Прежде чем выполнить указание врача, Адамберг прочитал сообщения. Психиатр, наверное, забыл, что с появлением мобильных телефонов стало невозможно спать. А также бродить без определенной цели, наблюдать за чайками, парящими над мертвыми рыбами, позволяя пузырькам газа сталкиваться друг с другом.
От Ретанкур:
Ламбертен и Торай на месте. Сидят в бистро. Усиленная охрана. Оставляю Жюстена и Ноэля, я слишком заметна. Из разговоров: Ламбертен остается ночевать в доме Торая.
Получил. Не упускайте их из виду ни на минуту.
От Ирен:
Во время погребения у Луизы несколько раз появлялась удовлетворенная улыбка, особенно когда на гроб стали падать комья земли. Может, она просто любит похороны, есть такие люди. Надо сказать, и улыбается она тоже постоянно. С тихим кудахтаньем, совершенно непонятно почему. Пресвятая Богородица, на кладбище она, к счастью, не кудахтала. Мне кажется иногда, что я ее больше видеть не могу, и это нехорошо с моей стороны. Я на глазах у Луизы упаковывала коробку с шаром из Рошфора, который собираюсь вам послать. Она поверила. И даже сказала, что, по ее мнению, полицейскому негоже коллекционировать шары, нельзя терять на это время и что теперь понятно, почему нас так плохо охраняют. А я ей ответила, что если полицейские не коллекционируют шары или еще что-нибудь, то у них едет крыша. Пока, Жан-Бат.
Привет, Ирен. И спасибо, –
ответил Адамберг.
От Фруасси:
О сестрах Сеген пока ничего, как будто испарились. В психушках тоже ноль. Как и о брате. Фото улыбающейся Луизы Шеврие на сайтах “Дети прошлых лет” нет. Поищу у зубных врачей в Страсбурге и Ниме. Но их несколько тонн.
Не забудьте о сегодняшнем ужине.
Для дроздов?
Да.
Разве я могу забыть?
Прежде чем взяться за зубных врачей, посмотрите, не подозревали ли кого-нибудь из членов семьи Ковэра-отца в коллаборационизме. Его самого? Его отца или дядю?
Еще одна семейная история?
Несомненно.
Ближе к семи часам вечера двое мужчин позвонили в дверь доктора Ковэра. Адамберг нарочно его не предупредил, и они застали его врасплох за работой.
– Теперь-то что? – недовольно осведомился доктор Ковэр.
– Мы были тут неподалеку, – сообщил Вейренк. – Решили попытать счастья.
– Нам не хватает одной детали, – подхватил Адамберг.
– Ладно, ладно, – согласился доктор, впуская их в дом, и скрылся на кухне, откуда вышел пять минут спустя более оживленный, с полным подносом. – Цейлонский чай или зеленый, кофе, кофе без кофеина, травяной чай, клубничный морс, савойский пирог, – предложил он. – Угощайтесь.
Отказаться значило расстроить доктора, который уже расставил десертные тарелки, чашки и стаканы. Как только он налил кофе Адамбергу, тот сразу же приступил к делу.
– В молодости вы наверняка слышали о девушках, которых отец держал взаперти.
– Ужасное злодейство! Конечно, об этом знал весь город, вся страна! Мы неотступно следили за судебным процессом.
– Значит, вам известно, что отец, Эжен Сеген, сдавал свою младшую дочь молодым насильникам?
Доктор удрученно закивал, всем своим видом показывая, что он как детский психиатр не видит ничего радужного в будущем этой девочки. В то же время Адамберг почувствовал, что доктор едва заметно напрягся, услышав это имя: Сеген.
– Да. Показания брата привели всех в ужас. Напомните, как его звали?
– Энзо.
– Да, точно, Энзо. Отважный молодой человек.
– Чего не скажешь о вашем отце, который сделал все, чтобы скрыть тот факт, что Сеген работал в “Милосердии”. И что он отправлял парней из банды пауков-отшельников насиловать свою дочь. Ему помогал охранник Ландрие.
– Что? – спросил Ковэр с возмущенным видом. – О чем вы говорите?
– О том, что я только что вам сказал. О том, что Сеген работал в “Милосердии”.
– Вы оскорбляете моего отца! Здесь, в этом доме! Пропади все пропадом! Да если бы он знал, чем занимается Сеген с этой бандой пауков-отшельников, он незамедлительно дал бы на них показания!
– Но он этого не сделал.
– Потому что у нас не было никакого Сегена!
– Был, – произнес Вейренк.
– Черт побери, отец ненавидел эту банду маленьких ублюдков, и вы это знаете. Он был хорошим человеком, понимаете? Хорошим человеком!
– Вот именно. Если бы он признал, что по его недосмотру или из-за профессиональной ошибки в стенах приюта орудовал такой тип, как Сеген, это стало бы крахом, бесчестием для “хорошего человека”. Но скорее всего, было еще что-то, из-за чего он не мог рассказать обо всем. И в итоге промолчал и удалил Сегена из своих архивов. А вы, прикрывая тылы, тоже утаили правду.
Доктор, вспотев от негодования, убрал все со стола, даже не дождавшись, пока будет доеден савойский пирог, кое-как свалил все на поднос и разбил блюдце. Полицейским дали понять, что им нечего тут делать.
– Уходите, – проговорил доктор, – уходите!
– Сеген работал здесь, – сказал Вейренк, – он был охранником. Робер Кантен, временный преподаватель катехизиса, – мой дядя. Он мне сказал.
