Когда Меркаде немного отдышался, Адамберг убрал руку.
– Вы все запомнили? – спросил он у лейтенанта.
Тот кивнул.
– Ну, тогда, лейтенант, закрывайте и ставьте на место ваш компьютер. Мы с вами идем обедать. Не в “Рожок” и не к “Философам”. Куда-нибудь в другое место.
– Хочу в “Гарбюр”, – протянул лейтенант плаксиво и упрямо, как ребенок.
– Хорошо, пойдем в “Гарбюр”.
Глава 37
В пиренейском ресторане в полдень было более шумно, чем вечером, когда там собирались только завсегдатаи – уроженцы горного края. Тем лучше, подумал Адамберг, ведя все еще потрясенного, но постепенно приходящего в себя лейтенанта к отдаленному столику, где их никто не мог бы услышать. В подобные моменты Меркаде повышал голос и говорил очень громко. Комиссар заметил на лице Эстель легкую досаду, но он был совершенно не склонен разбираться в отношениях Эстель и Вейренка.
Он потребовал, чтобы Меркаде съел хотя бы половину порции, прежде чем вернуться к рассказу.
– У вас там больше ничего нет, только свинина с капустой или капуста со свининой? – спросил Меркаде.
– У нас все есть, – улыбнувшись, ответил Адамберг. – Куры, овцы, козы, форель. Мед и каштаны. А что еще нужно?
– Ничего. Все-таки это вкусно, – признался Меркаде.
– Их фамилия, лейтенант?
– Сеген. Отец – Эжен. Мать – Летиция. Старшая из девочек – Бернадетта.
– Как святая.
– Какая святая?
– Из Лурда.
– Это имеет какое-то отношение…
– Разве что мистическое. А ее сестра?
– Аннетта.
– Чем занимался отец?
– Слесарь. Но по этому поводу есть сомнения. Хозяин мастерской давал показания, но предъявил всего несколько зарплатных ведомостей. Наверное, Сеген работал вчерную. Деньги он греб лопатой. Здорово нажился во время войны.
– А мать?
– Домохозяйка, если только все это можно назвать домом.
– Вы получили доступ к материалам процесса?
– Да, их столько! Я еще не все прочитал. Но достаточно, чтобы узнать самое ужасное. Энзо давал показания. Мать в лучшем случае подтверждала его слова. Психиатры описывали ее как вялую, бесхарактерную женщину. Энзо, напротив, был стремителен как молния. Там, в суде, он и рассказал о младшей из девочек, Аннетте.
Адамберг по-деревенски размял картошку, смешав ее с капустой, и застыл в ожидании.
– Сначала толстяк Сеген насиловал ее так же, как и старшую, с пяти лет. Потом ему надоело. Бернадетта принадлежала ему, была его собственностью. А вторая… Вторую, комиссар, он сдавал напрокат.
– Что?
– Сдавал. Другим мужикам. С семи до девятнадцати лет. Молодым парням, которых он где-то нашел. У Энзо спросили, может ли он их описать, но он их ни разу не видел. Когда они вечерами “наносили визит” Аннетте, ее брату запрещалось входить в помещение, отец запирал дверь комнаты. Энзо только слышал, как они переговариваются, потом поднимаются по лестнице.
– Они?
– Да. Их всегда было несколько. У Энзо спрашивали, сколько мужчин, по его мнению, приходили к ней. Были это одни и те же или разные. Он твердо отвечал, что младшую сестру использовали в течение двенадцати лет одни и те же посетители. Двенадцать лет. У него спросили, сколько их было. Судя по голосам, сказал Энзо, их было девять или десять.
Адамберг схватил лейтенанта за руку.
– Сколько? Сколько их было?
– По словам Энзо, девять или десять.
– Девять или десять, Меркаде? И всегда одни и те же? Вы отдаете себе отчет в том, что сейчас сказали?
– А что?
– Черт побери, лейтенант, это девять жуков-вонючек из “Милосердия”! Те же годы, тот же возраст, то же место. Жуки-вонючки, которых по ночам выпускал на волю охранник Ландрие.
– Извините, комиссар, но откуда Ландрие мог знать, что Сеген сдает в аренду дочь?
– Меркаде, они были знакомы, они наверняка были знакомы. Я же говорил, мы не можем и не должны упускать из виду колокольню “Милосердия”. Какая-то из двух сестер двадцать лет уничтожает жуков-вонючек, одного за другим.
– Или обе сестры вместе.
– Да. Нет. Не старшая. Старшую эти типы не насиловали. Когда отец погиб, она была отомщена. Это младшая, да, это она. Их убивает младшая, Аннетта. – Потом, подумав секунду, добавил: – Или Бернадетта.
– Младшая или старшая, без разницы, но как они узнали, кто эти ублюдки? Ведь Энзо никогда их не видел!
Мужчины сосредоточенно замерли в молчании над тарелками с остатками еды, так что Эстель, встревожившись, подошла и спросила:
– Вам что-то не понравилось?
– Нет, Эстель, все превосходно!
Взглянув на напряженные лица обоих, она бесшумно удалилась.
– Аннетте шестьдесят восемь. Луиза Шеврие не подходит, она на пять лет старше.
– Можно состряпать какое угодно свидетельство о рождении.
– Что с Энзо?
– Получил двадцать лет, а мать – одиннадцать за сообщничество и плохое обращение с детьми. Она умерла в тюрьме. Энзо вышел в восемьдесят четвертом, отсидев семнадцать лет.
– Где он сейчас?
– Я не успел узнать, комиссар.
