– Майор Данглар утверждает, что нам не за что зацепиться. Это не совсем точно. С самого начала у нас перед глазами было то, на чем мы не остановились.
– Что? – спросил Эсталер.
– Не что, Эсталер, а кто.
– Убийца?
– Я думаю, это женщина.
– Женщина? – удивился Мордан. – Женщина? Которая убила восемь мужчин за двадцать лет? Что привело вас к этой мысли, комиссар, к этому… проливу?
– Банда пауков-отшельников переродилась в банду насильников, нам это известно. Меркаде работает над тем, чтобы обнаружить их преступления с тех пор, когда мальчишки стали взрослыми, и, скажем, до того времени, когда им исполнилось шестьдесят пять лет. Получается, примерно за пятьдесят лет. Это очень трудная задача, и ничто не указывает нам на то, что они действовали только в департаменте Гар. Фруасси будет помогать лейтенанту.
Адамберг заставлял себя говорить нейтральным тоном, что умиротворяюще действовало на его сотрудников, но выпад Данглара слишком сильно его задел. Он отдавал себе отчет в том, что майор ходит по краю своей внутренней пропасти, что его самоубийственная агрессия напоминает корни дерева, цепляющиеся за зыбкую почву. И все же это был первый случай, когда майор при всех сознательно оскорбил его и выразил свое презрение к нему. Природная гибкость Адамберга побуждала его забыть об этом подводном камне. Но камень был слишком острым. Инстинктивно он хотел уйти с совещания и где-нибудь побродить. Тогда Данглара больше не будет в поле зрения, не придется выстраивать и обосновывать аргументы в пользу поисков в новом, таком неопределенном направлении. Настал момент передать эстафету Вейренку: ему всегда легко давались логические построения.
– Есть идея, кто эта женщина? – спросила Фруасси. Потрясенная поведением Данглара и смущенная реакцией Ноэля, она старалась ровно держать руки на клавиатуре. Болеутоляющая поза, подумал Адамберг.
– Несколько, и одна банальнее другой. Но лучше начать сначала, поскольку мы не заметили проход.
– Пролив, – уточнил Жюстен, подняв указательный палец.
Путешествие Магеллана явно произвело на сотрудников сильное впечатление, придав делу героический смысл, и, судя по всему, их вдохновило. Несмотря на то что расследование терпело бедствие и все были сбиты с толку, Адамберг заметил, что люди держались прямее, чем в начале совещания, что выглядели они более решительно и что их взгляды постоянно останавливались на карте мира. Некоторые, возможно, представляли себе, что находятся далеко от этой комнаты с пластиковыми стульями и, цепляясь за мачты, спускают паруса во время бури, затыкают пробоины, жуют черствые сухари. Кто знает? Некоторые предавались мечтам.
– Она совершает убийства на протяжении двадцати лет, – продолжал Адамберг, – и сделала это уже восемь раз. Она разрабатывала свои преступления в расчете на долгое время, эта программа уничтожения превратилась в ее больной голове в жизненную цель и выстроилась еще в детстве. Ни внезапных импульсов, ни единой случайности. По поводу этой неизвестной убийцы можно точно сказать, что она неимоверно страдала. Вот первая банальность, о которой я упоминал. Там, в ее юности, и состоялось превращение в безжалостную преступницу.
– Трудное детство, – проговорил Жюстен, – не тот критерий, который поможет нам сузить круг поисков.
– Конечно нет. Мы также знаем, что она была изнасилована, что тоже мало нам поможет. Даже если она подавала заявление в полицию и независимо от того, привело это к чему-нибудь или нет, эта женщина продолжает сама вершить правосудие. Единственная зацепка, которая поможет нам ее обнаружить, – это странный выбор орудия убийства, яд паука-отшельника. Вначале она не думала о пауках, использовала разные подходящие средства: огнестрельное оружие, несчастный случай, ДТП с мотоциклом, бледную поганку. А потом, вероятно, все переменилось, идея обрела форму. Для четвертого убийства она выбрала ядовитую субстанцию – яд бледной поганки. Ее научное название, намекающее на фаллос[12], также имеет значение. Здесь уже намечается связь между ядами разного происхождения.
– Да, – подтвердил Вуазне, – это переход от растительных ядов к животным.
– Но получить яд паука не то же самое, что пойти в лес и сорвать поганку. Это настолько сложнее, что, одержимая мыслью о новом яде, она добывала его четырнадцать лет. Вы ведь помните рассказ Вуазне о связи между веществами, выделяемыми ядовитыми животными, и всемогуществом. Эта женщина научилась управлять пауками и завладела их властью. В нее насильно впрыснули струю губительной жидкости, а она в ответ тоже использует жидкость, убивая своего мучителя.
– Своего мучителя, – подчеркнул Мордан. – Почему она не остановилась только на этом мужчине? Почему решила разделаться со всей бандой пауков-отшельников?
– Мы не знаем, что ей пришлось пережить. Одно или несколько изнасилований.
– Всеми десятью жуками-вонючками? – спросил Ламар.
– Жуки-вонючки, бывшие хозяева пауков, – наш самый надежный компас. Если эту женщину изнасиловал один из них – а поскольку они предпочитали нападать вместе, то, скорее всего, их было двое или трое, – она распространила свою месть на всю стаю.