– Ах, вот как? Надо же! Тогда почему он не дал показаний во время суда?
– Ему предложили должность в Канаде, и он уехал. Он ничего не знал о девочках, которых держали в неволе.
– А другие преподаватели? Из каких соображений они промолчали? Почему?!
– Преподаватели приходили только на время занятий, – вмешался Адамберг. – Они не принимали участия в повседневной жизни приюта. Ни один из них не проработал там больше трех лет. После войны, по мере того как заново отстраивались школы, они стремились получить новые назначения – туда, где работать не так тяжело. Они, наверное, знали охранников только в лицо и даже, вероятнее всего, не помнили их имен.
Доктор поднялся и, расхаживая на этот раз медленными шагами, задумчиво потрогал одну щеку, потом другую.
– Это может остаться между нами? – спросил он.
– Да, – твердо проговорил Адамберг. – Слово мужчины.
– Сеген работал здесь, – подтвердил доктор, тяжело опустившись на стул. – И да, он оказывал услуги банде Клавероля. Даже мы, маленькие мальчишки, знали об этом. Если эти ублюдки устраивали заварушку, жаловаться Сегену было бесполезно. Но чтобы приглашать парней из банды насиловать свою дочь! Отец никогда не говорил со мной на эту тему.
– Это были они. И ваш отец это понял.
– Нет. Возможно, он подозревал, но и только. Было бы аморально доносить на молодых людей, не имея доказательств.
– Да будет вам, доктор Ковэр. Ваш отец был умен, он знал этих парней как облупленных. Он знал, что Клавероль с дружками выходят на волю – они ведь не один раз это проделывали, правда? Как знал и о том, что они нападали на девочек в самом заведении. И когда начинается судебный процесс и становится известно, что родную дочь Сегена в течение многих лет насиловали “девять или десять молодых парней” – ни больше ни меньше, – “всегда одних и тех же”, неужели ваш отец не подумал о членах банды пауков-отшельников? К которым охранник всегда относился с особой снисходительностью? Он не просто подумал, доктор Ковэр, он все понял.
– Мой отец соблюдал презумпцию невиновности, мой отец защищал свое заведение, – сказал Ковэр, сгибая пальцами тонкую ложку.
– Нет, – отрезал Адамберг. – Он защищал свою персону. Скрывал свою профессиональную ошибку, свою халатность. Но не только.
– Вы это уже говорили. Что еще, черт побери?
– Почему он не уволил Сегена, так прекрасно ладившего с бандой, которую ваш отец ненавидел?
– Что вы хотите от меня услышать? – вскричал Ковэр.
– Охранник его шантажировал, это совершенно ясно. Сеген был своим человеком на черном рынке, якшался с коллаборационистами, и одним из них был ваш дед. Если бы ваш отец Сегена хоть пальцем тронул, тому достаточно было произнести всего два слова: “Сын коллаборациониста”. От этих слов он бежал как от чумы, это зло он хотел похоронить любой ценой. Ваш отец так и сделал, и банда пауков-отшельников осталась на свободе.
– Нет, – произнес Ковэр.
Адамберг молча показал ему сообщение Фруасси, подтверждающее, что его дед был коллаборационистом. Доктор отвел глаза, лицо его разом осунулось, он медленно поник, как мягкая трава под ветром. Его блуждающий взгляд остановился на руке, и вид вконец искалеченной ложки, казалось, его удивил.
– Я не знал, – прошелестел он бесцветным голосом. – О коллаборационизме. А потому не понимал.
– Я вам верю. Мне жаль, что пришлось взвалить на вас все это, – бесшумно поднявшись, сказал Адамберг, – но вам самому давно виделись эти тени. Спасибо за вашу искренность.
– Эта искренность смягчает вину моего отца?
– Отчасти да, – солгал Адамберг.
Как в прошлый раз, Адамберг с Вейренком пошли вверх по узкой улочке, ведущей к автостанции.
– Про должность в Канаде здорово придумано, – отметил Адамберг. – Я этого не предусмотрел.
– А я предусмотрел. Племянник все-таки.
– Статуя, собака, святой Рох, – процедил Адамберг, проходя мимо старинной стены с нишей и скульптурой.
– Ты оказался прав. Сеген организовал торговлю своей дочерью еще в “Милосердии”.
– Что устанавливает прямую связь между убийцей и смертью жуков-вонючек. Но вопрос Меркаде по-прежнему важен: как она узнала, что насильники приходили из приюта?
– Она, скорее всего, знала, что ее отец там работает.
– Верно. Но как она выяснила их имена, если сирот было две сотни? Как она узнала о существовании банды пауков-отшельников? И о том, как применить яд? Опять подводный камень, Луи.
– Она узнала от брата.
– Отец его запирал, когда планировалось вечернее посещение.
Адамберг обернулся и бросил прощальный взгляд на основание изъеденной временем статуи святого Роха. От собаки остался только маленький шар, из которого торчали два уха и кусок хвоста.
– А между тем, – продолжал Адамберг, – это мог быть только он. Луи, он знал их имена, а на суде солгал. Он собирал и передавал сестрам информацию – как в детстве просовывал им под дверь картинки, так потом сообщил имена насильников. Так же, как собака носила еду святому Роху. Незаменимое существо, осуществлявшее связь между лесом, из которого нельзя выйти, и внешним миром. Энзо – спаситель, посланец. Он знал их имена.