– И вы думаете…
– Если это можно назвать словом “думать”, – во второй раз уточнил Адамберг.
– Хорошо, скажу по-другому. Вы пытаетесь предположить, что она убивает при помощи паука-отшельника, потому что сама была отшельницей.
– Не совсем. Мне об этом неизвестно.
– Значит, потому что в детстве вы видели отшельницу? Почему бы вам не рассмотреть обычную месть? Эти типы из сиротского приюта причиняли мальчишкам страдания при помощи яда паука-отшельника. Кто-то заставляет их расплатиться за их гнусности.
– Но одиннадцать пострадавших от укусов мальчишек ни при чем.
– А другой мальчишка? Тоже из приюта? Вы не заметили еще кого-нибудь поблизости?
Адамберг колебался.
– И кто же он? – спросил врач.
– Сын бывшего директора. Детский психиатр, одержимый мыслью о восьмистах семидесяти шести сиротах, о которых его отец заботился так, что перестал замечать собственного сына. Этот тип скачет без остановки, взвинчен до предела, очень одинок, обожает сладости и ненавидит банду пауков-отшельников.
– Которую его отец тоже ненавидел?
– Да. Отец делал попытки от нее избавиться, но безуспешно.
– От нее избавиться? Так почему бы сыну не завершить работу?
– Не знаю, – сказал Адамберг, пожав плечами. – Я ни с кем не говорил об этой версии. До вчерашнего дня мы разрабатывали версию пострадавших мальчиков. А сейчас я вижу женщину.
– Отшельницу. А об этом вы говорили?
– Тоже нет. Об изнасилованной женщине – да, но не об отшельнице.
– Почему?
– Потому что она в тумане. Это всего лишь пузырек газа, а не мысль. А я и так уже завел свою команду в тупик.
– И поэтому теперь вы вдруг стали осторожны.
– Да. Мне перестать? Следовать за ветром, поднять паруса?
– А к чему вы сами склоняетесь?
– Устранить отшельницу, которая затягивает меня в туман.
– Напрасный труд.
Врач взглянул на экран мобильника и снова расхохотался. Адамбергу нравились люди, которые умели смеяться от души. Сам он не умел.
– Боги нам помогают. Мой второй пациент тоже отменил визит. Позвольте сказать вам одну вещь. Я питаю слабость к умам, в которых блуждают протомысли.
– Протомысли?
– Мысли, предшествующие мыслям, ваши “пузырьки газа”. Эмбрионы, которые блуждают, никуда не торопясь, появляются и исчезают, останутся жить или умрут. Мне нравятся те, кто дает им шанс. Что касается вашей отшельницы, она сама увянет, если ей суждено.
– Да?
– Да. Но я подчеркиваю: если ей суждено. Так что следуйте за ней, ищите, поскольку так подсказывает вам сердце. Плывите по воле ветра, какими бы непрочными ни были ваши паруса.
– А они непрочные?
– Похоже на то! – сказал врач и в очередной раз расхохотался.
На обратном пути Адамберг опять свернул к Сене и без труда нашел каменную скамью совсем близко от статуи Генриха IV, где он когда-то имел непродолжительную беседу с Максимилианом Робеспьером. Он растянулся на скамье, послал в комиссариат сообщение о том, что совещание переносится на шесть часов, и закрыл глаза. Подчиниться, спать.
“Что касается вашей отшельницы, то ищите, поскольку так подсказывает вам сердце”.
Глава 33
Адамберг не отважился отказаться от кофе, сваренного Эсталером к началу второго за этот день совещания. Бригадир сильно огорчился бы.
– Есть новости, комиссар? Вы из-за этого отложили совещание? – с любопытством спросил Мордан.
– Я просто спал, майор, по предписанию врача. Меркаде, вам удалось что-нибудь найти на Николя Карно?
– Да, комиссар.
Перенос совещания на более поздний час позволил Меркаде завершить полный цикл сна, и теперь у него был такой счастливый вид, словно он высидел яйцо.
– Помимо замысловатой биографии этого Карно – карманные кражи, угон машин, причем, обратите внимание, в основном пикапов, торговля наркотой по мелочи – я покопался в его школьных годах, родственниках, друзьях. И что же я нашел?
Никаких сомнений, подумал Адамберг, Меркаде действительно высидел яйцо, да к тому же крупное.
– Он учился в коллеже Луи Пастера в Ниме – угадайте, с кем? В том же классе, что и?..
– Клод Ландрие, – предположил Адамберг.
– А значит, – продолжал Меркаде, – банда насильников из сиротского приюта слилась в Ниме с другой бандой насильников, которая только складывалась, точнее с дуэтом Ландрие – Карно.
– Превосходно, Меркаде.
– У меня есть и кое-что получше. Я снова взялся за Ландрие, внешний элемент, влившийся в банду пауков-отшельников. И что вы думаете? Мы никогда бы не поняли.
Два яйца. Лейтенант высидел два яйца. И был изрядно горд своим отцовством.
– Продолжайте, – с улыбкой проговорил Адамберг.
– А на этот раз вы не угадаете, комиссар?
– Нет.
– Как вам кажется, кем работал отец Ландрие?
– Продолжайте, – повторил Адамберг.
– Он служил охранником в сиротском приюте “Милосердие”.
Повисла мертвая тишина, позволившая Меркаде сполна насладиться эффектом от своих находок. Довольный Мордан вытянул шею, потом наморщил лоб. Он был придирчив.
