банды вместе с еще восемью подростками.
Вессак не смутился.
– Да, негодяи, – произнес он.
– Кто? Вы или ваши жертвы?
– Мы – кто же еще? Негодяи, сволочи. Когда в четыре года малыш Луи потерял ногу, что мы делали? Смеялись. Не я, мне тогда было только десять, но вскоре я уже присоединился к ним. Вы думаете, это нас остановило? Наоборот. Когда малыш Жанно лишился ступни, а Марсель щеки – черт побери, он стал таким страшным! – что мы делали? Смеялись. Но больше всего мы веселились, когда у Мориса яйцо отвалилось, как будто орех упал с ветки. Мы дали ему прозвище Морис-без-яйца, весь приют об этом знал.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросил Адамберг, указывая на язву.
– Конечно. Они мстят, и это честная война. Скажу вам одно: отбрасывать копыта мне не хочется, но я понимаю, что заслужил. Они-то хотя бы за нас взялись, когда мы уже стали стариками, дали нам время пожить, покайфовать с женщинами, наделать детей.
– Они начали гораздо раньше, Вессак. С девяносто шестого по две тысячи второй они убили четверых: Миссоли, Обера, Менара и Дюваля. Не с помощью яда, а спровоцировав несчастные случаи.
– Ага, – задумчиво произнес Вессак. – Это я вроде усек. Только никак не въезжаю, как они это делают? Это ж сколько нужно яда, чтобы угробить человека!
– Двадцать доз как минимум.
– Не въезжаю, но мне наплевать. Слушайте, Элизабет не в курсе, ей неизвестно, что я был маленьким поганцем, – внезапно произнес Вессак, подняв левую руку. – Она ничего не должна узнать.
– Ведется следствие, – сказал Адамберг. – Если оно завершится и начнется судебный процесс, то…
– Все будет в газетах. Ну и пусть. Она узнает. Но сделайте так, чтобы она ничего не узнала до моей смерти. Чтобы мы расстались по-хорошему. Это возможно?
– Конечно.
– Слово мужчины?
– Слово мужчины. А что по поводу изнасилований, Вессак?
– О нет, этим я не занимался, – сказал он.
– Ведь они совершили также много изнасилований, правда?
– Да, в Ниме.
– Групповых?
– Всегда. И это продолжалось после приюта.
– Но вы не участвовали?
– Нет. И не подумайте, комиссар, не из душевной доброты. Тут другое.
– Что?
– Если не скажу, вы и на меня навесите изнасилования. Но это не так-то просто объяснить.
Вессак несколько секунд подумал, снова попросил Вейренка дать ему воды. Температура поднималась.
– Полицейские вы или нет – все равно. Мы ведь тут все мужики, правда? – решительно произнес он.
– Да.
– Если скажу, это не выйдет отсюда?
– Не выйдет.
– Слово мужчины?
– Слово мужчины.