– “Любовь – это крапива, которую нужно косить ежечасно, если хочешь сладко поспать, растянувшись в ее тени”, – прошептал Данглар. – Пабло Пикассо. Любовь, а может, страсть.
Все взгляды обратились к майору, от которого никто не ожидал услышать ни слова. Может, это был поворот, первый шаг к возвращению? Ничуть не бывало. Броня на его бледном лице была крепка, как никогда. Отныне Данглар говорил только сам с собой.
– Но ведь ей нужно было знать, – подал голос Керноркян, не обращая внимания на неожиданную остановку, – что они входят в одну банду.
– Обязательно.
– И ей нужно было знать, – гнул свое Керноркян, – что эти люди связаны с пауками-отшельниками.
– И это тоже, – подтвердил Вейренк. – Один из них проговорился.
Тут комиссар, которого утомило сидячее положение, поднялся и стал по привычке кружить по комнате.
– Меня интересует один случай, – задумчиво проговорил он, – но он произошел далеко от колокольни “Милосердия”.
– Мне казалось, нам не надо упускать из виду эту колокольню, – произнес Ноэль.
– Я и не упускаю. Речь идет о Луизе Шеврие. Она была изнасилована в Ниме в восемьдесят первом году, в возрасте тридцати восьми лет, и ее насильник был пойман. Его зовут Николя Карно, и он не имеет никакого отношения к сиротскому приюту. Он получил пятнадцать лет и освободился в девяносто шестом году. Связан ли он как-нибудь с бандой жуков-вонючек? Меркаде уже ищет. Фруасси, займитесь Луизой Шеврие. Нам нужно знать о ней все. Встречаемся в четыре часа.
– Комиссар, – сказал Жюстен, – но нам не о чем говорить в четыре часа.
– Речь не об этом. В четыре часа майор Данглар прочтет нам короткую историческую лекцию о средневековых отшельниках. Я имею в виду, женщинах-отшельницах.
– Средневековых женщинах-отшельницах? – изумленно переспросил Ламар.
– О них самых, бригадир. Майор, сможете?
Данглар только кивнул в ответ. Четыре часа. Ему хватит времени собрать вещи.
Адамберг встретил во дворе Фруасси.
– Я собираюсь походить.
– Я поняла, комиссар.
– Сотрясения во время быстрой ходьбы и пеших прогулок приводят в движение микроскопические пузырьки газа, которые блуждают у нас в мозгу. Они двигаются, встречаются, сталкиваются. И когда нужно найти мысль, это самое лучшее средство.
Фруасси замялась.
– Комиссар, в мозге нет пузырьков газа, – робко сказала она.
– Но если это точно не мысли, то как их назвать?
Фруасси не нашлась что ответить.
– Вот видите, лейтенант. Это пузырьки газа.
Глава 32
По привычке Адамберг дошел до набережной Сены. В этом городе ему до крайности не хватало прозрачных вод Гав-де-По. Он спустился к самой воде и сел рядом с другими любителями прогулок и студентами, которые, так же как и он, побродив, присаживались отдохнуть. И так же как и он, подавленно смотрели на сотню всплывших брюхом вверх мертвых рыб, которых лениво несла серо-зеленая река.
Расстроенный Адамберг поднялся по лестнице и зашагал по набережной к Сен-Жермен. По дороге позвонил психиатру Мартену-Пешра – повезло, что он сумел запомнить такую фамилию, – с которым познакомился не так давно в связи с проведением экспертизы на дееспособность. Таких, как он, по первому впечатлению обычно называют просто жизнерадостными толстяками, однако этот бородатый мужчина с густой шевелюрой обладал бездонным умом, был настоящим ученым, невозмутимым и красноречивым, смешливым и печальным – в зависимости от обстоятельств или от того, какой стороной, пылкой или сумеречной, поворачивалась к миру его душа на очередном витке жизни.
– Доктор Мартен-Пешра? Это комиссар Адамберг. Вы меня помните? Экспертиза Франка Маллони.
– Конечно. Очень рад вас слышать.
– А мне хотелось бы с вами увидеться.
– Снова экспертиза?
– Нет, мне нужно узнать ваше мнение по поводу отшельниц, женщин, которые отрезают себя от мира.
– Которые жили в Средние века? Это не по моей части, Адамберг.
– Про Средние века у меня есть вся нужная информация. Я имею в виду наше время.
– Но отшельниц больше нет, комиссар.
– Когда мне было двенадцать лет, я с одной такой познакомился. Возможно, теперь и с другой.
– Комиссар, я один на один сражаюсь со слишком жирным бланкетом из телятины, и мне скучно, а я очень плохо это переношу. Я на площади Сент-Андре-дез-Ар, слева от табачной лавки.
– Буду через десять минут.
– Вам заказать еду? Я только что начал обедать.
– Спасибо, доктор, выберите мне что-нибудь сами.
Адамберг пробежал рысцой по набережным Турнель и Монтебелло, повернул на улицу Юшет и присоединился к толстяку доктору, который поднялся и приветствовал его с распростертыми объятиями. Адамберг помнил, что Мартен-Пешра всегда держался приветливо, в какой бы фазе ни пребывала его душа – темной или светлой.