– Но это еще не делает его ответственным за то, что натворил его сын, – заявил майор.
– Не говорите так, майор. Это был мерзкий взрослый жук-вонючка. Во время Второй мировой Ландрие-отец построил в шеренгу и расстрелял четырнадцать сенегальских стрелков из своего батальона и насиловал женщин, когда войска союзников вошли на территорию Германии.
– Значит, это был он, – прошептал Адамберг. – Это он открывал двери ночью, когда банда отправлялась подбрасывать пауков-отшельников, а позже – насиловать. Очень хорошо, Меркаде, теперь понятно, как эти сволочи пробирались в любое помещение, свободные как ветер. И как банда пауков-отшельников познакомилась с Ландрие-сыном и Николя Карно.
– Ну вот, – скромно подвел итог Меркаде, на самом деле пыжившийся от гордости, как дрозд во дворе. – Копаем глубже?
– Только в одном направлении, лейтенант. Нужно сосредоточиться на девушках, переживших насилие и помещенных после этого в психиатрические больницы. На долгое время.
– Но зачем?
У Адамберга не было ни малейшего желания выставлять на всеобщий суд пузырек газа – протомысль, которую даже доктор Мартен-Пешра оценивал как непрочную, – свое предположение, что нужно самой быть отшельницей, чтобы выбрать бесконечно сложный яд паука-отшельника. А чтобы стать отшельницей, нужно пожить в заточении. И возможно, в результате попасть в психиатрическую клинику. Если говорить об этом, то только не сейчас, после неудачи, которую они недавно потерпели, и не в созданной Дангларом атмосфере, тлетворной и зыбкой.
– Об этом потом, лейтенант, – произнес Адамберг. – Нам нужно прослушать сообщение Данглара. Фруасси, есть что-нибудь о Луизе Шеврие?
– Самое удивительное, что нет. Мы обнаружили только, что спустя одиннадцать лет после изнасилования она находилась в Страсбурге и работала няней на дому. Но через четыре года она исчезла. А потом снова появилась, но уже в Ниме. Тогда ей было пятьдесят три года, и она вернулась к профессии няни. Но я не могу найти ее свидетельства о рождении в сорок третьем году.
– Это ее девичья фамилия?
– Совершенно точно. В Страсбурге указывала в документах, что она не замужем.
– Вы думаете, имя у нее вымышленное, лейтенант?
– Нет. Она могла родиться за границей.
– Продолжайте копать, Фруасси, поищите в психиатрических больницах.
Адамберг сделал короткую паузу и улыбнулся.
– Что касается истории средневековых женщин-отшельниц, – снова заговорил он, – то я вижу, что мой интерес к этой теме вам непонятен. Скажем так: меня интригует само слово – “отшельник”, “отшельница”. Вы свободны, можете остаться или уйти, час уже поздний.
Ушли только двое, Ламар и Жюстен: первому нужно было к сыну, второму – к матери.
Данглар сидел, не поднимая головы и уставившись в свои записи. С каких это пор Данглару понадобилось что-то записывать? Он принес с собой эти листы бумаги, только чтобы ни с кем не встречаться взглядом, решил Адамберг.
– Хотя я никак не возьму в толк, зачем комиссар хочет снабдить вас информацией о средневековых женщинах-отшельницах, притом что эта тема никоим образом не связана с делом, которое его занимает, я расскажу вам эту историю, поскольку он дал мне соответствующий приказ. Это явление, вероятнее всего, зародилось в раннем Средневековье, примерно в восьмом-девятом веках, достигло расцвета к тринадцатому веку и просуществовало несколько столетий, включая Великий век.
– То есть, Данглар?
– По семнадцатый век включительно. Женщины, преимущественно молодые, выражали желание быть замурованными заживо на всю оставшуюся жизнь. Помещение для добровольного заточения, именуемое также кельей, или затвором, обычно было настолько крошечным, что отшельница зачастую не могла лежать на полу во весь рост. Самые большие были размером два на два метра. Ни стола, ни письменных принадлежностей, ни соломы, чтобы на ней спать, ни ямы для экскрементов и отходов. После того как заживо погребенная входила в келью, доступ в нее замуровывали, оставляя только маленькое окошко, часто размещенное довольно высоко, так чтобы отшельница не могла никого видеть и ее тоже никто не видел. Через это окошко женщина получала подаяние от жителей – кашу, фрукты, бобы, орехи, бурдюки с водой, которые обеспечивали – или не обеспечивали – ее выживание. Дело в том, что такое окошко часто было зарешечено, туда невозможно было пропихнуть солому, чтобы прикрыть нечистоты. Есть свидетельства, что некоторые отшельницы по щиколотку увязали в грязи, состоявшей из экскрементов вперемешку с гнилыми объедками. Это что касается условий их “жизни”. Жизни чаще всего короткой – большинство из них умирали от болезней или теряли рассудок в первые же годы, несмотря на помощь Иисуса Христа, который пребывал с ними в их мученичестве и вел их прямой дорогой к вечной жизни. Но некоторые из них оказывались более стойкими и жили долго, иногда тридцать или даже пятьдесят лет. В период наибольшего распространения этого явления кельи, иногда до десятка, были в каждом городе, их пристраивали к опорам мостов, к городским стенам, размещали между контрфорсами церквей, возвод