– А девушки?
– Тоже не успел, комиссар.
– Негодяй, – процедил Адамберг сквозь зубы.
– Отец?
– Сын директора приюта. Доктор Ковэр. Он знал, наверняка знал.
– О чем? Что Ландрие выпускал жуков-вонючек?
– Что Эжен Сеген работал в сиротском приюте. Но во время судебного процесса, опасаясь скандала, Ковэр-отец это скрыл. Он подтер все следы. “Милосердие”? Где служит тип, держащий дочерей в неволе, насилующий их и сдающий внаем? И речи тут быть не может ни о каком милосердии! Вот почему возникли неясности с местом работы Сегена. Не был он никаким слесарем. Он работал в сиротском приюте. Разумеется, охранником, как и Ландрие. И банда пауков-отшельников платила ему за право насиловать его собственную дочь.
– Откуда у них деньги? У сирот?
Адамберг пожал плечами.
– Карманные кражи в Ниме – для них сущий пустяк. К тому же папаша Сеген сдавал дочь внаем не ради денег. Он испытывал грязное удовольствие оттого, что заставляет ее заниматься проституцией. И оттого, что все слышит, а может, и видит. После того как они вышли из приюта, все продолжалось. Именно так, Меркаде, потому что не могло быть по-другому.
– Вы слишком торопитесь, комиссар. У нас нет ни одного доказательства.
– У нас в руках все нити: связи, даты, количество парней.
– Вы хотите сказать, что мы подходим вплотную к пятьдесят второй параллели?
– Возможно.
Глава 38
– Лейтенант, – произнес Адамберг, остановившись у входа в комиссариат, – мне нужно побольше узнать об этих двух женщинах, Бернадетте и Аннетте. И о Луизе Шеврие.
– Комиссар, если бы я мог, – смущенно начал Меркаде.
Адамберг заглянул в лицо своему подчиненному. Щеки побелели, веки сморщились, спина сгорбилась: период сна вот-вот свалит его с ног.
– Пойдите поспите, я начну поиски вместе с Фруасси, – сказал Адамберг, – а вы можете подключиться попозже.
Фруасси напряженно выслушала рассказ Адамберга о дочерях супругов Сеген.
– Теперь можно поднимать на ноги всю команду, лейтенант. Составьте самый подробный отчет о нимских пленницах и разошлите его всем сотрудникам. Потом найдите всю возможную информацию о сестрах Сеген, их брате, а также о Луизе. И еще фотографии, как можно более свежие, такие, на которых они улыбаются.
– Комиссар, на фотографиях для официальных документов людям не положено улыбаться. Что вы хотите увидеть?
– Их зубы.
– Их зубы?
– Возникла одна идея. Протомысль.
Фруасси замолчала. После подобной фразы углубляться в подробности было бессмысленно.
– Пузырек газа, – пробормотала она, кивнув. – По поводу Луизы в тот период, когда она сидела с детьми, я могу поискать что-нибудь на сайтах вроде “Дети прошлых лет” или “Когда-то в яслях” в Страсбурге и Ниме. Но, честно говоря, не знаю, есть ли что-то похожее. А о двух несчастных девушках Меркаде ничего не нашел?
– У него не было времени. Он и так проделал безумную работу.
– А теперь, – сказала Фруасси, взглянул на свои часы, – он спит.
– Да.
– Сегодня уснул раньше обычного.
– Это из-за эмоций.
Фруасси уже опустила руки на клавиатуру и не слушала его.
– Лейтенант, – окликнул он ее, похлопал по плечу. – Когда ближайший поезд на Ним?
– В пятнадцать пятнадцать, прибывает в восемнадцать ноль пять.
Адамберг вошел в кабинет Вейренка.
– Мы снова туда едем, Луи, в Мас-де-Пессак. Этот негодяй рассказал не все.
– Ковэр? Мне он показался сумасшедшим и очень милым.
– Но он защищал отца. Из-за него мы потеряли несколько дней. Поезд в пятнадцать пятнадцать. Пойдет? Вечером вернемся.
Во время поездки Адамберг рассказал Вейренку о новых фактах, о содержавшихся в неволе девушках в Ниме, о своей уверенности в том, что папаша Сеген работал в сиротском приюте. И только своему другу, ему одному, он поведал об операции по удалению больного зуба, произведенной на острове Ре. Вейренк стал что-то насвистывать – так он выражал свои чувства. Адамберг определял, что с ним творится, по мелодии. На сей раз это были потрясение, оцепенение, задумчивость. Целых три мотива.
– Значит, мы собираемся вытащить информацию из милейшего доктора Ковэра, не имея ни малейших доказательств того, что папаша Сеген трудился в приюте? Так?
– Да.
– И как мы это сделаем?
– Мы будем это утверждать. Твой дядя целый год работал там учителем.
– Да неужели? И как звали моего дядю?
– Фруасси нашла мне одного преподавателя, который временно замещал другого. Твоего дядю зовут Робер Кантен.
– Предположим. А предмет?
– Катехизис. Тебя это смущает?
– Не больше, чем все остальное. Значит, я заявляю, будто знаю от своего дяди, что Эжен Сеген работал в “Милосердии”. А с чего это мой дядя вдруг об этом заговорил?
– Просто заговорил – и все. Не придирайся к мелочам, Луи.
– Как скажешь. Поспишь?
– Таково предписание врача. Я не шучу, Луи, это нужно, чтобы после удаления зуба все зарубцевалось. А то я могу провалиться в пропасть или вроде того. Доктор, похоже, был серьезен, как никогда.